Дверь в декабрь

Они помолчали.

Дождь заливал окно, барабанил по крыше, потоки воды бежали по сливным канавам.

— Такой человек мог… — прервал паузу Холдейн.

— Мог экспериментировать на собственной дочери, мог подвергать ее пыткам, если думал, что все это пойдет ей только на пользу. Или если увлекся серией экспериментов, в которых роль подопытного кролика отводилась ребенку.

— Господи! — В голосе Холдейна слышались отвращение, шок, жалость.

К собственному удивлению, Лаура заплакала. Детектив подошел к столу. Отодвинул стул, сел рядом с ней.

Она вытерла глаза бумажной салфеткой. Холдейн положил руку ей на плечо:

— Все будет хорошо.

Она кивнула, высморкалась.

— Мы ее найдем.

— Боюсь, она мертва.

— Она жива.

— Я боюсь.

— Не нужно бояться.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Я знаю.

Полчаса (лейтенанту Холдейну хватало дел в других комнатах) Лаура читала написанный от руки дневник Дилана, по существу, подробное описание дней и ночей, которые Мелани провела в этом доме.

К тому времени, когда детектив вернулся на кухню, Лаура была ни жива ни мертва от ужаса.

— Это правда. Они прожили здесь как минимум пять с половиной лет, во всяком случае, столько времени он вел дневник, и Мелани, насколько я поняла, ни разу не выходила из дома.

— И она каждую ночь спала в камере отсечения внешних воздействий, как я и думал?

— Да. Вначале восемь часов каждую ночь. Потом восемь с половиной. Девять. К концу первого года проводила в камере по десять часов ночью и еще два — во второй половине дня.

Лаура захлопнула дневник. Один только вид аккуратного почерка Дилана приводил ее в ярость.

— Что еще?

— С самого утра она час медитировала.

— Медитировала? Такая маленькая девочка? Да она не могла знать даже значения этого слова.

— По сути, медитация не что иное, как направление разума внутрь себя, отсечение материального мира, поиск покоя через внутреннее уединение. Я сомневаюсь, что он учил Мелани буддистской медитации или любой другой, основанной на философских или религиозных принципах. Скорее всего, он учил ее, как сидеть неподвижно, уходить в себя и ни о чем не думать.

— Самогипноз.

— Да, конечно.

— Но зачем он ее этому учил?

— Не знаю.

Она поднялась со стула, нервная, взволнованная. Не могла усидеть на месте, ей хотелось двигаться, ходить, расходовать энергию, которая так и рвалась из нее. Но кухня была слишком мала. Пять шагов, и Лаура уперлась бы в стену. Она направилась к двери в коридор, но остановилась, осознав, что не сможет пройти через дом, мимо тел, по крови, мешая полицейским и сотрудникам службы коронера. Прислонилась к разделочному столику, взялась за край руками, яростно сжала, словно надеялась, что тем самым избавится от части своей нервной энергии, «сольет» ее в керамическую поверхность.

— Каждый день после медитации Мелани проводила несколько часов, обучаясь методам управления волнами, которые излучает мозг.

— Сидя на электрическом стуле?

— Думаю, что да. Но…

— Но что?

— Электрический стул использовался не только для этого. Я думаю, с его помощью она училась не чувствовать боли.

— Повторите еще раз.

— Я думаю, Дилан использовал электрический шок, чтобы научить Мелани блокировать боль, выдерживать, игнорировать, как это делают восточные мистики, те же йоги.

— Зачем?

— Может, для того, чтобы позднее блокировка боли позволила ей проводить больше времени в камере отсечения внешних воздействий.

— Так в этом я не ошибся?

— Нет. Он постепенно увеличивал время ее пребывания в камере, и к третьему году она иной раз оставалась на плаву трое суток. К четвертому году — четверо или пятеро суток. А совсем недавно… буквально на прошлой неделе, он продержал ее в камере семь суток.

— С катетером?

— Да. И на капельнице, через которую в вену подавался раствор глюкозы, чтобы избежать слишком большой потери веса и обезвоживания организма.

