Мутанты

Он тихонько подкрался по коридору к дверям, легонько толкнул, заглянул...

И замер в ошеломлении.

Заледенел...

Там, в стариковской постели, была Мейна. Трико спущено сверху до пояса. Груди голые, и к одной из них присосался угнездившийся, как дитя, на коленях Сиэ. Груди выглядели не столько полными, сколько длинными, с мясистыми сосками, напоминавшими вымя животного.

Внезапно она почти судорожно вздернула голову и глянула на него.

— Ты... — начал было он.

— Вон! — завопила она.

Слова застряли в горле, он подавился труднопроизносимыми согласными, ускользающий смысл неуверенно шевелил во рту пальцами...

— Вон!

Он закрыл дверь, голова пошла кругом. Почему Сиэ из всех живущих на свете? Почему этот лепечущий идиот? Даже с Бейбом было бы лучше. Не говоря уж, конечно, про Корги. Он повернулся и побежал, зажимая руками уши, чтобы не слышать никаких стонов. Нашел свою комнату, пинком распахнул и захлопнул дверь, упал на кровать, не включив свет. Почему, почему, почему? И почему, черт возьми, это его так волнует? Разумеется, нехорошо с ее стороны, но он-то с чего взбесился? Забудем об этом. Сотрем из памяти. Тебя это совершенно не касается. Хочется ей старика, и на здоровье. Идиота! Слюнявого дурака!

Дверь с грохотом отлетела, на пороге была она, снова одетая, стояла в прямоугольнике света, лившегося в открытый дверной проем.

— Уходи! — бросил он.

Она захлопнула за собой дверь, включив ночничок, который осветил комнату, но не слишком.

— Ты, — выдавила она, шипя скорей по-кошачьи, чем по-женски, и в единственном этом слове заключался целый абзац.

— Теперь моя очередь сказать "вон"! — Он сжал кулаки, ища, куда бы ударить, и не переставая гадать, откуда в нем столько ярости. — Ты у меня в комнате. Я хочу, чтоб тебя здесь не было.

— Меня не интересует, черт побери, — опять зашипела она, а коготки на подушечках ерзали туда-сюда, отступали, высовывались, вновь и вновь. — Меня, черт возьми, ни капельки не интересует, чего ты хочешь! Какое ты право имеешь соваться в чужие комнаты?

— Я думал, с ним что-то случилось. Услышал скулеж.., как будто кому-то больно.

— Он меня укусил. Он меня укусил, герой Тоэм, а не тебя!

— Я думал, что он один.., этот старый дурак причинил тебе...

— Заткнись!

— Убирайся! — заорал он в ответ, решившись на сей раз преодолеть ее злость своей собственной ненавистью и коварством.

— Нет. Не уйду, покуда не растолкую тебе, герой Тоэм, какой ты на самом деле слизняк!

— Я не герой.

— Знаю.

— Уходи!

— Нет. Я начала тебе кое-что сообщать на сей счет в пещерах до ужина. Ты думал приятненько провести время, привлеченный моим сходством с животным, сочтя меня похотливой. Ты думал, я так и взовьюсь от крепкого поцелуя.

— А ты взвиваешься только от старых дурней... Она вспрыгнула на спинку кресла, уселась, храня идеальное равновесие, готовая ринуться за мышкой.

— Это он-то старый дурень? Да тебе неизвестно и половины того, что известно ему. И никто из нас с ним не сравнится. И никто из нас даже просто не представляет, что он видит, герой Тоэм. Дурень.., надо же! Это ты дурень. Чертов дурень, герой Тоэм. У него есть причина скулить, потому что он видит. Видит!

— Что? — спросил он, заинтригованный против собственной воли.

— Бога! — выпалила она, перепрыгнула с кресла на шкаф, села, обернувшись великолепной спиной к зеркалу. — Бога, герой Тоэм! Сиэ видит Бога и не может этого вынести. Для тебя это что-нибудь значит? Говорит тебе что-нибудь? Сиэ смотрит вглубь, в самое сердце вещей, дальше звезд, за границы реальностей и полуреальностей, квазиистин и того, что мы называем Подлинной Истиной. Все это для него семечки, герой Тоэм. Сиэ заглядывает в излучины, о самом существовании которых мы не подозреваем, и бросает мимолетный взгляд в уголки, о которых мы позабыли или никогда не видали. Он смотрит на то, что считается Богом. И это сводит его с ума. Для тебя это что-нибудь значит, герой Тоэм?

