Страница 4 из 9
Началось скитаніе по кафанамъ съ цѣлью найдти пристанище и что-нибудь поѣсть, но ни того, ни другаго не отыскивалось. Въ кафанахъ даже хлѣба для пришлаго человѣка не находилось.
— Снова начала разбирать меня злость и досада, откровенно сознавался мой сосѣдъ своей снисходительной слушательницѣ. — Я вспомнилъ солдатиковъ, мимо которыхъ проѣзжалъ сегодня утромъ. Они сидѣли версты за двѣ отсюда, у опушки лѣса и варили что-то въ котелкѣ. Еле передвигая ноги отъ голода и усталости, я побрелъ въ ту сторону и нашелъ ихъ на томъ же мѣстѣ, и за тѣмъ же занятіемъ. Обмѣнялись обычнымъ привѣтствіемъ: Здорово, ребята! Здравія желаемъ, ваше б-діе! И началось угощеніе….
Ему такъ хотѣлось ѣсть, что даже варево, кипѣвшее въ ихъ котелкѣ, показалось ему вкуснымъ. Это былъ супъ изъ баранины, приправленный перцомъ такъ обильно, что безъ привычки не было никакой возможности его глотать, такъ немилосердно дралъ онъ ротъ. Кое-какъ насытившись, надо было подумать о ночлегѣ. Ихъ ждали, ихъ увѣряли, что они нужны, а, между тѣмъ, никто не позаботился даже объ томъ, чтобъ предоставить имъ необходимое — пищу и какой бы то ни было кровъ на ночь… Было отъ чего расхандриться.
— Даже совѣстно дѣлалось за чувство озлобленія и досады, которыя шевелились у меня въ душѣ. Какая-то напала тоска, недостойная жалость къ себѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ припоминались мечты о самопожертвованіи, о мести и славѣ, Съ которыми я сюда стремился, и больно дѣлалось за постыдное малодушество, больно и страшно за будущее. Все чаще и чаще мелькалъ въ умѣ вопросъ: зачѣмъ я сюда пріѣхалъ? На что я гожусь? Неужели та высокая идея, подъ впечатлѣніемъ которой; я сюда явился, нуждается въ поощреніи въ родѣ любезнаго вниманія со стороны совершенно незнакомыхъ мнѣ людей и такой пустой поддержки, какъ обѣдъ и постель? Какой же я солдатъ послѣ этого? Но отвѣта на эти вопросы не отыскивалось; кругомъ все было чуждо, холодно и враждебно и, казалось, навсегда останется такимъ.
Пробродивъ безъ цѣли до вечера, его снова машинально потянуло къ главной квартирѣ, какъ вдругъ, на пути къ ней ему повстрѣчался знакомый офицеръ. Человѣкъ этотъ, когда-то служилъ подъ его начальствомъ, но никогда не было между ними, ни дружбы, ни даже короткаго знакомства; теперь-же пришлось и этой встрѣчѣ радоваться. Офицеръ состоялъ при штабѣ главнокомандующаго, у него была отдѣльная палатка, въ которой можно было провести ночь.
Когда они вошли въ эту палатку, она была биткомъ набита пьющимъ и играющимъ въ карты народомъ. На предложеніе перекинуться карточкой-другой онъ наотрѣзъ отказался, гостепріимствомъ хозяина воспользовался не безъ наслажденія. Гостепріимство это ограничилось угломъ на голой землѣ, но послѣ нравственныхъ и физическихъ мукъ, вынесенныхъ въ этотъ день, даже и такой уголъ показался ему великой благодатью. Онъ подложилъ себѣ подъ голову чье-то сѣдло, валявшееся тутъ же, и тотчасъ же заснулъ глубокимъ, мертвымъ сномъ.
Когда онъ проснулся часа черезъ два, шумный говоръ смолкъ, кругомъ было темно и тишина нарушалась только храпомъ хозяина. Снова заснуть въ смрадномъ, душномъ воздухѣ, пропитаннымъ табачнымъ запахомъ и винными парами, не было никакой возможности, надо было во что бы то ни стало выбраться отсюда. Чтобъ никого не безпокоить, онъ тихонько приподнялъ тотъ край холста, у котораго лежалъ, и выползъ на свѣжій воздухъ.
Непроглядная тьма дохнула ему холодомъ въ лицо и въ душу. Ощупью добрался онъ до забора, сѣлъ на завалинку и началъ думать. Ночь была тихая; южная ночь; съ глубокимъ чернымъ небомъ, усѣяннымъ звѣздами, необыкновенно большими и ясными. Кругомъ все спало. Вдали, на горѣ, сверкали огоньки турецкаго бивуака…. Невеселыя мысли давили сердце…. Врагъ былъ такъ близко, а все родное такъ далеко, далеко!… Воспоминанія изъ давно прошедшаго безпорядочными обрывками налетали на душу, смущая воображеніе мучительными сомнѣніями, тяжкими, намъ кошмаръ, жгучими, какъ совѣсть….
