Ставленник

— Так неужели ты за этого приезжего вшивика хочешь отдать?

— А что бы ты на это сказала?

— Ты посмотри, у него и сапоги-то с заплатами.

— Не твое дело. Уж коли сам отец ректор просит так, так уж я прекословить его воле не стану. А отца ректора владыка любит. Знаешь, что я через это вы играю?

— Делай как знаешь. Все бы не мешало подождать.

— Нет уж, матушка, ждать я не стану. Ты думаешь, что я ничего не замечаю? Я, матушка, вижу ее амуры с письмоводителем. А что, если, боже упаси, она развратится?.. Понимаешь?

— Понимаю.

— То-то и есть. Что тогда про меня скажут?.. Уж такая девка взбалмошная родилась: то ей дай, другое дай, в слезы сейчас. А ты думаешь, я стар, так меня так и проведешь! — дудки, сорока-то надвое сказала!.. Ономедни она любезничала с сыном отца Александра, да я промолчал. Я еще ей не такую поронь задам, если она будет противиться мне.

— Как знаешь, Антон Иваныч…

— Так ты согласна?

— А ты?

— Я тебя спрашиваю!

— Как знаешь.

— Я согласен. Он сегодня просил меня об этом.

— И ты согласился?

— Я ничего не сказал, потому что ждал письма. Мне смешно показалось его желание, а теперь, как получил письмо от отца ректора, я готов уважить отца ректора.

— Делай как знаешь.

— Много ли у Нади платьев?

Благочинный взял бумажку и карандаш.

— Шелковых семь, ситцевых восемь.

— Салопов?

— Летних три мантильи, домино из губернского выписано; два зимних: один соболий, другой беличий. Четыре шляпки.

— Я думаю, больше ей не надо шить?

— К венцу надо платье заказать.

— Пожалуй.

— Шляпку надо тоже купить.

— Ну уж, шляпку пусть муж купит… Вот подумаешь: копишь-копишь на них, а куда все идет? Подвернется какая-нибудь дрянь… Все для начальства делаешь. А ты думаешь, я так-то и отдал бы ее Попову?

— Нет.

— То-то. Теперь денег, я полагаю, будет с них и ста рублей. Рясы у меня и подрясники есть, есть и шляпы и пояса. Дам ему пока по одной штуке, да как поедет посвящаться, надо отцу ректору послать сколько-нибудь.

— Сколько ты думаешь?

— Это не твое дело. Попову на издержки дам сто рублей.

— Будет.

— Кольца у Нади есть?

— Есть одно, золотое с бриллиантовым камнем.

— Покажи.

Марья Алексеевна принесла ящичек с драгоценными вещами. Благочинный пересмотрел их, выбрал несколько колец, браслетов, сережек, завернул их в бумажку и сказал: «Это Наде, а эти пусть хранятся для Тани».

— Где же будет Попов жить?

— Во флигеле живет зять. Поместить, разве его сюда наверх, в три пустые комнаты, а Попова во флигель.

— Как знаешь. Надо бы с Надей поговорить, Антон Иваныч. А?

— Что с ней говорить-то?

— Неловко как-то… Пусть она знает, что у нее есть жених.

— Ну, позови ее сюда.

Пришла Надя.

— Послушай, Надежда Антоновна, — начал отец: — тебе уже двадцатый год; за тебя сватались многие, но я не хотел выдавать тебя, сама знаешь почему. А в девицах тебе сидеть неловко, да я уже стар и слаб становлюсь, того и смотри, что, грешным делом, помру. При мне-то тебе хорошо, а что будет без меня… Понимаешь?

— Понимаю, папаша.

— Ну, так вот что я тебе скажу: ты скоро выйдешь замуж.

— Я… за кого? — сказала дочь, дрожа.

— Видела ты сегодня учителя Васи?

— Видела.

— Ну, так за него.

— Тятенька!..

— Что еще?

— Он мне не нравится.

— А кто же тебе нравится? Ну-ко, скажи?

— Мне никто не нравится.

— В монастырь, что ли, захотела?

— Нет-с.

— Я уже решил: ты должна выйти замуж за Егора Иваныча Попова. Слышишь!

— Тятенька… — Надежда Антоновна заплакала.

— Это что за слезы?.. Знаешь каретник?

— Тятенька… Я не могу за него выйти…

— Марья, позови Егорка.

Дочь упала на колени в ноги отцу.

— Марья! тебе говорят!

— Антон Иваныч, полно… Что же, если она не хочет!

— Знать я ничего не хочу. Что мне, по вашей милости, прикажете без куска хлеба сидеть? Егорка!

Пришел Егорка.

— Позови дворника.

— Тятенька… Умоляю вас.

— Что за письмоводителя небось хочется?

— Нет…

— Встань, нечего рюмить… — Дочь встала. — Ну, какого же тебе жениха надо?

— Протопопа.

— А?!! — отец захохотал. — Послушай, Надя, что я тебе скажу: Попов тебе не нравится, потому что он некрасив. Но где же ты возьмешь хороших женихов?.. А ты прочитай вот письмо ректора… — Он подал ей письмо. Она взяла робко, робко прочитала и отдала отцу.

— Ну, что скажешь? — спросил ее отец.

— Тятенька, нельзя ли повременить. Я подумаю.

— Думать тут нечего… Я хочу, чтобы ты вышла, и все тут.

— Послушай, Надя, отец тебе не желает худа, ты будешь за священником.

— Когда ты выйдешь за него замуж, я попрошу владыку и сам к нему поеду, чтобы он назначил Попова в Егорьевскую церковь священником вместо Полуектова, которого попрошу перевести в другое место. Кроме этого, я сделаю его учителем в училищах, духовном и светском, в нашем он будет обучать грамматике, а в том закону божию. Ну, что, и этим недовольна?

— Воля ваша, папенька.

— Подойди ко мне.

Дочь подошла. Отец благословил ее и поцеловал; то же сделала и мать.

— Я тебя силой не выдаю, но желаю счастия с хорошим человеком.

— Только он мне очень не нравится.

— Понравится. Это вы всё так говорите до замужества. К завтрашнему дню ты, смотри, оденься получше.

— Хорошо. А он будет?

— Как же.

— А он, тятенька, очень некрасив… Обращение у него какое-то смешное такое.

— Что ты, шишки, что ли, у него на носу заметила?

Дочь улыбнулась.

— Ну, ничего… Ты с ним в губернский поедешь. Впрочем, и я поеду, а то он там денег много истратит. Смотри, Надя, помни все, чему я учил тебя. Если ты будешь ему худой женой и если он станет жаловаться на тебя, я вступаться не буду.

— Поэтому-то, папаша, мне и не хочется идти за него замуж.

— Тебе все академиста нужно… Ничего, матушка; уж коли сам ректор хлопочет, стало быть человек хороший. Ты так и думаешь, что я зря отдаю тебя?

После этого началось совещание при зяте и его жене: сколько истратить на свадьбу, кого пригласить, кого сделать шаферами, тысяцким и прочими. Тысяцким назначено было просить богатого купца Илью Афанасьевича Печужникова, старосту собора. В тех местах тысяцкий или болярин — главное лицо на свадьбе. На обязанности его лежит вся забота по венчанью: он должен нанять лошадей, которые, конечно, ничего не стоят, потому что хозяева их сами дают лошадей, для того что будто бы бывает счастье тому хозяину, который дал лошадей, на коих ехал свадебный поезд; должен зажечь паникадило, свечи на свой счет, из своего же кармана заплатить духовенству и певчим за венчанье. Шафером невесты назначен письмоводитель духовного правления Василий Иваныч Конев и учитель духовного училища Матвей Карпыч Алексеев. Послезавтра назначен вечер, или просватанье, а завтра семейный обед.

Егор Иваныч ничего об этом не знал. Невеста его, Надежда Антоновна, всю ночь не спала. Она большую половину ночи плакала. Сколь ни тяжела была ей жизнь с родителями, сколько она ни перетерпела от них разной брани, все же она была барышней; все люди заискивали ее расположения, в особенности богатая и чиновная молодежь судила об ней. С такой стороны, что она богатая невеста, но подступиться к ней трудно. Как я сказал выше, ей хотелось мужа протопопа, стало быть, вряд ли она согласилась бы выйти замуж за богатого и очень чиновного светского. Впрочем, по приказу отца она могла бы выйти замуж и за дьячка, если бы так приказал владыка, чего, конечно, со стороны владыки не могло бы быть, а если бы было, так разве наказанием для отца за его прегрешения… Она раньше никак не могла себе представить, чтобы она вышла замуж за простого священника, каким был муж ее сестры, которого она недолюбливала за форсистость; ей непременно хотелось мужа с камилавкой и наперсным крестом, о чем ей твердили раньше отец и мать. К этому она прибавляла то только, что этот господин должен быть непременно молод и красив. Поэтому не удивительно, что Егор Иваныч, которого она видела раз у отца и на которого с первого разу не обратила внимания и обозвала его при Васе бедным и голодным учителишком, ей очень не понравился. Каково же ей перенести то оскорбление, что сами родители приневоливают ее выйти замуж за это чучело! «Он только в огород и годится, дылда эдакая! — думала она ночью. — Зачем же это отец и мать твердили мне, что мне нужно держать себя как протопопской дочке, потому что мне следует выйти за протопопа; а потом, как выросла, они и отдают какой-то чучеле… Уж я таки постою на своем! Чтоб я стала любить его, уважать — держи! Если бить станет — убегу! Ишь, далась я им; делают что хотят со мной. Нет уж, теперь не бывать этому: я вольный казак буду, я муженька сама бить буду…»