Страница 168 из 191
Пожалуйста, я бы хотел, чтобы Игорь Константинович Кирьянов сказал что-нибудь по этому поводу.
Кирьянов: Распутин оказался действительно в то время и в том месте, где происходил кризис. И сами его действия способствовали тому, что он превратился в такую фигуру, но его и делали другие. Делали и представители общественности. Тут говорилось только о либералах и революционерах, но первые критики — это все-таки правые, монархисты. И они объединились. И здесь, конечно, и немецкая пропаганда, и многое-многое что другое. Но! Есть понятие распутинщины. И распутинщина — это и есть как раз та ситуация, когда в условиях кризиса влияют неформальные институты, которые в еще большей степени углубляют кризис и приводят к краху.
Кургинян: Я понимаю правильно, что вот в таких особых условиях — кризисных, загнивающих, не важно — такие небольшие феномены, как Распутин, вдруг приобретают гигантскую роль?
Кирьянов: Конечно.
Кургинян: Особенно, если их правильно посылают в нужную точку.
Кирьянов: Естественно.
Кургинян: Это и есть «эффект бабочки».
Кирьянов: Да. И еще одна…
Сванидзе: Очень кратко.
Кирьянов: Очень краткий пример. Про Александру Федоровну говорили очень многое, но ведь есть и аналогия: опять-таки, конец XVIII века, Франция, Мария-Антуанетта. И те же самые, опять-таки, обвинения,…
Кургинян: Это очень интересно, да.
Кирьянов: …подчас, тоже неоправданные.
Сванидзе: Это классическая аналогия.
Кирьянов: Да…
Сванидзе: Две революции, две казни. Вот, пожалуйста.
Кирьянов: Да.
Кургинян: Есть о чем задуматься!
Сванидзе: Сейчас короткий перерыв, после которого мы продолжим слушания.
Сванидзе: В эфире «Суд времени». Прошу Вас, Леонид Михайлович! Ваши вопросы.
Млечин: Сейчас вспоминали слова Феликса Юсупова, убившего Распутина своими руками. А вот если можно, к его личности, — доказательство № 15, воспоминания о том, как его Распутин, как он пишет, загипнотизировал. Давайте послушаем, очень любопытная вещь.
Материалы по делу.
Из воспоминаний князя Феликса Юсупова (1887–1967; цитируется «Конец Распутина», 1927): «Сила гипноза Распутина была огромная. Я весь точно в оцепенении: тело мое онемело. Пытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон, будто под влиянием сильного наркотического средства. Лишь глаза Распутина светились передо мной каким-то фосфорическим светом, увеличиваясь и сливаясь в один яркий круг… В таком положении я лежал неподвижно, не имея возможности ни кричать, ни двигаться, и я сознавал, что постепенно подчиняюсь власти загадочного и страшного человека».
Млечин: Не кажется вам странным такое для молодого, в общем, вполне здорового человека. Это воспоминания, написанные потом в эмиграции. Как вы полагаете, что это: такая попытка самооправдания — все-таки он был убийцей постфактум — или он на самом деле был таким внушаемым человеком. Больше ни от кого я ничего подобного не слышал, и, честно говоря, за всю свою жизнь практически не встречал…
Сванидзе: Извините, что я Вас перебиваю, Леонид Михайлович! Столыпин говорил об огромной силе гипноза Распутина. Столыпин!
Млечин: Да.
Сванидзе: Не мальчик!
Млечин: Николай Карлович, вспомните, как он это говорил. Он не был загипнотизирован, не описывал, как он лежал.
Сванидзе: Он не лежал, он не лежал, но он говорил, что гипноз был очень большой. Ему просто потребовалось взять себя в руки, чтобы пытаться противостоять.
Млечин: Это нормальное поведение нормального человека.
Сванидзе: А между прочим, Юсупов-то просил, чтобы он его вылечил. У него же легенда была, когда он втирался в доверие к Распутину: чтобы он его… Вот он сам лег.
