Страница 13 из 17
Потом они вдруг свернули с караванной тропы к западу, прямо в скальный лабиринт. Покачиваясь на спине мула — верблюды с парными носилками могли не пройти в узких проходах между каменными стенами — аль-Амин бросил последний взгляд на дорогу.
Солнце стояло высоко, но по зимнему времени не грело. Тропу затенял большой холм с отвесными каменными сколами цвета охры. Дальше дорога сужалась, поворачивала и полностью тонула в серой тени. Над пыльными ухабами торчало что-то жухлое и безлистное. Болтались на ветру какие-то тряпки, брякали бронзовые колечки и колокольца. Смутное беспокойство точило душу — как монотонный посвист ветра точил слух — и Мухаммаду вдруг стало страшно, ни с того ни с сего. Он придержал мула и стал вглядываться в серый безжизненный коридор между скалами. То ли от болезненной пристальности, то ли еще от чего, но зрение тут же стало играть с ним злые шутки — тени ожили и зашевелились.
— Мой повелитель!
Почтительный голос, говоривший на хорошем ашшари, заставил его вздрогнуть и обернуться.
— Там ничего нет, мой повелитель.
Второй проводник, молодой ашшарит в простом сером халате и тонкослойной чалме, глядел ему в лицо снизу вверх. Он был безукоризненно вежлив — однако рука решительно взяла халифского мула под уздцы.
Сквозь фырканье животных и перестук копыт — люди в этих местах предпочитали хранить настороженное молчание — Мухаммад вдруг явственно услышал шорох осыпающегося щебня где-то дальше вниз по тропе. Его беспокойно метнувшийся взгляд успел уловить падение последнего ручейка мелких камушков — у подножия холма курилась белесо-желтая пыль. И вот в пыли…
— Там ничего нет, мой повелитель, — с нажимом, не подобающим в разговоре с эмиром верующих, повторил проводник.
И совсем уж непочтительно продолжил:
— Нам пора, о мой халиф.
А Мухаммаду вдруг полегчало — и даже сердиться на этого парня расхотелось. В конце концов, он проводник, ему и вести караван. Действительно, на что там таращиться? Воистину, встала судьба между ослом и его желанием взобраться на ослицу…
Однако от последнего, почти украдкой брошенного взгляда, он не удержался. И зря.
В пыли ему опять увиделось… это. Тонкий чешуйчатый хвост, с шорохом ползущий между лохмами сухой травы и камнями.
— Нам пора, мой повелитель.
Спокойный голос проводника отрезвил его. Ф-фух… Сморгнув, аль-Амин посмотрел — и не увидел ровным счетом ничего. Ну, ничего кроме все тех же, обрыднувших за два дня путешествия серых каменьев и чахлых трупиков непонятных растений.
Проводник-ашшарит — его, а также его товарища, такого же вежливого, спокойного и подтянутого, прислал вместе с картой и путевыми записками шейх Кассим аль-Джунайд, — спокойно и твердо развернул мула и повел в нужную сторону. Прочь от караванной тропы.
ночь
Предводитель разбойников нагло звался Джаведом — хотя, с другой стороны, его воистину можно было назвать щедрым: у Садуна и его спутников отняли деньги, но не забрали ни воду, ни верблюдов.
Впрочем, сотню динаров сабеец и так и эдак должен был передать этому черному от солнца парсу с дорогущей джамбией на поясе — задаток за услугу.
— Днем здесь прошел караван халифа, — перебирая узелки на своем кушаке зиммия, улыбнулся Садун.
И подул на мерзкое варево, плескавшееся в чашке — в черной жиже плавали желтые бляшки жира. По степняцкому обыкновению здешние жители портили чай маслом. Впрочем, ветреная, стылая, каменная холодина пробирала до костей — тут не до брезгливости, лишь бы согреться.
Ночной Мухсин выл и пел на тысячу нездешних голосов.
Парс ощерил гнилые зубы:
— Как же, как же… Я довел караван эмира верующих до Мертвой скалы! И даже получил пять палок в прибавку к плате, хе-хе-хе… Но довел, довел — каждый караванщик на базаре Фейсалы знает Джаведа как лучшего проводника, хе-хе-хе…
Разбойник надсадно заперхал, все так же недобро скалясь.
