Золотая акула

Помню, однажды, когда синусоида нашей коммерческой активности начала плавно скатываться к точке замерзания, я, вопросив шефа, отчего у него столь удрученный вид, получил ответ на судорожном выдохе, через отчетливый, как при запоре, скрежет зубовный:

– Очень хочется денег, Гарри! Очень!

Мне, вероятно дураку-идеалисту, подумалось тогда, что у шефа финансовая мания: ну ведь и в самом деле! – оправданны ли подобные страдания, когда по банкам европейских стран упрятаны от налоговой службы США восемь миллионов долларов; когда есть вилла в Нью-Джерси и яхта в Майами, а расходы на жизнь некурящего, непьющего и к тому же разведенного джентльмена, чей взрослый сын работал на приличной должности в компании «Крайслер», – эти расходы, по моим наблюдениям, мало чем отличались от среднестатистических американских.

Повторно жениться Соломон принципиально не желал, полагая, что жена – это дорого; в ресторан ходил только с перспективными клиентами, относя расходы на их угощение в минусовой баланс дивидендов, а сам же пробавлялся в повседневности дешевыми гамбургерами; зарплату выплачивал мне хотя и аккуратно, но каждый раз с такой трагической миной, что я поневоле чувствовал себя бессовестным грабителем нищего инвалида.

Впрочем, все это жлобство постепенно мне начало приедаться; к тому же безудержные общественные перемены заставляли пересмотреть как свой статус, возможности и перспективы, так и аналогичные категории, отнесенные уже к личности работодателя.

В середине восьмидесятых, по началу перестройки, я вышел из зоны, где отбывал срочок за незаконные валютные операции – то бишь за продажу малохудожественного полотна и получение за него трехсот долларов, – и оказался в затхлой комнатенке одной из обочинных московских коммуналок, милостиво отведенных мне супругой от первого и последнего до сей поры брака.

В течение моего вынужденного отсутствия супруга ловко разменяла нашу прошлую трехкомнатную квартиру на двухкомнатную и ту конуру, где благодаря ее жилищно-обменным манипуляциям я очутился.

Соломон – превосходно мне известный по прошлым временам и общим знакомым – при нашей случайной встрече сделал внезапное предложение: мол, готов взять тебя на работу со скромной зарплатой, но в твердой валюте, благо язык ты знаешь, окончил иняз, и вообще на роль адъютанта-шестерки и прислуги за всё вполне сгодишься. Я, пребывавший во взвешенном финансово-социальном положении, от предложения не отказался и влился таким образом в коллектив «Соломон трэйдинг», состоящий, впрочем, из двух человек – меня и босса.

Тогда еще компания прочно держалась на плаву, поставляя оборудование в СССР согласно госзаказам, и схема Соломоновых злодеяний была проста, как первородный грех: ответственным чиновникам раздавались подачки и приглашения посетить фирмы-изготовители, а чиновники в свою очередь бестрепетно пересылали казенную валюту на указанные Соломоном счета.

Кроме того, наш офис, располагавшийся в престижном Центре международной торговли, время от времени посещали дяди явно гэбэшной принадлежности, и не знаю уж за что, но оказывали они господину Спектору покровительство в его посреднических махинациях, благодаря чему греб тогда шеф шестизначные суммы, полагая, видимо, что так оно будет всегда. Ну а я варил кофе, исполнял функции переводчика, убирал помещение, сидел на телефоне и бегал за жратвой и выпивкой по магазинам – престижно-валютным и убого-отечественным.

Соломон в ту пору челноком сновал между Союзом и Штатами, и в его отсутствие мне вменялось в обязанность контролировать текущие дела, а дела тогда были – ой какие!

Шеф работал по-крупному, поставляя оборудование для нефтедобычи и газопроводов, деревообрабатывающие станки; сотнями тонн перепродавал российское сырье, и от сумм, проставленных в его контрактах, иной раз я впадал в транс беспомощного патриота, на глазах которого иноземцы-захватчики устраивают конюшни в церквах Кремля.

