Страница 30 из 50
— Миссис Крэбтри? — Пуаро был озадачен. — Кто же она, эта миссис Крэбтри?
Что-то сродни сразу и смеху и слезам мелькнуло в голосе Генриетты, когда она продолжала:
— Это старуха — страшная, грязная, сморщенная, ужасно упрямая. Джон был высочайшего мнения о ней. Она лежит в больнице Святого Христофора. У нее болезнь Риджуэя. Это очень редкое заболевание, тот, у кого оно началось, обречен, против него не было средств! Но Джон их нашел. Я не смогу дать научного объяснения — всё это очень сложно — что-то в связи с гормональным обменом. Он ставил опыты, и миссис Крэбтри была просто находкой для него — она не утратила мужества, она хотела жить и она прониклась любовью к Джону. Они стали союзниками в борьбе. Болезнь Риджуэя и миссис Крэбтри — вот главное, чем была занята голова Джона все эти месяцы, день и ночь. Прочее стало не в счет! Вот что в нем и было действительно важно, а не весь этот вздор: Харли-стрит и толстые богачки — это вынужденная необходимость. Главное — его напряженная научная любознательность и стремление к цели. Вот что я хочу заставить вас понять.
Руки ее взвились в отчаянном всплеске, и Эркюль Пуаро отметил, как прекрасны и чувственны эти руки. Он сказал.
— Вы, кажется, очень хорошо это поняли.
— О да, я-то поняла. Джон приходил, рассказывал. Не только мне — отчасти, я думаю, и себе толсе. Так ему самому делалось честнее. Не раз он почти отчаивался, не находя способа совладать с усилением токсикоза, а потом его осеняло изменить процедуры. Я не могу передать вам, как это выглядело — скорее всего, да, вроде битвы. Вы не можете даже представить себе ее ярость и напряженность, а порой и агонию, порой полное изнеможение.
Генриетта немного помолчала, ее взгляд затуманили воспоминания.
Пуаро недоумевающе спросил:
— У вас, видимо, есть известные специальные познания?
Она покачала головой.
— Да нет. Ровно столько, чтобы понять, о чем рассказывал Джон. Я брала книги и читала об этом.
Она вновь умолкла. Ее лицо было мягким, губы открыты. «Она опять в воспоминаниях», — подумал Пуаро.
Со вздохом вернувшись к действительности, Генриетта тоскливо взглянула на него.
— Если б я могла сделать так, чтобы вы увидели…
— Но вы уже сделали это, мадемуазель.
— Правда?
— Да. Слушая вас, я все видел.
— Благодарю. Но не так легко будет объяснить инспектору Грейнджу.
— Может быть. Он сосредоточится на личном аспекте.
Генриетта сказала с горячностью:
— А это было неважно, абсолютно неважно!
Брови Пуаро поползли вверх, но она уже отвечала на его невысказанный протест:
— Это так! Видите ли, вскоре я очутилась между Джоном и тем, чему он себя посвятил. Я ему нравилась как женщина. Из-за меня он не мог сосредоточиться так, как бы ему хотелось. Он стал опасаться, не начал ли он любить меня — он никогда не хотел любить. Он вступил со мною в связь, чтобы поменьше думать обо мне. Он хотел, чтобы это было весело, легко — совсем как его прежние интрижки.
— И вы, — Пуаро пристально наблюдал за ней, — вы довольствовались таким положением?
Генриетта встала. Она заговорила, и снова это был сухой голос.
— Нет, не довольствовалась. В конце концов, все мы люди…
Пуаро, выждав минуту, сказал:
— Тогда почему же, мадемуазель…
— Почему? — она стремительно повернулась к нему. — Я хотела, чтобы Джону было хорошо, чтобы у Джона было то, чего он желает. Я хотела, чтобы он мог продолжать то, чем он жил — свою работу. И если он стремился избежать новой боли, новых душевных ран — что ж, я была согласна.
Пуаро рассматривал свой нос.
— Вот вы упомянули Веронику Крей. Джон Кристоу был ее другом?
— До минувшей субботы он не видел ее пятнадцать лет.
— Они были знакомы пятнадцать лет назад?