— И знаешь ли, о томъ продумалъ я тутъ до разсвѣта? спросилъ мой сосѣдъ у своей слушательницы. Мнѣ, Богъ знаетъ почему, начали вспоминаться сцены изъ дальняго прошлаго, продолжалъ онъ, не дожидаясь отвѣта. — Я увидѣлъ себя маленькимъ ребенкомъ въ спальнѣ матери. Въ углу большой кіотъ, уставленный образами въ ризахъ…. Восковыя свѣчи, пожелтѣвшія отъ времени, вербы, перевязанныя цвѣтными лентами и цвѣтами, большія просвирки…. Помнишь, тѣ просвирки, что богомолки приносили намъ, возвращяясь изъ путешествій по разнымъ святымъ мѣстамъ?… Мнѣ мерещился трепетный блескъ зажженной лампадки…. красноватый огонекъ дрожитъ и переливается въ золотѣ и серебрѣ вѣнчиковъ, на фольгѣ и пестрыхъ разноцвѣтныхъ лентахъ, и освѣщаетъ, своимъ мерцающимъ свѣтомъ, то ту, то другую черту суровыхъ и мрачныхъ ликъ, таинственно выглядывающихъ изъ разукрашенныхъ ризъ… Спалъ ли я въ ту ночь, грезились ли мнѣ призраки изъ дальняго прошлаго во снѣ или на яву, — этого я не могу сказать, одно только было ясно, это — то, что воображеніе унесло меня далеко отъ настоящаго….
— Мнѣ было пять лѣтъ; мать сидѣла на большомъ креслѣ передъ кіотомъ и держала меня на колѣняхъ. Я чувствовалъ на себѣ ея любящій взглядъ… милый, нѣжный голосъ шепталъ мнѣ на ухо: «ты долженъ говорить правду, одну только правду, безъ утайки… Видишь этотъ огонекъ? Онъ тотчасъ же погаснетъ, если ты солжешь.»
— Помнишь, какъ мы твердо были увѣрены въ томъ, это оно именно такъ и будетъ, что огонекъ въ маленькой лампадкѣ погаснетъ, если мы солжемъ? Помнишь, съ какимъ таинственнымъ трепетомъ мы посматривали на кіотъ, разсказывая ей приключенія дня? Какъ мы старались припомнить малѣйшія подробности нашихъ дѣтскихъ шалостей и ссоръ, какъ жутко дѣлалось при мысли, что огонекъ погаснетъ, если мы какъ-нибудь даже неумышленно, исказимъ истину? Помнишь, помнишь? спрашивалъ онъ у своей слушательницы.
Онъ смолкъ въ ожиданіи отвѣта и съ минуту тишина въ ихъ комнатѣ нарушалась только потрескиваніемъ дровъ въ затопленной печкѣ. Наконецъ, она отвѣтила на его вопросъ. Говорила она тихо, медленно, подолгу останавливаясь передъ нѣкоторыми словами.
— Я помню… И знаешь ли что я тебѣ окажу? Не смѣйся, пожалуйста, но право же, я и теперь иногда испытываю это ощущеніе когда приходится слышать ложь или присутствовать при какомъ-нибудь нагломъ обманѣ. Не знаю, какъ другимъ, но мнѣ всегда дѣлается страшно, такъ вотъ и кажется, что даромъ то пройдти не можетъ, что вотъ, вотъ сейчасъ, случится что-нибудь… сверхъестественное… Однимъ словомъ, мнѣ дѣлается точно также жутко, какъ тогда, когда мы были маленькіе и вѣрили въ маминъ огонекъ…
И помолчавши немного, она прибавила:
— Кто знаетъ! Я, можетъ быть, поэтому до сихъ поръ не научилась лгать!
Онъ громко засмѣялся.
— Гдѣ тебѣ было выучиться! Вѣдь тебя не отдали семи лѣтъ отъ роду въ корпусъ, ты выросла дома, въ атмосферѣ любви и правды, въ семьѣ, тебѣ нельзя не вѣрить въ добро… Ну, а во мнѣ судьба и люди такъ усердно разшатывали эту вѣру, что одному только надо дивиться, какъ это всѣ огоньки не погасли въ моей душѣ!
Онъ началъ разсказывать въ шутливомъ тонѣ, какимъ образомъ онъ обучился житейской мудрости. Первымъ толчкомъ, заставившимъ его сознать необходимость отрѣшиться отъ наивныхъ правилъ, практикуемыхъ въ родномъ гнѣздѣ, послужило пренепріятное столкновеніе съ начальствомъ. Событіе это произошло вскорѣ послѣ того, какъ отецъ привезъ его изъ деревни въ огромное казенное зданіе, въ которомъ отъ стѣнъ и отъ людей вѣяло холодомъ и все казалось такъ мрачно, сухо и строго.
Въ этой новой обстановкѣ, онъ, въ первый разъ въ жизни позналъ самого себя, замѣтилъ, что онъ и малъ, и слабъ, и что всякому легко его обидѣть. До сихъ поръ онъ самъ могъ обижать другихъ и его много хвалили за то, что онъ добрый мальчикъ и не злоупотребляетъ своимъ правомъ и силой. Теперь роли перемѣнились: онъ очутился одинъ среди множества чужихъ дѣтей, однихъ съ нимъ лѣтъ и происхожденія; многіе изъ нихъ были старше его и сильнѣе… Откуда взялось такое множество дворянскихъ дѣтей? Онъ долго не могъ этого понять. До сихъ поръ онъ воображалъ, что отечество его состоитъ изъ мужиковъ и солдатъ… Надъ ними Царь, существо особенное, нѣчто среднее между Богомъ и человѣкомъ… Дворянъ же, такихъ, какъ онъ и его родители, такъ мало, что если ихъ всѣхъ собрать, даже тѣхъ, что пріѣзжаютъ къ нимъ въ гости издалёка, на именины папы и мамы, все таки толпы изъ нихъ не выйдетъ… Откуда же набрались эти мальчики, которыми, точно муравейникъ, кишѣла рекреаціонная зала въ ту минуту, когда его ввели туда?