Сторож брату своему

— Почтеннейшие, — чуть настойчивее повторил Иса ибн Махан.

Вцепившиеся друг другу в полы халатов Абу-аль-Хайджа и главный вазир обнаружили, что на них молча смотрят остальные — и отпустили друг друга. Правда, с сожалением.

Подождав, пока в собрании воцарится полнейшая тишина, начальник тайной стражи и вазир почтового ведомства Иса ибн Махан тихо сказал:

— Почтеннейшие. Позвольте напомнить, что солдатам Абны жалованье не выплачивается уже более полугода.

Со своей высокой подушки аль-Амин явственно видел, как толстый бритый затылок Бакра ибн аль-Зейяда покрылся испариной. Вазир, ведавший сбором налогов, всегда потел, когда речь заходила о казенных деньгах и выплатах. Говорили, что у него в доме девушки-рабыни спят на таких коврах и таких подушках, что их постыдились бы в лачуге рыбака. О размерах состояния Толстого Бакра в столице ходили легенды.

Ибн аль-Зейяд поймал взгляд начальника тайной стражи — и покрылся каплями покрупнее. Завздыхав, он, поминая имя Всевышнего, полез в рукав за новым платком — прежний уже вымок.

— В войске и среди горожан вот-вот начнутся волнения, — мягко продолжил Иса ибн Махан.

Теперь он смотрел на Абу аль-Хайджу. Отряды его бедуинов, расквартированные в квартале аль-Шаркия, сожрали всех местных овец — и принялись стервятничать в Кархе. А в квартале Карх издавна селились семьи Абны — солдат гвардии халифа, а также тех их них, кто вышел на пенсию, и их многочисленных потомков. На фруктовом рынке Карха в прошлую пятницу случилась кровавая драка. Один из бедуинов аль-Хайджи подхватил с прилавка дыню, а когда продавец потребовал с него деньги, со смехом отказался платить — мол, ему третий месяц не выдают жалования. За торговца вступились другие горожане. В результате похититель дыни и пятеро его товарищей были убиты на месте, их коней свели и тут же продали, а малую мечеть квартала взяли приступом, разломали кафедру проповедника и сорвали пятничную проповедь, требуя навести в городе порядок и прекратить бесчинства варваров из пустыни.

Вождь племени таглиб помигал, поскреб голову и принялся играть роскошной кисточкой икаля.

Иса ибн Махан легонько улыбнулся и продолжил:

— Что же нам остается делать в столь горестном и плачевном положении, о почтеннейшие?

Абдаллах аль-Мамун приобернулся к вазиру барида и выплюнул изо рта травинку. Аль-Амин с интересом наблюдал за обоими: они в сговоре или нет? Похоже, что нет, Абдаллах навряд ли научился за два года притворяться, как чистокровный парс. Он, похоже, действительно не знает, что думает Иса ибн Махан.

— Полагаю, почтеннейшие, что единственным выходом будет отправить храбрых воинов Абны в поход, — усмехнулся начальник тайной стражи.

И, поймав набухающий кровью взгляд аль-Хайджи, продолжил:

— И наших храбрых таглибитов тоже. Взятая в походе добыча усмирит гнев и смягчит души.

— В поход под чьим началом, о Абу Али? — мягко спросил его Фадл ибн Раби.

— В этом собрании сидят люди знатнее и могущественнее ничтожного слуги престола, им пристало говорить первыми, — понурил голову старый хитрец.

Аль-Мамун хмыкнул и повернулся к брату. Аль-Амин кивнул — говори, мол, что думаешь.

И тот сказал:

— Лишь Всевышнему открыто будущее, и лишь Судия ведет счет нашим ошибкам и промахам. Я же полагаю, что одолеть карматов мы сможем лишь с помощью нерегиля халифа Аммара.

За спиной Абдаллаха Иса ибн Махан тонко улыбнулся и легонько кивнул аль-Амину — мол, я же говорил. Они хотят его будить — несмотря на крики и уговоры госпожи Мараджил.

Халиф покивал — и аль-Мамуну, и начальнику тайной стражи. Понял, мол.

Со стороны шатра, в котором сидели женщины, не донеслось ни звука. Вот так всегда — когда ты нужна больше всего, матушка, ты молчишь. Решай, мол, сам, Мухаммад, ты уже мужчина и можешь обойтись без опеки матери. И Мараджил молчит — хотя давеча, ему донесли, орала на сына так, что пальмы осыпались…

Главный вазир и Бакр сидели, не шевелясь и опустив глаза, — сыны шакалов, сами говорили про нерегиля то же самое, а сейчас ни гу-гу. Пройдохи, знают, что он припомнит потом всем, кто его послал в этот город джиннов, потому и молчат.

