Смерть у бассейна

— Да, — сказал он, словно эхо ее мыслей. — Не получится ничего.

Она сняла кольцо с пальца и положила ему в ладонь. Ей никогда не разлюбить Эдварда, а Эдварду — Генриетты. Жизнь была безысходным и унизительным фарсом.

— Кольцо просто чудесное, — сказала она. Голос ее перехватывало.

— Я хочу, чтобы ты оставила его у себя. Я был бы очень рад.

Она покачала головой.

— Не могу.

— Но ты же знаешь, — и губы его искривились подобием иронической улыбки, — что я не надену его никому больше.

Все это звучало вполне дружески. Ему никогда не понять, что она испытывает. Небеса на блюде. И вот блюдо разбито, и небеса утекли между ее пальцев, а, возможно, их и не было вовсе.

Сегодня днем Пуаро принимал уже третью гостью.

Первыми двумя были Генриетта Савернек и Вероника Крей. На сей раз на тропе, ведущей к дому, появилась леди Энгкетл — как всегда бестелесная и словно не идущая, а несомая неким легковейным зефиром.

Она радостно улыбнулась ему и объявила:

— Я пришла повидаться с вами.

Так могла бы волшебница одарить своей милостью простого смертного.

— Я в восхищении, мадам.

Он провел ее в гостиную. Она присела на кушетку и вновь улыбнулась. «Она стара, — подумал Эркюль Пуаро, — волосы ее седы, а на лице морщины. Но в ней есть шарм — и останется с ней пожизненно».

— Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня, — тихо сказала Люси.

— Да, леди Энгкетл?

— С чего бы начать? Я должна поговорить с вами о Джоне Кристоу.

— О докторе Кристоу?

— Да. Мне кажется, что остается только одно: полностью бросить поиски. Вы понимаете, что я имею в виду, не так ли?

— Я не уверен в этом, леди Энгкетл.

Она еще раз одарила его ослепительно нежной улыбкой и положила тонкую белую руку на его рукав.

— Дорогой господин Пуаро, вы все прекрасно понимаете. Полиции придется начать поиски владельца этих отпечатков, но они его не найдут, так что в конце концов им ничего не остается, как закрыть дело. Но, понимаете, я боюсь, что вы его не закроете.

— Нет, я его не закрою, — сказал Эркюль Пуаро.

— Так я и думала. И поэтому я пришла. Вы хотите правды, не так ли?

— Именно правды.

— Вижу, что я не очень хорошо объяснила свою мысль. Я пытаюсь понять, почему вы не хотите оставить все так, как есть. Ведь не из-за своего престижа и не потому, что хотите наказать убийцу. Просто, я полагаю, вы хотите знать. Вы же понимаете, что я имею в виду? И если вы хотите знать правду, если вы хотите услышать правду, то, быть может, это могло бы само по себе удовлетворить вас? Могло бы, господин Пуаро?

— Вы предполагаете открыть мне правду, леди Энгкетл?

Она кивнула.

— Значит, вам она известна?

Глаза ее широко раскрылись.

— О да, я давно все знаю. И я хочу ее вам сказать. И тогда мы бы могли согласиться, что с делом покончено и возврата к нему нет.

Очередная улыбка.

Для Эркюля Пуаро стоило немалых усилий ответить:

— Нет, мадам, сделки у нас не будет.

Он хотел — и даже очень хотел поставить на всем крест, просто потому, что Люси Энгкетл его о том просила.

Леди Энгкетл на несколько мгновений словно замерла. Потом, подняв брови вверх, сказала:

— Интересно. Интересно, понятно ли вам самому, что вы делаете.

Глава 28

Мэдж, лежавшая в темноте без сна, с сухими глазами, тревожно привстала с подушки. Она услышала звук отпираемой двери и шаги по коридору мимо ее комнаты. Это была дверь Эдварда и его шаги. Она зажгла лампу у кровати и взглянула на часы, стоявшие на столике рядом с лампой. Десять минут третьего. Миновав ее дверь, Эдвард стал спускаться по лестнице. В такой час?! Странно.

Спать они разошлись рано, в половине одиннадцатого. Мэдж не могла заснуть, а просто лежала в бесслезном и неутихающем отчаянии, сотрясавшем ее подобно лихорадке.

