Рилла из Инглсайда

После этого мы с Гертрудой совсем лишились покоя. Мы расхаживали по гостиной, пока у нас не заныли ноги, и тогда мы просто вынуждены были снова сесть. Мама вязала, размеренно, не останавливаясь, и притворялась спокойной и невозмутимой… притворялась до того хорошо, что сумела обмануть нас всех, и мы завидовали ей до следующего утра, когда я увидела, как она распускала носок — четыре дюйма, которые связала накануне там, где должна была начать пятку!

Папа пришел домой после полуночи. Остановившись на пороге, он смотрел на нас, а мы на него. Мы не осмеливались спросить его, какие он принес новости. И тут он сказал, что это Лорье «ничего не добился» на Западе и что коалиционное правительство победило значительным большинством. Гертруда захлопала в ладоши. Мне захотелось одновременно и засмеяться, и заплакать; глаза мамы засверкали, словно звезды, совсем как в прежнее время, а у Сюзан вырвался странный звук — что-то среднее между «ах» и «ура».

— Эта новость не слишком утешит кайзера, — сказала она.

Потом мы разошлись по спальням, но были слишком взволнованы, чтобы заснуть. В самом деле, как торжественно сказала сегодня утром Сюзан: «Политика — слишком большое напряжение для женщины».

31 декабря 1917 г.

Прошло наше четвертое военное Рождество. Мы пытаемся собраться с духом, чтобы вынести еще один год такой жизни. Германия одерживала победы почти все прошлое лето. А теперь говорят, что она перебрасывает все свои войска с русского фронта на запад для своего Большого Наступления предстоящей весной. Иногда мне кажется, что мы просто не сможем пережить предстоящую зиму в ожидании этого наступления.

Я получила целую пачку писем из Европы на этой неделе. Ширли теперь тоже на фронте и пишет обо всем так же спокойно и сухо, как писал раньше о футбольных матчах в учительской семинарии. Карл написал, что несколько недель идет дождь и что по вечерам в окопах он всегда вспоминает ту ночь, когда сидел на кладбище, наказывая себя за трусость, которую проявил в истории с призраком Генри Уоррена. В письмах Карла всегда много шуток и забавных описаний. Накануне того дня, когда он писал это письмо, у них была большая охота на крыс — они закалывали их штыками. Он перебил больше всех и получил приз. У него есть ручная крыса, которая его знает и спит по ночам у него в кармане. Крысы не вызывают у Карла такого отвращения, как у некоторых других людей… он всегда дружил со всеми маленькими живыми существами. Он говорит, что изучает повадки окопных крыс и собирается когда-нибудь написать на эту тему трактат, который прославит его имя. Письмо Кена было коротким. Все его письма теперь довольно короткие… и в них не часто проскальзывают те небольшие, милые, неожиданные фразы, которые я так люблю. Иногда я думаю, что он совсем забыл о том вечере, когда приходил сюда попрощаться… и тогда неожиданно нахожу в его письме строчку или слово, которые говорят мне, что он помнит и всегда будет помнить. Например, в сегодняшнем письме не было ничего такого, что не могло бы быть написано любой его знакомой, — ничего, кроме подписи: «твой Кеннет» вместо обычного «искренне твой Кеннет». Опустил он это «искренне» намеренно, или это была просто небрежность? Я пролежала без сна половину ночи, думая об этом. Он теперь капитан. Я рада и горда… и вместе с тем «капитан Форд» звучит так, словно это кто-то очень важный и далекий от меня. Кажется, что Кен и капитан Форд — это два разных человека. Возможно, я практически помолвлена с Кеном — мамино мнение на этот счет служит мне оплотом, — но я не могу быть помолвлена с капитаном Фордом!

А Джем теперь лейтенант… его повысили в звании прямо на фронте. Он прислал мне фотографию, на которой он уже в своей новой военной форме. Он выглядит худым и старым… старым… мой юный брат Джем. Не могу забыть мамино лицо, когда я показала ей этот снимок.

— Это… мой маленький Джем… малыш нашего Дома Мечты? — вот и все, что она сказала.

