Дворец и монастырь

Шиг-Алей, человек средних лет, с скуластым лицом, с раскосыми татарскими глазами, с лукавым выражением лица, всегда умел притворяться и хитрить. Он, проговорив свою речь, заплакал, утирая глаза, и снова поклонился до земли. Как настоящий сын Востока, он был пронырлив и коварен, поднимал высоко голову в счастии и мог ползать у ног сильного в несчастии.

— Встань! — приказал великий князь и подозвал Шиг-Алея к себе корашаваться, здороваться.

Шиг-Алей приблизился к нему. Они поздоровались.

— Садись здесь, — указал Иван ему на место.

Шиг-Алей сел на лавку с правой стороны великого князя.

Великий князь приказал стоявшему около него боярину принести дорогую шубу и сказал Шиг-Алею:

— Жалую тебе шубу.

Ее надели на Шиг-Алея, и великий князь отпустил его на подворье.

Это было первое действие торжественной церемонии представления прощенного Шиг-Алея московскому государю и правительнице.

Затем, как было обусловлено заранее, Шиг-Алей стал бить челом, чтобы его допустили пред светлые очи великой княгини.

Все знали, что эта просьба будет заявлена и что представление должно совершиться. Тем не менее правительница держала совет с боярами и князьями, обсуждая, Прилично ли ей принять Шиг-Алея. Вопрос, по тогдашнему обычаю делать всякое дело медленно, обсудили всесторонне. Решили наконец, что прилично принять великой княгине бывшего царя казанского, так как великий князь мал и все правление находится в ее руках.

Назначили прием Шиг-Алея на 9 января 1536 года. ин должен был происходить на половине великой княгини в каменной приемной палате, что у Лазаря Святого. Двери из этой палаты вели на Постельное крыльцо, которое примыкало к сеням Грановитой палаты и соединялось дверью с передними переходами и Красным крыльцом.

Палата с богато расписанными стенами, с дорогими коврами, с роскошными полавочниками на множестве лавок, приняла праздничный вид в день приема. Великая княгиня Елена сидела на возвышенном месте, окруженная боярынями. Бояре, как бывало обыкновенно при приеме послов, сидели по обе стороны палаты на лавках. Пышность и пестрота одежд были необычайные: соболя, бархат, камки, золото, самоцветные камни, жемчуга, все это сверкало, озаренное лучами солнца, падавшими из окон на эту нарядную толпу. Все боярыни, молодые и старые, были сильно набелены и нарумянены, у всех были накрашены не только брови, но и глаза. Полная тишина и неподвижность царствовали среди всей этой массы народа, как того требовал тогдашний придворный этикет, и всех этих неподвижных и безмолвных людей с первого взгляда легко было принять за статуи, раскрашенные пестрыми красками и одетые в дорогие златотканные одежды, опушенные соболями и унизанные дорогими каменьями и жемчугом.

Шиг-Алей подъехал ко двору со своими спутниками в богато убранных коврами длинных санях. У ног Шиг-Алея стояло двое слуг; другие слуги шли по бокам саней. У саней, когда они подъехали ко дворцу и из них стал выходить Шиг-Алей, его встретили главные придворные вельможи, князь Василий Васильевич Шуйский и князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, с двумя дьяками. Бывший казанский царь поднялся в сопровождении их по лестнице и достиг сеней. Здесь его ждал окруженный боярами великий князь, приветливо поздоровавшийся с гостем. Его повели в палату, что у Лазаря Святого. Великий князь Иван прошел к матери и сел около нее. Шиг-Алей, несколько растерявшийся и смущенный, прошел по средине палаты, между рядами неподвижно сидевших бояр и, приблизившись к великой княгине, бил ей челом в землю и снова, как последний холоп, стал униженно каяться в своих грехах.

— Государыня, великая княгиня Елена, — заговорил; он, — взял меня государь мой, великий князь Василий Иванович молодого, пожалел меня, вскормил, как щенка, и жалованьем своим великим жаловал меня, как отец; сына, и на Казани меня царем посадил. По грехам моим, казанские люди меня сослали, и я опять к государю своему пришел, государь меня пожаловал, города дал в своей земле, а я ему изменил и во всех своих делах перед государем виноват. Вы, государи мои, меня, холопа своего, пожаловали, проступку мне отдали, меня, холопа своего, пощадили и очи свои государские позволили мне видеть. А я, холоп ваш, как вам теперь клятву дал, так по этой своей присяге до смерти своей хочу крепко стоять и умереть за ваше государское жалованье; так же хочу умереть, как брат мой умер, чтоб вину свою загладить.

Казалось, не было таких унизительных названий, которыми не обозвал бы себя бывший царь Шиг-Алей, лишь бы добиться полного прощения от тех, кого он обманывал уже не раз и был бы рад обмануть снова.

Великая княгиня Елена отвечала ему не сама, но приказала одному из стоявших по близости ее приближенных, Карпову, говорить за нее.

— Царь Шиг-Алей, — начал Карпов гордую, но милостивую речь от лица правительницы, — государь великий князь Василий Иванович всея Руси опалу свою на тебя положил, а сын наш, государь великий князь Иван Васильевич всея Руси, и мы пожаловали тебя, милость свою показали и очи свои дали тебе видеть. Теперь забывай свое прежнее и впредь делай так, как обещался, а мы будем великое жалованье и береженье к тебе держать.

Снова бил челом в землю бывший царь Шиг-Алей великому князю и великой княгине. Тогда приближенные бояре принесли приготовленные для бывшего казанского царя дары.

— Государь великий князь Иван Васильевич всея Руси тебя жалует, — сказывали ему и передали ему подарки.

Затем милостиво отпустили его на его подворье.

Во дворце же стали готовиться к приему его жены Фатьмы-Салтан, так как и она била челом, прося дозволить ей посмотреть на очи государские. Приготовления были теперь сложнее и суетливее, так как Фатьме-Салтан хотели дать обед. Обычай подавать за большими обедами до полусотни блюд, затейливые украшения каждого блюда, бывшие тогда главным признаком мастерства в поваренном деле, масса приглашенных гостей, все это заставило на поварне сотни людей выбиваться из сил. Целые груды различного мяса, дичи, лебедей заготовлялись здесь к великокняжескому обеду. Тут пахло разными пряностями, которыми щедро приправлялись в те времена лакомые блюда. Но более всего было хлопот над изготовлением сахарных блюд. Из сахара изготовлялись, изображения лебедей и орлов, башен и теремов гигантских размеров. Всеми этими причудливыми изображениями, которые иногда могли поднять только несколько человек, должны были в день пиршества украситься обеденные столы. В столовой палате, сплошь заставленной до полу и по стенам превосходными коврами восточной работы, эти столы расставлялись заранее и украшались золотом и серебром, дорогими сокровищами, хранившимися в великокняжеском дворце в поставцах. Превосходный заморский хрусталь причудливой формы, серебряные и золотые сосуды крупных размеров, затейливые украшения из сахара — все это делало убранство столов очень нарядным, и они ломились от массы поставленного на них тяжеловесного богатства.

Фатьма-Салтан в назначенный час приехала в крытом возке на полозьях, окруженная слугами, и так же, как Шиг-Алея, ее встретили «у саней», то есть при выходе из экипажа, не бояре, а боярыни. Пройдя лестницу, она вошла в сени, и здесь ее встретила сама великая княгиня Елена Васильевна. Поздоровавшись с Фатьмой-Салтан, она ввела ее в палату и усадила около себя. Немного минут спустя, в палату вошел великий князь Иван. Царица встала и ступила несколько шагов ему навстречу.

— Табуг салам, — приветствовал он ее по-татарски и стал по обычаю карашеваться с нею.

Он сел у царицы с правой руки, а за ним рядом уселись один подле другого бояре, тогда как боярыни сели со стороны великой княгини.

Начался обед.

Стольники и чашники, масса прислуги, бесчисленное множество яств, дорогие заморские вина, блеск золота, серебра и хрусталя, все делало этот пир таким, какого давно не бывало уже при московском дворе. Пир был тем более оживлен, что здесь были вместе и мужчины, и женщины. Все, что было лучшего и наиболее дорогого из одежды и украшений у каждого из гостей, было надето на них и положительно обременяло щеголей и щеголих. Ожерелья, перстни, дорогие пуговицы, толстое шитье на одеждах, длинные рукава, все это иногда затрудняло движения людей. Тем не менее неумеренная еда и хмельные напитки разогревали кровь. Оживление с каждой минутой усиливалось все более и более, так как вино и мед лились рекой. Женщины не уступали мужчинам в питье вина и нередко в конце пиров проявляли ту разнузданность, которая в обыкновенное время прикрывалась лицемерной скромностью. Терем был развращен не менее улицы. Кравчим при царице Фатьме-Салтан состоял князь Репнин.