— Святой боже.

Лаура промолчала. Она с трудом сдерживала слезы. Ее мутило. Глаза жгло, словно в них насыпали песку. Лицо горело. Она подошла к раковине, открыла холодную воду, которая полилась на груду грязной посуды. Подставила под струю сложенные лодочкой ладони, плеснула в лицо. Оторвала несколько сухих полотенец от рулона, который висел на стене, вытерла лицо и руки.

Лучше ей не стало.

— Он хотел научить ее противостоять боли, чтобы она легче выдерживала удлиняющиеся периоды пребывания в камере. — Холдейн словно размышлял вслух.

— Возможно. Но уверенности в этом нет.

— Но какие болевые ощущения может вызвать пребывание в этом резервуаре? Я думал, физических ощущений при этом нет вовсе. Вы сами так говорили.

— При нормальной продолжительности пребывания болевых ощущений нет. Но, если вы собираетесь продержать человека в камере отсечения внешних воздействий несколько дней, может начать трескаться кожа. Начнут появляться язвы.

— Ага.

— И этот чертов катетер. В вашем возрасте у вас, скорее всего, не было столь тяжелого заболевания, чтобы вам ставили катетер.

— Нет, никогда.

— Видите ли, через пару дней катетер вызывает воспаление уретры. Это болезненно.

— Могу себе представить.

Ей хотелось выпить. Она практически не пила. Разве что изредка позволяла себе бокал вина. «Мартини». Но сейчас она бы с радостью напилась.

— К чему он стремился? — спросил Холдейн. — Что пытался доказать? Зачем он все это с ней проделывал?

Лаура пожала плечами.

— Должна же у вас возникнуть хоть какая-то идея.

— Никакой. В дневнике не описываются эксперименты, нет ни слова о его намерениях. Это всего лишь описание каждодневного состояния, с указанием продолжительности эксперимента и установки, на которой он проводился.

— Вы видели бумаги в его кабинете, разбросанные по полу. В них наверняка больше информации, чем в дневнике. Может, из них мы что-то узнаем?

— Возможно.

— Я просмотрел несколько листов, но мало что смог разобрать. Технический язык, психологический жаргон. Для меня это что греческий. Если я сделаю ксерокопии, сложу их в ящик и пришлю вам через пару дней, вы сможете их просмотреть, систематизировать, высказать свое мнение?

Она замялась:

— Я… не знаю. Мне и от дневника стало дурно.

— Разве вы не хотите знать, что он делал с Мелани? Если мы ее найдем, вы должны это знать. Иначе не сможете избавить ее от психологической травмы, нанесенной ей пребыванием в этом доме.

Он говорил правильно. Для того чтобы подобрать правильное лечение, ей предстояло проникнуть в кошмар дочери и сделать его своим.

— А кроме того, в этих бумагах могут быть какие-то зацепки, которые позволят определить, с кем он работал, кто мог его убить. Если нам удастся это выяснить, мы, возможно, сможем понять, кто и куда увез Мелани. Не исключено, что в бумагах вашего мужа вы найдете ту самую крупинку информации, которая поможет нам найти вашу дочь.

— Хорошо, — устало ответила она. — Когда вы подготовите ксерокопии, отправьте их мне домой.

— Я понимаю, это будет нелегко.

— Вы чертовски правы.

— Я хочу знать, кто финансировал пытки маленькой девочки во имя каких-то там исследований. — Лауре показалось, что в голосе лейтенанта слышится жажда мщения, которую не положено выказывать слуге закона. — Я очень хочу это знать.

Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент в кухню из коридора вошел полицейский.

— Лейтенант?

— В чем дело, Фил?

— Вы ищете маленькую девочку, не так ли? — Да.

— Похоже, ее нашли.

Сердце Лауры словно сжали железные пальцы. Грудь пронзила боль. Она хотела задать самый важный для нее вопрос, но не смогла, потому что горло не пропускало воздух, а язык и губы не желали пошевельнуться.

— Сколько лет? — спросил Холдейн. Лаура хотела задать совсем другой вопрос.