— Они были обручены. Я вижу, мне следует внести ясность. Джон безумно любил Веронику. Она же была, да и есть шлюха, пробы ставить негде. Крайняя эгоистка к тому же. Ее условия были: Джон бросает все, что ему дорого, и становится маленьким одомашненным мужем Вероники Крей. Джон порвал с ней — и был, конечно, прав. Но страдал он безмерно. Его мечтой стала жена, как можно менее похожая на Веронику. Он женился на Герде, которую можно неизящно определить как чурка с глазами. Всё было мило и славно, но, как мог бы предсказать любой, настал день, когда его стало бесить, что он женат на этакой колоде. У него были кое-какие связи — ничего существенного. Герда, конечно, никогда о них не знала. Но я лично думаю, что все пятнадцать лет что-то оставалось у Джона в душе — что-то, связанное с Вероникой. Он так, в сущности, и не избавился от нее. И вот в субботу он встречает ее опять.
После долгой паузы Пуаро задумчиво проговорил:
— В тот вечер он отправился проводить ее домой и вернулся в «Пещеру» в три часа ночи.
— Как вы узнали?
— У горничной болели зубы.
Генриетта заметила безо всякой связи:
— Слишком уж много слуг у Люси.
— А вы сами знали это, мадемуазель?
— Да.
— Откуда же?
Опять пауза. Затем Генриетта медленно ответила:
— Я смотрела в окно и видела его возвращение.
— Зубная боль, мадемуазель?
— Боль совсем иного рода, господин Пуаро.
Она встала и направилась к двери. Пуаро сказал:
— Я пойду с вами, мадемуазель.
Они пересекли шоссе и через ворота вошли в каштановую рощу. Пуаро сказал:
— Не стоит идти мимо бассейна. Можно свернуть влево и по верхней тропе выйти к цветочной аллее.
Стёжка круто уводила вверх, к лесу. Чуть погодя, они вышли к тропе пошире, ведущей вдоль откоса, заросшего каштанами. Вскоре им попалась скамья. Генриетта села, Пуаро примостился рядом с ней. Внизу расстилалась роща густо насаженных каштанов. Прямо от скамьи извилистая тропа сбегала вниз, туда, где угадывались блики голубой воды. Пуаро молча наблюдал за Генриеттой. Ее лицо смягчилось, напряженность прошла. Он осознал вдруг, что Генриетта кажется совсем юной. Наконец он сказал очень мягко:
— О чем вы думаете, мадемуазель?
— Об Айнсвике.
— А что это — Айнсвик?
— Айнсвик… Это такое место.
Почти грезя наяву, она описала ему усадьбу. Изящный белый дом, с переросшей его большой магнолией в обрамлении амфитеатра лесистых холмов.
— Это был ваш дом?
— Да нет. Я жила в Ирландии. А туда мы приезжали на каникулы. Эдвард, Мэдж и я. Собственно, это был дом Люси. Он принадлежал ее отцу, а после его смерти перешел к Эдварду.
— Не сэру Генри? Но разве титул не у него?
— Сэр Генри лишь кавалер ордена Бани, — объяснила она, — а что до степени родства, так у него оно очень далекое.
— А после Эдварда Энгкетла кому он должен перейти, этот Айнсвик?
— Вот странно. Я никогда не думала об этом. Если Эдвард не женится, — она запнулась. Тень пробежала по ее лицу. Хотел бы сейчас Эркюль Пуаро знать, что за мысль вдруг посетила ее.
— Наверное, — сказала Генриетта медленно, — он отойдет Дэвиду. Так вот зачем…
— Что — зачем?
— Почему Люси пригласила его… Дэвид и Айнсвик? — Она покачала головой. — Они никак не подходят друг другу.
Пуаро указал вперед, на тропку.
— Вы по этой тропе спускались к бассейну вчера?
Ее пробрало легкой дрожью.
— Нет, по той, что ближе к дому. А по этой шел Эдвард. — Она вдруг повернулась к нему. — Надо ли снова возвращаться к этому? Мне жуток этот бассейн и сама «Пещера» тоже.
Пуаро зашептал:
Генриетта повернула к нему удивленное лицо.
— Теннисон, — сказал Пуаро, гордо кивнув головой. — Стихотворение вашего лорда Альфреда Теннисона.
— И, что ни спросишь, эхо… — она продолжала, почти для себя самой. — Ну да, конечно… так оно и есть. Эхо!