Скованный ночью

Пару лет назад в лабораториях произошел эпизод, после которого все вышло наружу. Никто не объяснил мне, что именно случилось. Люди убивали друг друга в свирепых стычках. А экспериментальные животные то ли сбежали, то ли были нарочно выпущены людьми, которые ощущали с ними странную родственную связь.

Среди этих животных были и резусы с искусственно повышенным интеллектом. Хотя я считал, что интеллект зависит от размеров мозга и количества извилин на его поверхности, эти резусы не обладали увеличенными черепами. Если не считать некоторых малозаметных признаков, они ничем не отличались от своих собратьев.

С тех пор обезьяны находятся в бегах. Они скрываются от федеральных и военных властей, которые пытаются тайно уничтожить их, как и все другие улики случившегося в Уиверне, пока широкая публика не узнала, что избранные ею люди вызвали конец того света, к которому она привыкла. Кроме заговорщиков, о случившемся было известно лишь горстке людей. Если бы мы попытались обратиться к общественности, даже не имея неопровержимых доказательств, нас бы убили не колеблясь. Так же, как резусов.

Они убили мою ма. Говорили, что она считала себя ответственной за то, как воспользовались результатами ее работы, и покончила с собой, разогнав машину и врезавшись в опору моста на юге города. Но моя мать не была паникершей. И никогда не оставила бы меня наедине с кошмарным миром, который должен был прийти на смену нынешнему. Я убежден, что она хотела обратиться к людям и сообщить правду средствам массовой информации в надежде привлечь к ликвидации последствий катастрофы лучших генетиков мира и создать объединение более крупное, чем тайные лаборатории Уиверна и «Манхэттенский проект», в результате которого родилась атомная бомба. А ее вытолкали и с треском захлопнули дверь. Я знаю, что так и было. Но у меня нет доказательств. Что ж, ладно. В конце концов, она моя мать, поэтому я имею право думать что угодно.

Тем временем зараза распространялась быстрее, чем обезьяны, и было непохоже, что ее можно уничтожить или хотя бы остановить. Персонал Уиверна, зараженный ретровирусом, разогнали по всей стране, прежде чем кто-нибудь узнал о происшедшем и успел устроить карантин. Возможно, генетические мутации передадутся всем остальным видам. Вопрос лишь в том, произойдет ли это медленно, в течение нескольких десятилетий или нескольких веков, или же этот ужас обрушится на нас стремительно. До сих пор последствия, за редкими исключениями, были незаметными и носили локальный характер, но это могло быть затишьем перед бурей. Я был убежден, что ответственные за катастрофу лихорадочно ищут средство спасения, но они потратили слишком много сил на попытки скрыть случившееся, так что теперь никто не узнает, кого в ней винить.

Никто в правительстве не хочет навлечь на себя гнев общественности. Они не боятся расстаться со своими постами. Если правда выйдет наружу, виновных будет ждать нечто куда худшее, чем потеря работы. Их привлекут к суду по обвинению в преступлениях против человечества. Наверно, они оправдывают строгую секретность стремлением избежать массовой паники, уличных беспорядков и даже карантина всего североамериканского континента, но по-настоящему их пугает только одно: то, что разъяренные сограждане разорвут их на куски.

Возможно, несколько созданий, собравшихся на улице перед бунгало, были среди тех двенадцати, которые сбежали из лаборатории в ту историческую кровавую ночь. Большинство принадлежало к потомкам сбежавших. Они выросли на свободе, но были такими же разумными, как их родители.

Обычные обезьяны – отчаянные болтуны, однако эти тридцать не производили никакого шума. Они общались между собой очень оживленно, размахивая руками и хвостами, но даже если беседа велась на повышенных тонах, этого не было слышно ни через окно, ни через открытую дверь, хотя обезьяны находились от нее всего лишь в нескольких метрах.

Они замышляли нечто куда худшее, чем обычные проделки обезьян.

Хотя резусы не так умны, как люди, преимущество последних не столь велико, чтобы я взялся играть с тремя обезьянами в покер. Разве что напоив их предварительно.

Однако сии не по годам развитые приматы были не самой страшной угрозой, зародившейся в лабораториях Уиверна. Конечно, эта честь принадлежала вирусу – переносчику генов, который мог переделать любое живое существо. Но, как все мерзавцы на свете, эти обезьяны быстро объединились и создали чертовски сплоченную шайку.

Чтобы до конца понять, какую угрозу представляют собой вырвавшиеся на волю резусы, достаточно вспомнить крыс. Эти страшные вредители обладают лишь малой толикой человеческого интеллекта. Ученые подсчитали, что грызуны уничтожают двадцать процентов съестных припасов, несмотря на то что люди достаточно успешно борются с крысами и поддерживают их количество на более-менее приемлемом уровне. Но представьте себе, что крысы стали вполовину такими умными, как люди, и смогли договориться между собой. Нам пришлось бы вступить с ними в отчаянную борьбу, чтобы не умереть с голоду.

Следя за обезьянами на улице, я раздумывал, не являются ли они нашими противниками в некоем будущем Армагеддоне.

Помимо высокого интеллекта, они имели еще одно свойство, которое делало их более страшным врагом, чем любые крысы. Крысы руководствуются исключительно инстинктом и имеют слишком малый мозг, чтобы относиться к чему-то особо, но эти обезьяны ненавидели нас лютой ненавистью.

Я думаю, они были враждебно настроены к человечеству, потому что мы создали их, но остановились на полдороге. Мы лишили их простой невинности, свойственной животным. Невинности, которая их удовлетворяла. Мы повысили интеллект обезьян до такой степени, что они начали осознавать окружающий мир и свое место в нем, но не дали им знаний, которые позволили бы им изменить свою судьбу. Мы сделали обезьян достаточно умными, чтобы их перестала удовлетворять животная жизнь, дали им способность мечтать, но не дали средства воплощения этих мечтаний в действительность. Они лишились своей ниши в царстве животных и не смогли найти для себя новое место. Обрезали пуповину, соединявшую их с природой, и оказались бездомными, беспризорными, потерянными и полными стремлений, которым не суждено осуществиться.

Я не осуждаю их за эту ненависть. Если бы я был одним из них, я бы тоже ненавидел.

Однако эта симпатия не спасла бы меня, вздумай я выйти из бунгало на улицу, нежно взять какую-нибудь из обезьян за подбородок, выразить свое возмущение действиями безответственных людей и с воодушевлением спеть что-нибудь вроде «Да, у нас нет бананов».

Через минуту они превратили бы меня в котлетный фарш.

Этот отряд был обязан своим существованием работам моей матери. Кажется, они знали это, потому что однажды уже нападали на меня. Мать умерла, и они не могли отомстить ей за свою жизнь отверженных. Но я был ее единственным сыном, и обезьяны перенесли свою враждебность на меня. Возможно, они имели на это право. Возможно, их ненависть ко всем Сноу была справедлива. Я имел право осуждать их меньше всех на свете, но это не значило, что я должен был расплачиваться за сделанное моей матерью.

Стоя за окном бунгало, пока еще целый и невредимый, я услышал то, что казалось зычным ударом большого колокола, за которым последовал непонятный скрежет. Обезьяны сгрудились вокруг предмета, которого я не видел. Скрежет металла по камню повторился, а затем несколько обезьян поставили на бок какой-то тяжелый предмет.

Суетящиеся обезьяны не дали мне рассмотреть его. Я заметил только то, что он был круглым. Они начали катать его по кругу, от тротуара к тротуару и обратно. Одни резусы следили за этим действом со стороны, другие ковыляли рядом с предметом, поддерживая его за край и не давая упасть. В свете луны этот предмет напоминал огромную монету, выпавшую из кармана какого-нибудь великана. Но вскоре я понял, что это всего лишь крышка водосточного люка, вынутая из мостовой.

Внезапно они разразились криками, словно группа возбужденных детей, играющих старой покрышкой. Судя по моему опыту, игривость была им совершенно не свойственна. Однажды я столкнулся с резусами лицом к лицу, и они вели себя не как дети, а как шайка бритоголовых убийц, налакавшихся коктейля из кокаина и ЛСД.