Страница 43 из 78
— Слушаю вас.
Из штаба Северного фронта сообщали, что за перевалом фашистские бомбардировщики усиленно бомбят республиканские позиции, расположенные в одном из горных проходов.
— Неужели за перевалом хорошая погода?
— Да. Ведь здесь в каждой долине своя погода.
Спрашивают: можем ли мы вылететь на помощь?
— Помощь очень нужна, франкисты решили любой ценой завладеть этим проходом, чтобы вывести через него свои войска к Бискайскому заливу, к городам Кихону и Сантандеру.
Одно мгновение я колеблюсь. Сказать, что мы не можем? Ведь мы действительно едва ли сможем вылететь. Но ведь нас ждут! Ведь сотни солдат — астурийских горняков, наверное, не знают, что над нашим аэродромом висит облачная пелена. Видят над собой ясное небо и в нем фашистов и думают: «А где же наши? Что же наши?»
— Мы вылетим, — отвечаю я.
Выхожу из палатки, и меня невольно берет оторопь. Резкий, порывистый ветер. Полотнища палаток приподнялись и готовы оторваться от кольев. Со стороны моря тянутся и тянутся темные тучи. Все небо наглухо закрыто ими, а они продолжают клубиться в высоте, опускаясь все ниже и ниже. М-да, погодка… Пробивать облачность вблизи высоких гор немыслимо. Что же делать?
Стою в раздумье и невольно вспоминаю Серова. Анатолий, наверное, нашел бы выход. Серов! А что если попробовать осуществить его идею — он ее не раз высказывал и, может быть, уже применял. Идея дерзкая, смелая: пробивать облачность не так, как это мы делали обычно, — порознь, а в плотном строю, крыло к крылу. «Понимаете, что это значит? — говорил Анатолий, защищая эту идею. — Это значит, что командир во время полета ни на минуту не выпустит из своих рук управление подразделением. Раз! Это значит, что эскадрилья наверняка не потеряет ориентировки в слепом полете, если, конечно, у нее толковый командир. Ну, а командиры должны быть толковыми. Два! И это значит, что самолеты выйдут из облачности не поодиночке, а все вместе и смогут ударить по врагу со всей силой, крепко сжатым кулаком! Три! Вы понимаете, что это значит?!»
Понимаю, все понимаю, Толя. Помню, как ты вместе с Михаилом Якушиным даже демонстрировал нам пробивание облачности строем. Но ведь это ты и Якушин, люди, обладающие редкостным мастерством! Недаром же о Михаиле говорят, что он ходит с тобой так, словно держится рукой за твою плоскость. А что если по неопытности мои летчики в тумане, в «молоке», столкнутся друг с другом?
Но почему я так плохо думаю об испанских летчиках? Пролетели же мы через всю территорию мятежников на большой высоте без кислородных приборов. Показали же испанцы в боях незаурядное летное искусство. Почему же они непременно столкнутся в воздухе, если строем войдут в облачность? Чепуха! Нужно и можно рискнуть. Главное — нужно. Тогда мы действительно по-настоящему дадим жару фашистам. И, в конце концов, только одному мне, командиру, придется вести слепой полет, а остальные будут ориентироваться в пространстве по крыльям впереди летящего самолета. Для всех летчиков полет не будет слепым. Ну, а для того, чтобы убавить риск, можно будет пробивать облачность не всей эскадрильей сразу.
Решено! Быстро собираю летчиков. Клавдий бросает на меня вопрошающий взгляд. Некоторые с досадой посматривают в сторону Кантабрийских гор, до половины окутанных тучами.
Рассказываю о задании командующего.
— Задание действительно тяжелое. Будем выполнять его так. Слушайте внимательнее, и у кого будут замечания, прошу их высказать. После взлета мы пойдем не в горы, а в сторону моря, километрах в десяти от берега попробуем пробить облака и выйти выше их, на чистый простор. Всей эскадрильей сделать это едва ли удастся, поэтому я сначала попытаюсь провести половину эскадрильи, оставлю ее над облаками, а затем вернусь за остальными.
Летчики плотнее обступают меня.