Пришло письмо и от Фейт. Она работает в добровольческом медицинском отряде в Англии и пишет обо всем с надеждой и радостью. Я думаю, она почти счастлива: ей удалось повидать Джема во время его последнего отпуска, и она так близко от него, что даже смогла бы приехать к нему, если бы он был ранен. Это так много значит для нее. Ах, если бы я только могла быть там вместе с ней! Но моя работа нужна здесь, дома. Я знаю, Уолтер не хотел бы, чтобы я покинула маму, а я стараюсь «держать слово», данное ему, во всем, вплоть до мелочей повседневной жизни. Уолтер погиб ради Канады — я должна жить ради нее. Об этом он просил меня.

28 января 1918 г.

— Я поставлю мою носимую ураганами душу на якорь британского флота и испеку печенье с отрубями, — сказала сегодня Сюзан, обращаясь к кузине Софии, которая пришла к нам с какой-то наводящей ужас историей о новой и непобедимой подводной лодке, только что спущенной на воду в Германии[113]. Сюзан сейчас не в духе из-за новых призывов экономить продукты. Ее верность коалиционному правительству подвергается жестокому испытанию. Первый удар она перенесла мужественно. Когда пришло распоряжение насчет муки, Сюзан сказала довольно бодро:

— Говорят, будто старую собаку новым фокусам не научишь, но я, хоть и стара, научусь печь «военный» хлеб, если это поможет разгромить гуннов.

Но последние предложения пришлись Сюзан «не по нутру». Если бы не папины требования, я думаю, она проигнорировала бы призывы сэра Роберта Бордена.

— Да это прямо как в Библии, миссис докторша, дорогая! Делайте кирпичи без соломы! Как мне печь пирог без масла или без сахара? Это невозможно! Это и пирогом-то не будет! Конечно, можно испечь что-нибудь совсем безвкусное и убитое, миссис докторша, дорогая. Но нам даже нельзя замаскировать то, что получится, чуточкой глазури! Подумать только! До чего я дожила! Правительство, сидящее в Оттаве, является в мою кухню и вводит для меня нормирование продуктов!

Сюзан отдала бы последнюю каплю крови за своего «короля и отечество», но отказаться от ее любимых кулинарных рецептов — это совсем другое и гораздо более серьезное дело.

От Нэн и Ди я тоже получила письма… или скорее записки. Они слишком заняты, чтобы писать письма: приближаются выпускные экзамены. Этой весной они получат дипломы бакалавров гуманитарных наук. Очевидно, я буду единственной «тупицей» в семье. Но почему-то у меня никогда не было желания получить высшее образование, и даже сейчас университет меня не привлекает. Боюсь, я лишена честолюбия. Есть только одно положение, которое я хотела бы занять… и я не знаю, суждено мне это или нет. Если нет… я не хочу никакого другого. Но я не напишу об этом здесь. Думать об этом можно; но было бы, вероятно, бесстыдством — как сказала бы кузина София — об этом писать.

И все же я напишу! Я не позволю условностям и кузине Софии меня запугать! Я хочу быть женой Кеннета Форда! Вот так!

Я только что посмотрела на себя в зеркало и не заметила никаких признаков краски стыда на моем лице. Вероятно, я девица, совершенно не соответствующая классическим нормам.

Сегодня я ходила проведать Понедельника. Суставы у него совсем одеревенели, но, когда я пришла, он, как всегда, сидел, ожидая поезда. Он похлопал хвостом по платформе и умоляюще взглянул мне в глаза. «Когда приедет Джем?» — казалось, спросил он. Ох, Понедельник, нет ответа на этот вопрос, как нет ответа на другой, который мы все постоянно задаем: «Что случится, когда Германия нанесет новый удар на Западном фронте… один, мощный, последний победный удар!»

1 марта 1918 г.

— Что принесет весна? — сказала сегодня Гертруда. — Я боюсь ее, как никогда прежде не боялась ни одной весны. Как вы думаете, наступит ли снова такое время, когда наша жизнь будет свободна от страха? Почти четыре года мы ложимся вечером в постель со страхом и со страхом поднимаемся поутру. Страх — нежеланный спутник, куда бы мы ни шли.

113

Речь идет о германских подводных лодках крейсерного типа (U-151), которые первоначально предназначались для доставки сырья и товаров в Германию в условиях британской морской блокады, но после вступления в войну США стали использоваться как боевые корабли в американских территориальных водах.