— Что ж твои люди не напали? — усмехнулся в чашку Садун. — Я слышал, ты не пропускаешь ни единого каравана, не собрав платы за проход через скалы… Или верблюжатники аль-Амина скинулись на пошлину тебе, а, Джавед?
Разбойник сплюнул сквозь щербину и проткнул сабейца черным холодным взглядом:
— А ты, случаем, не агент ли барида?.. Мы их здесь не жалуем, хе-хе…
Садун невозмутимо отозвался:
— Я знаю людей, которые полагают принца аль-Мамуна достойным властителем. Такие люди дадут тебе за голову Зубейдиного мальчишки все, что захочет твоя душа, о Джавед.
Парс звучно сербнул чаем. И хихикнул:
— Да-аа… А потом эти люди распнут меня на стене города за убийство халифа, хе-хе…
И вдруг выплеснул жирную жижу и тихо проговорил:
— У меня полно дел, хмырек. Скажи мне что-нибудь важное и полезное, иначе тебя отведут вон к тем несчастным.
У ближайшей скалы сидели связанные пленники — четверо мужчин, подросток и женщина. Они жались друг к другу и дрожали. Чуть в стороне расположился один из Джаведовых айяров: время от времени он дергал за веревку, спутывавшую шеи несчастных, — и те с жалобным стоном падали друг на друга и хрипели.
Шайка Джаведа собирала с купцов не только деньги. За сквозной проход в степи караванщики отдавали раба. Неважно, какого пола и возраста. Хочешь пройти через скалы — отдай человека. Местные в Фейсале все знали и не возражали — притерпелись. Парс орудовал на плоскогорье давно, лет десять с лишним. С тех пор, как в скалах появился аждахак. Купцы провозили товары через Мухсин — а Джавед собирал дань и оставлял змею жертвы. Чудовище питалось теми, кого приводил парс, и не трогало караваны. Говорили, что наместник Фейсалы, Шамс ибн Микал, на праздниках сажал Джаведа за собственный стол — как человека, благодаря которому торговля процвела и расширилась, несмотря на ужасающие обстоятельства последних лет.
Садун запахнул поплотнее абу и как ни в чем не бывало отозвался:
— Закрой свой глупый рот, о Джавед. Тронешь меня или моих — и тебя повесят на стене города рядом с наместником, покрывающим твои шашни.
Парс медленно положил ладонь на рукоять джамбии.
— Не дури, — скривился сабеец. — У моего доверенного посредника в Фейсале лежит некий документ, в котором подробно описано, где и у кого ты хранишь деньги. Я даже знаю, что пару десятков кувшинов с золотом ты зарыл здесь, на Мухсине. Если я не вернусь, этот документ отдадут… — тут сабеец ласково улыбнулся и с удовольствием отхлебнул горячего чаю, — … отдадут Стражу. Ты ведь знаешь, за чем пожаловал на Мухсин эмир верующих, правда, Джавед? Он приехал будить Тарика, да… Как ты думаешь, понравится нерегилю то, что ты делаешь вот уже десять лет?.. Говорят, Тарик любит порядок, очень любит. А вешать нарушающих порядок он любит еще больше…
С лица разбойника сполз цвет — даже в отблесках костра видно было, как посерела кожа. Пальцы на рукояти разжались, и парс стал судорожно вытирать вспотевшую ладонь о полу драного халата.
Ибн Айяш удовлетворенно кивнул — так-то, мол, лучше.
И тихо спросил:
— Сколько их?
Джавед прищурился:
— Кого?
— Аждахаков, дурень.
Парс скривился:
— Двое. Один сидит, как всегда, в пещере. Далеко не вылазит, старый стал, неповоротливый.
— Зачем же кормишь?
— Пять лет назад поветрие было, мор прошел, караваны не ходили, люди не ходили, так он вылез. Обожрал пригород.
— А потом сам ушел? — тонко улыбнулся Садун.
— Деревца в ленточках видел? После того дела стоят. Пятьдесят душ ему отдали. К столбам привязали — вдоль дороги и в скалах. Он и пополз — от человека к человеку. Столбы наместник убрать велел, чтоб глаза не мозолили. А деревца в память тех невинных жертв высадили — люди чтят мучеников, молятся, ленты и бубенцы вешают.
— Похвальное благочестие, — сверкнул глазами Садун.
— Фейсала — город огнепоклонников. Тайных, конечно, кому охота джизью платить, — фыркнул парс. — Ну а те, что в мечети и вправду молятся, помалкивают.