Черный чемодан

Анатолий Михайлович Галкин

Черный чемодан

Глава 1

Дима Назаров боготворил журналистику. Он не знал других профессий, где можно было за один день стать знаменитым. Одна статья – и утром о тебе говорят все, у тебя берут интервью, за тобой гоняются издательства.

Надо только найти тему и нужные слова – яркие, хлесткие, щекочущие нервы. А для этого нужен азарт, порыв, злость…

Дима очень не любил, когда кто-то наблюдал, как он разжигает в себе вдохновение. Он даже запирался от жены…

Неделю назад редактор дал ему убойное задание. Тему он сформулировал примерно так: «О возврате культурных ценностей… Война – всегда грабеж! Но победитель имеет такое право. Римляне ограбили греков. Австрийцы итальянцев. Французы египтян. Англичане, так те вообще со всего мира понатаскали… Но немцам-то от нас чего-то требовать? Это идиотизм и полное бесстыдство. Хрен им на постном масле, а не их ценности! Пусть сначала Янтарную комнату вернут…»

За три дня сидения в библиотеке он собрал достаточно материалов для статьи. Оказалось, что многие города и их музеи просто завалены сокровищами, которые вывозились когда-то из побежденных стран. И почти никто не пытался забрать все это назад у тех, кто силен и богат. А нас, как только мы ослабели, стали щипать со всех сторон…

Прежде чем сесть за стол, Назаров стал ходить по комнате, размахивать руками и распалять себя. Он ждал, когда к нему начнут приходить нужные слова и сами выстраиваться в броские, язвительные фразы. Но в голове крутилось лишь одно: «Кукиш вам, а не ваши ценности!»

Через некоторое время Дима сел за стол без малейшего желания писать. Вдохновение не пришло… Он печально посмотрел на большой конверт лежавший поверх вороха бумаг. Вскрывать его и перебирать бумаги, что были внутри, не хотелось. Времени не было. Да и что мог оставить ему этот хмурый старик? Вырезки из фронтовых газет, грамоты с профилем Сталина, наставления для молодого поколения?

Написание статьи затормозила внезапная смерть деда жены… Виктор Петрович был, конечно, нормальный старикан. Суровый, но не злой.

Дмитрию даже казалось, что дед его любит. Особенно, когда пришлось бросить бизнес и уйти в журналистику. Старики уважают представителей прессы. А все предприниматели для них или, в лучшем случае, мелкие жулики, хапуги и спекулянты, или кровопийцы и бандиты…

Вспомнилось, что в день получения задания по этой статье они с женой были у деда и тот обещал помочь, рассказать, что творилось в Берлине в последние дни войны… И не успел.

Взгляд опять упал на конверт, на котором дрожащим старческим почерком было написано: «Дм. Азарову».

Это был один из его псевдонимов. Назаров – это просто, примитивно, грубо. А убери первую букву – и уже некое благородство, аромат прошлого века…

Дмитрий потянулся за конвертом. … Внутри была лишь тонкая ученическая тетрадка с текстом, написанным, очевидно, в последние дни… или даже в последние часы жизни Виктора Петровича Бражникова…

«Это был конец апреля. Мы воевали уже в самом центре Берлина.

В эти дни никто и не собирался отдыхать. Но всему бывает предел. К ночи мы с полковником Горюновым разместили своих людей в огромном здании, которое еще недавно было каким-то музеем.

Наверху все еще шел бой, а мы спустились вниз, в подвалы.

Тишины не было даже здесь, в этих мрачных подземельях с мощными перекрытиями и метровыми стенами старинного фундамента. Но полностью звуки боя сюда не доходили. Не было слышно грохота рушащихся зданий, автоматной стрельбы и криков, возгласов азарта, ярости и боли.

Здесь были слышны только отдельные, самые близкие взрывы. И невозможно определить, с какой стороны ухнул снаряд. Просто вздрагивало все здание и земля под ним. Начинала скрипеть старинная мебель и ящики, расставленные вдоль стен. Раскачивались бесполезные люстры под высокими сводчатыми потолками…

В некоторых подвалах были свалены скульптуры и картины в золотых рамках, для которых не успели еще сколотить ящики. Очевидно весь музей переместился недавно сюда.

Проверив посты и решив вопросы со связью, мы стали искать место для себя… Винтовая лестница привела нас в полуподвальный хорошо обставленный кабинет. Здесь было все, что нам нужно: два мягких дивана, керосиновая лампа, кое-что из посуды… Пришлось только перетащить в соседнюю комнату два трупа в черной офицерской форме. Не то, что бы они помешали нам спать, но все же…

Я сразу завалился на диван, а Горюнов пошуровал в той комнате и принес оттуда чемодан с ремнями и медным немецким орлом на боку. Он долго колотил прикладом автомата по замкам. Потом со злостью саданул по орлу, отколов ему одно крыло… Все это я видел как в тумане. Уже засыпая, я заметил, что он сорвал все же замки и на стол высыпались побрякушки, миниатюры, табакерки, шкатулки… Очевидно, что кто-то собрал в этот чемодан все самое ценное из музея. И может быть те двое, что лежали в соседней комнате, должны были вывезти все это в Париж, в Швейцарию или в Парагвай…

Утром мы крупно поговорили с Горюновым, когда я увидел, что он уже упаковал чемодан в сорванную с окна штору и перевязал телефонным проводом. На мои возгласы об офицерской чести он ответил: «Мы победители, Виктор. Они нас четыре года грабили. И неужели я, трижды раненый, не могу в Москву военный трофей привезти?»

В то утро не до споров было. В километре от нас маячили Бранденбургские ворота… А еще через час в развалинах соседнего дома меня так тряхануло, что очнулся я лишь в госпитале под Москвой.

Через месяц я совсем оклемался. И даже написал в особый отдел бумагу о том эпизоде с чемоданом. И отправил бы ее. Но в тот день к нам привезли долечиваться лейтенанта из нашего полка. Его подстрелили уже в Праге.

Он и рассказал обо всем, что произошло со мной… Очень глупо получилось. Мальчишка – фаустник стрелял по танку с противоположной стороны улицы, но промахнулся и снаряд угодил в обломок стены, за которым сидел я… Потом он сказал, что полковник горюнов прямо под огнем выскочил на середину Унтер ден Линден, остановил один из танков, рвавшихся к Рейхстагу и, уложив меня на броню, приказал развернуться и лететь в медсанбат.

Получалось, что Горюнов спас мне жизнь… Донос свой на него я не стал рвать. Я его сжег…

Последний раз я видел Горюнова уже в семьдесят пятом. Он был совсем плох. Понимая, что я все помню и что видимся мы в последний раз, он упомянул и о чемодане с однокрылым орлом: «Богаче от него я не стал. Валяется он на антресолях, место занимает. Скорее всего – дочери передам. Но им ни за что не возвращу. Лучше все в Клязьму выбросить, чем им…»

Вот такая история, Дмитрий. Вот тебе и возвращенные ценности. Это живой материал для твоей статьи.

Кстати, я знаю, что в квартире Горюнова живет его дочь Нина Ивановна. Она одинока. Поговори с ней. Вот ее телефон и адрес…»

Дмитрий посмотрел на дату в конце этого большого письма – это был день смерти Виктора Петровича.

Вкладывая тетрадку в конверт, он заметил, что руки у него дрожат. А что, собственно говоря, произошло? Дед дал дополнительную информацию к статье. Свидетельство ветерана. Обязательно надо использовать… Но можно не упоминать эту старушку с ее чемоданом. А вот встретиться с ней необходимо.

Азаров потянулся к трубке и вдруг перед его глазами всплыло лицо антиквара Фридмана. Недавно они встречались в его квартире на Арбате… Этот старик, отсидевший по валютной статье еще в брежневские времена, и сейчас, должно быть, промышляет такими вещами… Интересно, сколько бы он дал за этот чемодан?..

Да что Фридман? Найти сейчас покупателя на такие вещи – раз плюнуть…

Набрав номер, Дима глубоко вдохнул и заставил себя улыбнуться – со старушками надо говорить ласково, доброжелательно. Они это любят.

– Добрый вам вечер, Нина Ивановна. Я журналист из газеты «Актив»… Да, нас пока мало кто знает. Я пишу статью о реституции… Это я при встрече вам объясню. Мне надо обязательно с вами поговорить – это задание редакции… А завтра?.. Может быть послезавтра?.. Хорошо, я буду у вас в субботу двадцать пятого. В десять утра… Фотографировать? Да, возможно буду и фотографировать. Всего вам доброго, Нина Ивановна. Будьте здоровы.