— Я... — Он медленно сел.

— Нет. Ничего. Ты не понимаешь концепций. Но концепцию Бога, герой Тоэм, ты обязательно понимать должен. Хоть смутно. Не перенапрягай рассудок. Ведь в твоем маленьком примитивном мирке был Бог, правда? Хоть какой-то. Бог ветра. Бог солнца. Только Бог не имеет ничего общего с твоим о Нем представлением, или с моим о Нем представлением, или с чьим-либо когда-либо существовавшим. Сиэ знает, что Он собой представляет, и, узнав это, Сиэ сошел с ума. Так как же, герой Тоэм, каким адским видением должен быть Бог? Что же это за ужас, если Сиэ в итоге прохныкал и проскулил столько лет? Может, он ничего не увидел — одну бесконечную пустоту, черноту, бездну, безбожие? Может быть, Бога нет, герой Тоэм? Впрочем, я так не думаю. По-моему, от такого видения Сиэ смог бы оправиться. Бог есть. Но Он так ужасен и так многогранен в своем ужасе, что Сиэ навеки испуган до потери рассудка.

Тоэм стиснул руками голову, как бы желая ее раздавить, расколоть. Все, что ему было нужно, — Тарлини. Так он думал. А разве нет? Ему не следует ни во что больше вмешиваться. По крайней мере, не следует позволять себе вмешиваться.

Она презрительно шипела.

— Разумеется, я кормлю его грудью. Он сам есть не в состоянии. Дело не только в его неспособности прокормиться, а в гораздо, гораздо большем. Он живет в обратную сторону, герой Тоэм. Если б засунуть ему в живот трубку и через нее питать, он был бы счастлив. Он хочет назад, в чрево, герой Тоэм. Хочет, чтобы его поглотило лоно. Но желание это неисполнимо. Он хочет, черт побери, но не имеет возможности. Поэтому и остается только кормление грудью — дальше ему никогда не продвинуться. А иначе он умрет с голоду. Может, черт побери, это было бы лучше. Может быть, милосерднее было б заставить его желудок замкнуться в кольцо, съежиться, биться в агонии, переваривая самого себя ради пропитания. Может, черт побери, мы должны всадить ему пулю в лоб, вышибить мозги, чтоб душа его растеклась по бетону кровавой лужей. Но я не хочу. Корги не хочет. Старик не хочет, а у Старика больше мозгов и духу, чем у всех у нас вместе взятых. В Сиэ есть нечто чудовищное, но вдобавок и нечто святое. Нечто святое, полученное от соприкосновения с неописуемым демоном, которого называют Богом, герой Тоэм.

— Я не знал.

— Окей, — отрезала она. — Ты не знал. И не знаешь. Только не надо считать себя таким дьявольски великолепным! Не надо судить меня, герой Тоэм, на том основании, что я, по твоему мнению, должна делать и чего не должна. Не надо устанавливать для меня моральные нормы и ценности, раз ты абсолютно не понимаешь, что я такое! Не приписывай мне добропорядочной белиберды. Теперь уже мог бы знать, что мир вовсе не добропорядочный.

Он вскочил, одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние, схватил ее, сдернул со шкафа.

— Не тронь меня!

— Мейна, слушай...

Она заурчала, когда он запустил руку в ее пышные волосы.

— Слушай, я совсем сбит с толку. Проклятие, я ничего не знаю. Я не просил, чтоб меня сюда привели. Не просил, чтоб меня вытащили из деревни и швырнули в хаос.

Она обхватила его руками и заплакала на плече.

— Я пошел искать девушку. Сперва хотел лишь найти ее и вернуться домой. Ничего больше не знаю. Я должен сейчас отыскать ее, потому что лишь в этом всегда была моя цель, потому что лишь это меня заставляло жить. Отказаться от этого все равно что убить мечту. Если я зашибу по дороге кого-нибудь, может, оно того стоит, а может, нет. Но я не хочу никого зашибить.

Она задрожала. Он поднял легкое тело, понес на постель.

— Сиэ, — вымолвил он. — Черт, это ужасно. Ужасно не для него одного, но для всех, кто его понимает.

Ее руки ласкали его. Позабыв обо всех разговорах, он нашел ее губы. Маленький розовый язычок затрепетал у него во рту. Он стиснул грудь. И вдруг в бок впились когти. Он стряхнул ее. Густая кровь выступила из длинных тонких царапин и запятнала рубашку.

— Зачем ты это сделала?