Грянувшая перестройка съежила эту малину, как внезапные заморозки, и советские граждане, получившие возможность выезда за рубеж и открытия собственных компаний как на территории отечества, так и вне ее, быстро разобрались, что великолепно могут обойтись без посредников, съездив в те же Штаты с нанятым переводчиком, без труда отыскав там любого необходимого партнера, и заключить контракт напрямую, выгадав явную финансовую выгоду.

Прошлые чиновнички-крохоборы со стонами уходили в безвестное никуда, хозяйственники на местах обретали независимость, знания рынка, перебирая денежки уже в собственном кармане, а не в государственном, и наша «Соломон трэйдинг» благодаря всеобщей ликвидации коммерческой безграмотности стремительно теряла халявные позиции, предоставленные ей благодушным недоразвитым социализмом, ратующим за дружбу и взаимопонимание между народами.

Соломон-эконом, курсирующий между Нью-Йорком и Москвой в дешевом туристическом салоне, с негодованием рассуждал о всяких там свежевылупившихся нуворишах, позволяющих себе летать первым классом, проживать в «Ритц-Карлтон» и ездить по Америке в умопомрачительных лимузинах. Однако, шипя и пуская завистливую слюну, сознавал Соломончик, что процесс идет объективный, время зарубежных захребетников заканчивается, доступ к бюджетным деньгам для них перекрыт, и те, кто ранее смотрел на него, как на важного американского господина, соблаговолившего осчастливить своим пребыванием зачуханные российские просторы, ныне утратили восторженную гостеприимность, уяснив, наконец, что перед ними – всего лишь представитель шакальей стаи, решившей поднажиться на периоде становления новой российской державы.

Время жирных кусков сменилось для господина Спектора временем подбирания объедков.

Мое же время прислуживания также закончилось.

Многие из прошлых приятелей открыли собственные фирмы, я тоже был способен начать автономное плавание в штормовых волнах российского бизнеса, но решил покантоваться в прежней, привычной лодке, принципиально поговорив по данному поводу с потускневшим, хронически грустным Соломошей.

Последние контракты шли уже через мои связи, а потому я решительно потребовал равную долю, сознавая, что даже в ниши среднего бизнеса, вполне доступные для меня, шефу-иноземцу пробраться уже затруднительно.

Постенав и бесполезно поторговавшись, Соломоша меня партнером признал, для варки кофе и уборки офиса нанял секретаршу, и, съехав из Центра международной торговли с непомерно возросшими арендными требованиями, мы сняли помещение в редакции литературно-художественного журнала с резко упавшей по нынешним временам популярностью и, соответственно, тиражом.

Ныне я твердо убежден, что существует журнал исключительно за счет наших выплат по субаренде. А вот во имя какой цели существует нерентабельное издание – загадка.

Там все как при ленивом социализме: чаепития, грошовые зарплаты, дискуссии ни о чем и – многочасовые производственные совещания. Прибыль же – нулевая. Однако сотрудники убеждены в своей миссии хранителей высоких традиций отечественной поэзии и прозы, и переубеждать демагогов – занятие пустое, тем более – убежден – дело тут заключается в инерции прошлого, в привычке к нему и в нежелании что-либо менять.

В отличие от наших соседей по зданию, привычно и счастливо пополняющих российский литературный архив, мы с Соломошей, объединенными усилиями врубаясь в бетонную стену русского бизнеса, день за днем выдалбливали в ней свою нишу, поставляя на рынок уже не промышленные дорогостоящие агрегаты, а всякого рода шелупень, именуемую товарами народного потребления.

И в поисках подходящего товарчика довелось мне порыскать в глубинах Таиланда и Китая, Латинской Америки, Европы и США.

Компаньоном своим я был доволен: Соломоша обладал просто мистическим чувством конъюнктуры, с необыкновенной точностью прогнозируя запросы рынка, и в принципе мы не бедствовали, хотя никакими сверхдоходами деятельность компании не отличалась. Лично же я к ним и не стремился. Купив приличную квартиру, годовалый «мерседес» и обзаведясь счетом в «Сити-банке», я расценивал себя парнем из среднего класса, для которого деньги – не самоцель, а средство, дающее возможность не унижаться перед жизнью, становившейся день ото дня все более дорогой и изощренно жестокой.