Она слышала, как внизу били часы, и совы ухали под ее окном. Почувствовав к двум часам, что ее депрессия достигла предела, Мэдж подумала: «Я не могу этого вынести, не могу. А уже настает завтра, новый день. И будут еще. Пытка с продолжением».

Она сама подписала свое изгнание из Айнсвика, ото всей его прелести и очарования, хотя он мог, очень даже мог стать ее собственностью. Но уж лучше изгнание, лучше одиночество, лучше серая и убогая жизнь, чем существование с Эдвардом и призраком Генриетты. До сегодняшней прогулки она и не знала, какие в ней запасы горькой ревности.

И, в конце концов, Эдвард никогда не говорил ей, что любит ее. Расположение, привязанность, дружелюбие — он не изображал более сильных чувств. Она приняла этот предел, и лишь когда ей пришлось понять, что означает жизнь бок о бок с человеком, чьи голова и сердце навек заняты другой — она вдруг увидела, что одного расположения Эдварда ей мало.

Эдвард спустился по главной лестнице. Это было странно, очень странно. Куда он пошел? Ей стало тревожно, и эта тревога органически влилась в то беспокойное чувство, какое ей внушала в эти дни «Пещера». Что делает Эдвард внизу среди ночи? Или он уходит?

Пассивность стала ей, наконец, нестерпима. Она встала, накинула халат и с фонариком в руке вышла в коридор. Было совершенно темно, нигде ни огонька. Мэдж пошла влево, к лестнице. Внизу тоже была тьма. Она сбежала вниз и, поколебавшись не более мига, зажгла свет в холле. Все было в порядке. Стояла тишина. Входная дверь была заперта. Она дернула боковую дверь, но та была на замке.

Значит, Эдвард не ушел. Но где он может быть? Вдруг она приподняла голову и принюхалась. Запах — совсем слабый запах газа.

Обитая бобриком дверь в кухонные помещения дома была слегка притворена. Она распахнула ее — кухня была тускло освещена. Запах газа резко усилился. Мэдж кинулась через переднюю. Эдвард лежал на полу, а голова его была в духовке газовой плиты.

Мэдж отличалась быстротой и сообразительностью. Первое, что она сделала — это распахнула ставни. Окно не поддавалось и, обмотав руку чайным полотенцем, она выбила стекла. Потом, сдерживая дыхание, наклонилась, рывком вытащила Эдварда из газового жерла и закрыла кран.

Он был без сознания, и как-то странно дышал, но она знала, что долго оставаться в таком состоянии ему нельзя. Он может вот-вот умереть. Ветер, хлынувший из окна в раскрытую дверь, быстро уносил запах газа. Мэдж подтащила Эдварда ближе к окну, где продувало лучше всего, и, присев, обхватила его сильными молодыми руками. Она стала повторять его имя, сперва тихонько, потом с нарастающим отчаянием:

— Эдвард, Эдвард, ЭДВАРД…

Он пошевелился, открыл глаза и увидел ее. Голос его еле слышно прошептал: «духовка», а взглядом указывал в сторону газовой плиты.

— Знаю, дорогой, знаю. Но почему?

Его стало трясти, руки и ноги были холодны и безжизненны.

«Мэдж?» — выговорил он. Что-то вроде изумления и радости послышалось в его голосе.

— Я слышала, как ты прошел мимо. Я сама не знаю. Почему-то спустилась…

Он вздохнул — очень глубоко и словно после долгого пути.

— Самый лучший выход. — И вдруг добавил, как будто без всякого смысла (но Мэдж почти тут же вспомнила разглагольствования Люси вечером после трагедии):

— «Ньюс оф Уорлд».

— Но почему, Эдвард, почему?

Он поднял на нее взгляд, и пустая, холодная чернота его глаз испугала ее.

— Потому что мне никогда и ни в чем не было удачи. Вечный крах. Вечное бесплодие. Что-то совершить дано людям вроде Кристоу. Они деятельны, и женщины обожают их. А я никто, — я даже не вполне живой. Я унаследовал Айнсвик и какие-то деньги — иначе я бы давно пошел ко дну. С карьерой ничего путного не вышло, с писательством — не лучше. Генриетта отвергла меня. Я никому не нужен. В тот день, в «Беркли»… я, было, решил… но повторилась знакомая история. Ты тоже не захотела меня, Мэдж. Даже ради Айнсвика ты не согласна мириться со мной. Вот я и решил избавиться от всех своих незадач разом.

Она заговорила торопливо, захлебываясь словами: