Страница 45 из 91
Это означало многое. В том числе и то, что в Медине, похоже, начался голод.
"Святой город" ашшаритов стоял на перекрестке караванных путей - теперь заброшенных. Провизию в него подвозили купеческие караваны. Но сначала иссякли поставки из Лаона - по понятным причинам. Потом с побережья - плодородные земли аль-Ахсы заняли карматы. Затем перестали подвозить зерно из Ятриба - город паломников сам стал испытывать трудности с продовольствием. И вот теперь последняя стрела - в песках стал задыхаться Хайбар, ранее прозванный зеленым раем Хиджаза. Воины Али сражались за Хайбар несколько лет, писали в воспоминаниях сподвижники ашшаритского пророка. Им пришлось истребить всех мужчин из хайбарских крепостей - местные жители крепко держались своей веры. Веры в аль-Лат. Точнее, вера - непонятно во что - была у ашшаритов.
А местные чтили Ту, что издревле отзывалась на их молитвы, приходила на праздники и помогала в беде - засухе или болезни. Деву-Львицу в рогатом шлеме. Богиню поэтов и воинов, владычицу убивающих солнечных лучей. Ей оставляли жертвы на солнце - чтобы умирали от пробивающей разум стрелы беспощадного светила. От солнечного удара. Поэты тоже молились аль-Лат - на высотах. Молились о смерти или вдохновении. Многие сходили с ума - но продолжали писать. Божественные, темные, нездешние стихи:
Это потом уже ашшаритские певцы новомодной любви-узри переняли "темную манеру" славословий аль-Лат - все эти "сверканье-тьма" и прочие выкрутасы метафор ибн аль-Фарира списаны с древних гимнов. Только ибн аль-Фарир истекал чернилами и потом, корпея над бумагой, а те, что восходили на вершины, расплачивались кровью. И настоящим лучом тьмы, озарявшим последней молнией разум.
И вот теперь аль-Лат возвращалась в свои исконные земли - не умерев, но изменившись. Наказывая солнечными стрелами отступников, невиновных и случайно приблудившихся. Богиня обезумела. Когда боги тоскуют по дому, из которого их изгнали, они сходят с ума. И им становится не до поэтов. Стихи перестают их привлекать. Зато сильно тянет на запах живой крови.
Дующий с хайбарского холма ветерок попахивал гнилью. И падалью.
Над выбитой сотнями ушедших ног колеей торчал облетевший тамариск. Некогда круглившаяся зеленью крона уродливо растопырила изогнутые, как когти, ветки. На них плоскались выцветшие обрывки ткани и ленты. Звякали колокольца. У подножия деревца кто-то сложил кучку камней. В щели между булыжниками были воткнуты щепки и хворостины, обвешанные лоскутами. Пир. Святое место, куда приходят просить о милости - кого? Всевышнего? Кого и о чем они просят, эти несчастные, чья последняя надежда - кучка камней?
У корней умирающего тамариска сидела и мерно раскачивалась женщина. Сидела прямо на земле - правильно, ашшариткам молитвенные коврики не положены. Раскачивалась - взад-вперед, взад-вперед, вцепившись в лохмы и подвывая. Платок сполз на плечи, открывая волосы, остановившийся взгляд свелся в пустую точку над горизонтом. У коленей лежал неподвижный маленький сверток. Второй ребенок - на вид двухлетка - безучастно сидел рядом с матерью. Мальчик - или девочка? колени поджаты к животу, подбородок упирается в колени - был совершенно голым. Ребра торчали под кожей, как прутья корзины.
Топот копыт привлек внимание нищенки, и тоненький вой - "о Всевышний, Ты милостивый, прощающий, о Всевышний, у Тебя лишь сила и слава" - прервался. Пустые глаза на обтянутом кожей лице уставились на всадников. И мгновенно раскрылись - ужасом:
- Хамса фи айник, рабби йа'мик! Пятерню тебе в глаз, пусть Бог ослепит тебя!
Женщина схватилась за что-то под одеждой - видимо, за ладошку Фатимы. Умирающая мать умирающих детей боялась сглаза.
- Не щиплись! - сердито вскрикнул Сенах.
Видимо, сидевший сзади Тарег слишком сильно вцепился ему в пояс.
- Прости, - действительно, пальцы сжались до боли.
- Что она там бормочет?
- Молитвы.
- Чего просит?
- Ничего не просит. Она славит своего бога.
Сенах поперхнулся смехом:
- Я смотрю, ей есть за что поблагодарить!..
В лицо хлестнуло пылью. Оба сумеречника расчихались. За спинами топочущей кавалькады снова послышалось - "о Всевышний, милостивый, прощающий..."
Лаонец злобно буркнул:
- Вот уроды сумасшедшие головой двинутые, психи фанатичные, а расплодилось-то их сколько...
- И?.. - Тарег снова чихнул. Платок ни от чего не спасал на этом сорном ветру.
- Хорошо, что сейчас их много подохнет от голода, а то опять попрут, как два с лишним столетия назад - как саранча. Ты видел, как они в бой лезут? С дикими воплями про этого своего Али, с сумасшедшим блеском в зеницах! Им голову дурят на предмет того, что они после смерти попадут в какой-то там сад с голыми бабами и фруктовыми деревьями, представляешь?!
Пыльный смерч с отчетливым запахом разлагающейся на солнцепеке помойки не дал Тарегу ответить - все потонуло в зловонном секущем мареве.
Сзади поднимался веселый гомон. Придерживая над носом платок, Тарег обернулся: так и есть. С растрепанной женщиной поравнялись бедуинские верблюды. Двое мужчин поднимали на седло несчастную богомолку и ее детей. Женщина висела в их руках как пустой черный мешок. Детей, впрочем, не стали сажать на горб, а принялись пихать во вьюки. За криками не слышно было, плачут они или нет. Довольно гогоча, бедуины лапали пленницу за грудь, глумясь, дергали за непокрытые волосы и прихватывали между ног. Она даже не отбивалась.
- Не лезь, - голос Амаргина заставил его вскинуться.
Лаонец подъехал совсем близко. Кобыла мотала звонкими блескучими поводьями.
- Не лезь, - злобно повторил Амаргин, кривя темные тонкие губы. - Это их собачье дело. К тому же ей все равно, кто ее будет трахать - ими с детства торгуют, как скотиной. Сейчас она - потерявшаяся скотина. Не переживай за нее. К тому же, когда мы войдем в этот вонючий городишко, тебе придется перестать вскидываться на каждый крик. Наши доблестные покровители намерены разграбить Хайбар...
Лаонец показал ровные блестящие зубы в хищной улыбке. И принял с места в галоп.
Тарег прищурился, разглядывая растущий силуэт крепости. Где же ты, где ты, Манат?.. Для чего я туда еду?.. И кого мне теперь защищать, а, Хозяйка?..
Тот, на кого показали, как на амиля, ползал в пыли и жалко всхлипывал:
- О благороднейшие дети ашшаритов! Я знать не знаю ни о какой таможне! Клянусь Всевышним, о цвет воинов пустыни, мы не посылали катиба собирать налоги!
14
Эти стихи написал ибн аль-Фарир. Цит. по "Арабская поэзия средних веков". Москва, "Художественная литература", 1975.