— Одно следует твердо запомнить и выполнить, — продолжаю я. — Перед тем как войти в облака, сомкнитесь крыло в крыло и все свое внимание уделяйте впереди идущему самолету. После выполнения задания, на обратном пути, пробивать облачность вниз каждый будет самостоятельно, выдерживая направление полета только к берегу. Ясно?
Раздаются голоса:
— Крыло в крыло?
— Значит, всей эскадрильей выйдем в район боя!
— Это здорово!
— Ну что ж, если ни у кого нет сомнений, — по самолетам! Желаю всем успеха! Быстрее собирайтесь.
Взлетаем и берем курс к морю. Потом нам рассказывали, что жители Сантандера чрезвычайно удивились, увидев, что республиканские истребители впервые почему-то уходят в сторону, противоположную фронту. Пошли толки: не покидает ли авиация Сантандер? Сомнения несколько рассеялись, когда я с первой группой истребителей вошел в облака, временно оставив вторую группу над морем. Загадочный маневр остался, конечно, непонятным, но зато несколько успокоил жителей: уж если бы самолеты уходили, так сразу все. В это время мы уже пробивали облака. Словно привязанные один к другому, самолеты шли тесным, плотным строем. Я понимал, что успех дела зависит сейчас только от ведущего.
Нервы напряжены до предела. Кажется, что мы уже давно идем в «молоке». Где же край этой толщи облаков?
И вдруг в кабину брызнули яркие лучи солнца. Я невольно зажмурился. Потом, щурясь, посмотрел вниз. Под самолетами расстилалось необозримое, слегка холмистое облачное поле. И среди этих белых холмов поднимались острые вершины Кантабрийских гор, покрытые искрящимся снегом.
Но время, время! Сейчас не до любования природой. Оставляю группу и снова скрываюсь в облаках.
Через несколько минут тем же путем провожу и остальные самолеты. Самое тяжелое осталось позади. Теперь к району боя!
Обе группы сливаются в одну. Ориентируясь по отдельным горным вершинам, направляемся к району, указанному командующим. Летчики отлично держатся в строю. Постепенно облачная пелена, прикрывающая землю, истончается, и кое-где уже видна земля. Наконец вдали показывается край облачного поля. Удивительное дело — дальше ни облачка.
Не изменяя боевого порядка, мы стремительно приближаемся к месту боя, появляемся как раз в тот момент, когда вторая волна фашистских бомбардировщиков готовится сбросить бомбы. Немцы, видимо, всерьез решили, что появление республиканских самолетов из-за неблагоприятной погоды совершенно исключено. Оглядываю воздушное пространство и не вижу ни одного вражеского истребителя.
Ну что ж, легче будет вести бой с бомбардировщиками. Даю сигнал «приготовиться к атаке», и только в этот момент фашисты замечают нас. Поздно! Они не успевают принять контрмер, мы раскалываем их строй, и в первую же минуту один бомбардировщик, объятый пламенем, падает вниз.
Фашисты дрогнули. Беспорядочно сбрасывая бомбы (кажется, на своих, совсем хорошо!), они удирают. Мы их преследуем, но недолго. Из-за хребта показываются истребители с черными крестами.
Одно-два мгновения, всегда полных огромного напряжения. Мы сближаемся. Успеваю лишь быстро сосчитать гитлеровцев: много, очень много. Но что это такое: справа — еще целая эскадрилья?! Сколько же их, сволочей, здесь, на севере?
Звучит сухой треск первых очередей. Не обороняться, а нападать, иначе сразу же сомнут, — вот правило, которого мы постоянно придерживаемся в таких неравных боях.
Клавдий — испанский летчик.
Испанцы сражаются отчаянно. Нам удается крепко держать инициативу в своих руках. Один за другим валятся на землю три немецких истребителя. Вспыхнул и один республиканский самолет. Кто это, кто?
Драться парами, не позволять противнику расколоть пару — это наше второе правило. Рядом со мной дерется Клавдий. Молодец Клавдий! Отбиваясь от немцев, он старается помочь и мне, наносит удар за ударом. Фашисты почему-то с особым остервенением бросаются сегодня на испанцев. Неужели им удастся оттянуть Клавдия в сторону?
Немцы наваливаются на нас кучей. Клавдий делает все что может. Но что можно сделать, когда противник бьет и снизу, и сверху, и сзади, и спереди!