Золотая химера Борджиа

Уишбоун отреагировал на его слова философски:

– Не берите в голову. Сделайте, что сможете, а не получится раздобыть штучку, я снова потихоньку навещу мадемуазель Туссен. Представьте себе, благодаря невероятному везению ей удалось достать необходимые для химеры камни. Я даже думаю, не пойти ли мне к ней завтра и не заказать ли ее немедленно?

– А что, если благодаря еще более невероятному везению найдется подлинник?

– Ничего страшного, я куплю и его… На случай, если божественная Лукреция одну потеряет или ее вдруг украдут.

Разговор на этом закончился, и Альдо внезапно почувствовал, что невероятно устал. Если честно, химера была ему не по душе, и необходимость возиться с ней его тяготила. Собираясь в театр и заканчивая одеваться, Альдо с удовольствием думал о том, что завтра в тот же час он будет спокойно ужинать в вагоне-ресторане, а каждый поворот колеса будет приближать его к лагуне, любимой жене и ребятишкам, словом, к тем, без кого его жизнь не была бы чудом.

Он совершенно искренне рассыпался в комплиментах, увидев царственную тетушку Амели в черном бархате с белым атласом, сверкающую бриллиантами, стоящими целое состояние, на шее, в ушах и на руках.

– Вам бы сидеть в главной ложе! Вы выглядите гораздо представлительнее бедняжки мадам Лебрен, которая, между нами, не делает чести высокой французской моде. Все на ней выглядит как-то мешковато.

– Мешковато или нет, не знаю, но знаю, что ни за что не хотела бы быть на ее месте. Что может быть утомительнее роли жены президента? Инаугурации вперемешку с посещениями больниц, ясель и прочих учреждений! А на вечерах – сплошные незнакомцы, которые к тому же еще не говорят по-французски.

Альдо не забыл сделать комплимент и Мари-Анжелин, которой и в самом деле очень шло длинное крепдешиновое платье сиреневого цвета, сиреневая кружевная накидка и ожерелье из жемчуга, аметистов и бриллиантов, надетое на нее маркизой. План-Крепэн, чувствуя, что наряд ей к лицу, пребывала в превосходном настроении.

Хозяин разместил гостей в первом ряду своей ложи, где дам ожидали букеты из роз в кружевной бумаге. План-Крепэн тут же заметила и третий стул с букетом и не могла удержаться от вопроса:

– Вы пригласили еще одну даму?

– Да. Я постарался собрать сегодня всех своих настоящих друзей. Но они и ваши друзья тоже…

Корнелиус не успел закончить фразу. Дверь в ложу распахнулась, и вошла Полина Белмонт, похожая на летний дождь в своем дымчатом муслиновом платье, отделанном тонкими нитями хрустальных капелек, которые искрились и переливались при ярком свете театральных люстр. Полупрозрачный шарф того же цвета дополнял ее очаровательный туалет, будто бы маскируя дерзновенные декольте спереди и сзади. Ни в ушах, ни на шее не было ни одного украшения, зато множество тонких бриллиантовых браслетов сверкали на руках, а бриллиантовые нити украшали тяжелый узел волос на затылке. Чудесное настроение Мари-Анжелин мгновенно испарилось. Только она и Альдо не издали радостного возгласа, увидев перед собой это чудесное видение. План-Крепэн – из-за огорчения, которое было сродни гневу, Альдо – от удивления и неожиданного волнения, которое перехватило ему горло.

«Иисус сладчайший, – вздохнула про себя маркиза, – как бы План-Крепэн не устроила нам здесь скандал! И бог знает, что с нами еще здесь может приключиться. Альдо побледнел как полотно!»

Сама она с дружеской улыбкой поздоровалась с прекрасной американкой, чувствуя к ней не только приязнь и симпатию, но и уважение: эта обаятельная женщина была еще и необыкновенно талантлива. Про себя маркиза порадовалась, что ложа в Опере не лучшее место для каких бы то ни было разговоров, и, поскольку сидела посередине, пообещала себе, что пресечет любые недоброжелательные поползновения, какие могут возникнуть у Мари-Анжелин.

– А куда же подевался рыцарь, который от вас ни на шаг? – тут же поинтересовалась План-Крепэн у Полины.