Млечин: Николай Карлович, но такого практически не бывает. Нормальный, полноценный, здоровый человек, если он только не хочет этого сильно, неспособен вот так превратиться в ничто, в тюфяк какой-то. Вот я и пытаюсь понять, было ли это, повторяю, самооправданием постфактум или он такой действительно внушаемый человек?
Кирьянов: По поводу Юсупова есть разные слухи и разные версии, в том числе, которые можно отнести к тому, что он был слабый и внушаемый.
Сванидзе: В том числе и самые двусмысленные.
Кирьянов: Да. И вполне возможно, что он был…
Сванидзе: В том числе и о причинах вот такой вот симпатии к нему со стороны Распутина, между прочим.
Кирьянов: Да, да, да. И там версии… Одна из версий, почему так долго затянулось убийство. Юсупов оправдывался — делится со своими коллегами по этому уголовному делу — что чувства были какие-то.
Млечин: Вся эта история… У нас, говорят, мастера «черного» пиара. Я думаю, что вся история с Распутиным — это просто учебник для них, такие мастера были в то время. Смотрите, создается сначала история о «треугольнике»: царь в Могилеве, а вместо него в столице императрица с помощью Вырубовой проводит тайные свидания с этим таинственным мужиком. И весь свет обсуждает его невиданные мужские достоинства, так? Потом, дальше, значит, война идет: терпим поражение. Разговор идет: а не потому ли терпим поражения, что императрица немка, а при ней Распутин не то выдает данные немцам, не то просто продает. Мы теперь знаем, располагаем сегодня историческими документами: ничего из этого не имело места. Это было чистое вранье и клевета. Но тогда знали об этом!
Это чистый, как бы сказали сегодня, пиар. Потрясающее создание мифа, который так воздействует, не имевшего никакого реального отношения к тому, что реально происходило. Ведь это так! Ведь ничего этого не было!
Сванидзе: Минуту добавляю.
Кирьянов: Борис Колоницкий, питерский историк, опубликовал в этом году очень любопытную книгу, которая называется «Трагическая эротика» о представлениях об императоре и императорской семье в годы Первой мировой войны. Там как раз Борис Колоницкий обращает внимание, что вопросы религии, секса, идеологии и многое-многое другое очень характерны для таких кризисных эпох. Я далеко не случайно попытался провести некую аналогию с концом XVIII века — события во Франции.
Млечин: Не просто характерны, тут есть реальное стремление, ведь когда 1 ноября 1916 года Милюков произносит речь в Государственной Думе и говорит: «Это глупость или измена!», обращаясь к руководству страны, ведь он не мог сказать, что никакой измены не было, это все придумано, это все сознательная игра, это политика. И все, от правых до левых, делали то, чего делать нельзя, и поэтому это все рухнуло. Распутин-то тут и ни при чем.
Кирьянов: Фигура Распутина объединила очень многие политические силы.
Млечин: Как удобный символ! Или как реальный?
Кирьянов: В том числе и как символ, я бы так вот сказал.
Сванидзе: Спасибо, спасибо. Леонид Михайлович, прошу Вас, не уходите далеко. Вам слово.
Млечин: Я обращаюсь к Александру Николаевичу Закатову, историку, директору Канцелярии императорского дома. Скажите, с точки зрения сегодняшних монархистов, сегодняшнего взгляда, действительно Распутин погубил российскую монархию?
Закатов: Спасибо. Ваша Честь, я прошу заранее, может быть, несколько секунд вы мне добавите; мне хотелось бы по поводу феномена Распутина сказать побольше. Обращаю внимание на доказательную базу, потому что мы, уважаемые участники процесса, присутствуем при несколько фантасмагорической ситуации, когда на процессе обвинитель обвиняет убитого человека, ссылаясь на воспоминания его убийцы. Это немножко странно, и в истории, в общем-то, трудно что-либо найти, какую-то правду, если мы будем судить убитых людей по воспоминаниям их убийц. Это первый пункт, который я хотел сказать.