Абдаллах сидел на подушках очень прямо и спокойно смотрел брату в лицо.

Аль-Амин обернулся к бедуину:

— А ты что думаешь, о Абу-аль-Хайджа?

Тот выпятил грудь:

— О повелитель! Мы защищаем границы халифата от неверных сумеречников из Лаона! Аль-самийа — хорошие воины, но мы, таглиб, не раз наносили им поражение и ставили на колени, словно верблюдов! Зачем тебе воин из племени тех, кого мои храбрецы приводили в свой стан с веревкой на шее? Неужто мы, потомки тех, кто сражался рядом с Али — да благословит его Всевышний! — утратили твое доверие и твою милость? Приказывай — и мы сокрушим врага без помощи неверного язычника!

Аль-Амин лишь вздохнул. Он мог бы сказать — что ж ты еще не привел мне на веревке шейха карматов? Но хадис — он не помнил какой — гласил: воздерживайся от пустословия, и Всевышний воздаст тебе в день Суда.

Иса ибн Махан, не дожидаясь вопроса, склонился до земли в поклоне:

— О повелитель! Мы ждем твоего высочайшего слова и решения!

Аль-Амин обвел глазами собрание. Все, кроме Абдаллаха, прятали глаза.

Мухаммад обреченно вздохнул:

— Ну что ж, я все понял. Раз больше никто не в состоянии взвалить на себя эту ношу, это сделаю я. Я отправлюсь в страну джиннов, в Скалы Мухсина, чтобы отыскать и разбудить это… существо.

Присутствующие переглянулись и горестно кивнули. Воистину, лишь эмиру верующих под силу выйти в этот поход и вернуться из него победителем, ибо он есть хранитель аш-Шарийа перед лицом Всевышнего.

А аль-Амин про себя подумал: «И пусть Всевышний сделает так, чтобы вы, гиены и порождения гиен, перестали, наконец, грызться между собой и принялись грызться с этим Тариком, — и оставили бы меня, наконец, в покое».

Ну, а кроме того, наступало, наконец, время завтрака — и это служило ему единственным утешением.

дом в квартале аль-Шаркия,

ночь

Занавес отвели в сторону — ножнами джамбии. За тяжелой тканью обнаружился миловидный юноша в простом сером тюрбане и непримечательном халате.

Садун выхватил из-под войлочного ковра нож. Некоторое время они с незнакомцем молча смотрели друг на друга.

Легко шагнув через порог, юноша заткнул кинжал за кушак и белозубо усмехнулся:

— Что молчишь, глупый старик? Вели-ка принести нам чаю!

Садун ибн Айяш ахнул и простерся в почтительном поклоне:

— Госпожа!.. Живи десять тысяч лет!

Мараджил — а это, конечно же, была она — опустилась на ковер перед хозяином дома и махнула рабыне — заходи, мол. Невольница, как и госпожа, переоделась в мужское платье — тоже скромное и невзрачное. В такие рядились повесы из богатых домов, когда шли кутить в квартал проституток или в аль-Шаркию, славную винными лавками.

Садун коротко кивнул старому немому рабу — и тот мгновенно скрылся в направлении кухонь. Старик растирал хозяину снадобья — самого разного свойства. Поэтому Садун еще двадцать лет назад приказал отрезать невольнику язык. А в возмещение купил дом и двух рабынь. Раб был благодарен и предан — как одомашненная рысь.

Молчание Садун ибн Айяш ценил превыше всего, даже золота, — личный лекарь госпожи Мараджил и половины женщин харима знал столько, что опасался за свою жизнь, а дом в квартале аль-Шаркия походил на крепость. К тому же, здесь жили единоверцы господина Садуна — а сабейцы держались друг друга, как все покровительствуемые.

Вежливо откладывая в сторону нож, ибн Айяш почтительно проговорил:

— Госпожа поистине обладает многими талантами… В том числе и способностью незамеченной обходить лучших айяров столицы, которых я поставил на стражу вокруг этого флигеля…

Мараджил непринужденно облокотилась на подушки и заметила:

— Не один ты, Садун, умеешь пользоваться отводящими глаз амулетами. Помни, старик, мне служит могучий маг Фазлуи аль-Харрани. Я знаю, что старый лысый хрен учил и тебя. Однако, похоже, мне он открыл больше секретов!