Ответил ей Корнелиус:

– Ему просто не хватило места. Ложа очень удобна для шестерых, а если людей больше, всем становится неудобно. – И добавил, не отступая от присущей ему прямоты: – И потом, я пригласил сюда своих друзей, а этот человек к ним не относится.

– Логично. И ничего на это не возразишь, – весело улыбнулся Адальбер. – Но если вы соскучились без него, Мари-Анжелин, то имейте в виду, что он здесь неподалеку. Взгляните в оркестр. Третье место слева во втором ряду мужчин-холостяков. Его нетрудно заметить, он глаз не сводит с нашей ложи.

Прекрасный Оттавио в самом деле сидел рядом с оркестром, но, судя по выражению его лица, счастлив этим не был. Когда его взор обращался к ложе, куда он не был допущен, он вспыхивал таким гневом, что казалось, этот гнев можно потрогать.

– Собираетесь обручиться? – осведомился Альдо, считая, что вопрос звучит шутливо и непринужденно.

– Нет, и в мыслях не имела. Просто приятный необременительный спутник. Мне кажется, у него нет другого занятия в жизни, кроме как осматривать замки и прочие туристические достопримечательности Европы и Америки. С ним может быть очень весело, уверяю вас.

Адальбер не мог удержаться от смеха.

– Примерно так же, как с Отелло, я понимаю.

Дирижер прервал их разговор, приветствуя зал. Все приготовились слушать «Марсельезу», следом за которой сразу последовал американский гимн. В главной ложе стояли президент и его почетный гость, зал, повернувшись к главной ложе, выслушал гимны в торжественном молчании.

Едва зрители сели, свет стал гаснуть, осветился занавес. Оркестр заиграл увертюру. Потом занавес поднялся, открыв на сцене великолепно освещенную гостиную. Зал зааплодировал, приветствуя Торелли, которая с непринужденной улыбкой прохаживалась среди своих гостей.

Восторженными аплодисментами публика чествовала не только всемирно известную певицу, но и ослепительно прекрасную женщину.

– Господи! Как же хороша! – изумленно прошептал Адальбер.

– Ведь правда? – подхватил с улыбкой Корнелиус. – Теперь вы понимаете, почему я готов ради нее на любые безумства!

Последнюю фразу он произнес довольно громко и заслужил замечание.

– Тише! – шикнул на него оскорбленный голос из соседней ложи.

Дважды повторять не пришлось. Религиозная тишина воцарилась в зале.

Зазвучал голос Торелли – чистый, как хрусталь, гибкий и теплый, словно черный бархат. Он так чудесно гармонировал со своей владелицей, что все, в том числе и Альдо, столь предубежденный против певицы после ее чересчур авторитарного приглашения, от которого он отказался, замерли в восхищении. Альдо даже почувствовал тень сожаления, что был так неумолим: эта женщина имела право на то, чтобы ей служили.

Певица сидела на канапе в белом, отливающем жемчужно-розовым платье из плотного атласа, ниспадающим красивыми складками. Декольте открывало безупречные плечи, прелестную грудь, на лебединой шее красовалась точеная головка с узлом пышных темных волос, украшенных всего лишь двумя бледными розами, точно такими же, как на поясе. Ни одно украшение не отвлекало взора от прелестного лица с удлиненными бархатными глазами и безупречным ртом, издававшим чарующие звуки. Она выглядела юной девушкой с изящной гибкой фигуркой. И если бы газеты не сообщили ее возраст – тридцать восемь лет! – ей, без всякого сомнения, можно было бы дать лет на пятнадцать меньше. Глядя на нее, слушая ее пение, зал забыл обо всем. Наверное, только один Альдо, продолжая слушать пение, отвлекся от лицезрения чаровницы, отдавшись более волнующему зрелищу: он любовался Полиной. Она была так хороша в этот вечер, что в нем снова проснулось жадное, неистовое желание. Его глаза ласкали плечи, шею, щеку, оживляя воспоминания – и какие ощутимые! – о том, что скрывало ее чудесное платье. Полина не могла не чувствовать его неотступного взгляда – женщины чувствуют такой взгляд. Она обернулась, невольно вздрогнула, ощутив пыл любовника единственной страстной ночи, пристально посмотрела на него и вложила всю свою любовь в улыбку, обращенную к Альдо.