Карпинский

«Кому годны нынче формулы, чертежи? — рассуждает он. — Народ темен, забит и нуждается в помощи просвещенных людей». Он становится подпольщиком. По заданию революционеров уезжает за границу. Там созревает у него план издания нелегальной газеты. Вместе с друзьями организует подпольную типографию. Она расположена в Петербурге на Кирочной улице. Выпускает прокламации и газету «Начало».

Чудом спасается Евграф Степанович от ареста. Тревожное для него время. Он много думает о своей судьбе. Прав ли он, отказавшись от своего призвания? В конце концов он решается вернуться к математике. Достает заброшенные тетрадки. Поступает в Горный — и с блеском заканчивает его, первым на курсе. Покровительствовавший молодому ученому профессор И.В.Мушкетов не советует ему уезжать из столицы, где можно пользоваться библиотекой и советами крупнейших математиков, и добивается для него места в Геолкоме.

Главное различие между Карпинским и Федоровым восходит к различию их дарований. Дарование Федорова — вулкан, внезапно прорвавшийся и грохотавший с перерывами всю его жизнь. Дарование Карпинского — тихий, медленный, величавый разлив.

Если гений — это терпение, то терпение (то есть трудолюбие!) Карпинского поистине гениально.

Вся его жизнь — медленное развертывание свитка, на котором нанесены письмена его гения.

Свиток длинный, и нужно было прожить долгую жизнь, чтобы его развернуть. И надо было быть уверенным, что развернешь, и не торопиться.

Карпинский оставил труды во всех областях геологии. Он рассматривал проблемы геотектоники, петрографии, исторической геологии, палеонтологии, рудной геологии, стратиграфии и картографии. Некоторые из его трудов носят фундаментальный характер, все серьезны, глубоки, академичны в лучшем смысле слова. Ни в одной из перечисленных областей он не совершил переворота (в отличие от Федорова, который это сделал в кристаллографии). Но все обогатил своими исследованиями.

— Позвольте, провожу вас. Вот ваша комната, вот стол.

— Благодарю, господин директор.

— Сотрудники введут вас в курс обязанностей.

— Я их уже знаю.

— Желаю удачи!

Вот и встретились! Вот и произошла эта знаменательная и вместе с тем будничная (несколько неприметных фраз!) встреча двух великих ученых — в чем-то очень похожих и таких разных... Вот и сошлись они под одной крышей — хотелось бы думать, неспроста; соединенными усилиями будут способствовать славе науки, которую оба безмерно любят, а дружбою — обогащать друг друга, оберегать от жизненных невзгод...

Занятия в Геолкоме, как и во всех учреждениях, которыми руководил когда-либо Карпинский, протекали с такой тихой размеренностью, естественностью, «домашностью», что Федоров, нигде прежде толком не служивший, по натуре не склонный подчиняться регламентации и  р а с п о р я ж е н и я м,  поначалу как будто растерян, но очень скоро дает себя поглотить этому ненавязчивому деловому ритму. Считается бестактностью интересоваться, закончена ли работа, если даже она важная составная часть общей работы; никто никого никогда не торопит; все увлечены. Очень скоро Федоров убеждается, что тут под одной вывеской собраны блестящие геологические умы. Геолком переехал, занимает особнячок на 4-й линии Васильевского острова; на воротах медная табличка «Геологический комитетъ». Дорожка ведет к крыльцу; тяжелая дверь поддается нехотя; по широкой лестнице попадаешь в вестибюль. За столиком — наискосок в углу — швейцар; дверь прямо — в круглый зал со стеклянным потолком; дверь налево в коридор, куда выходят кабинеты и еще две лестницы: наверх, в мезонин, и вниз, в полуподвал.

Обязанности швейцара милостиво взял на себя обитавший неподалеку в меблированных комнатах капельдинер Александринского театра Литвинов. Кроме приглядывания за галошами, на нем лежала обязанность отправлять письма и принимать их от почтальона; он выполнял ее с огромным достоинством. Однажды Карпинский обратил внимание на то, что международная корреспонденция адресуется в Геолком на имя какого-то доктора Литвинова: оказалось, швейцар на конвертах внизу под обратным адресом «Геолком» приписывал «д-ру Литвинову».

— Ну, батенька... — развел руками Карпинский.

Отправку писем перепоручили Федорову; швейцар же теперь целыми днями просиживал в вестибюле за столиком, читая газету. Если входил кто-либо из членов Присутствия, он снимал пенсне, складывал газету, крепко разом вставал, решительными шагами подходил, принимал большими и указательными пальцами обеих рук сначала пальто, потом шляпу, трость, нагнувшись, поправлял галоши; пятачок тонул в его широкой ладони...

Когда входил Федоров, он производил усиленное шуршание газетой и отсутствующе вскидывал голову; это надо было понимать как знак полного и даже вызывающего пренебрежения. Но замечал ли эти ужимки Евграф Степанович? Замечал ли самого швейцара-камердинера, его стол, газету и пенсне? Он вечно спешил! Так мало остается времени для научных занятий! Он все старается делать быстрее, чем другие. Стремительно идет по улице, полы шинели развертываются; глаза уставлены в одну точку. Заходит в типографию Якобсона на 7-й линии, здесь печатаются «Известия» и «Труды» Геолкома. В конторке освобождают место, приносят корректуру. Садится:

— Убедительно прошу тишины!

Приходит с жалобой наборщик; у Евграфа Степановича странный почерк: красивый, тонкий и совершенно неразборчивый. Он вскакивает, летит в цех. Объясняет. Потеряв терпение, становится к кассам — литеры мелькают в его руках. Наборщик завороженно смотрит.

— Можно подумать, вы когда-то работали в типографии!

Скорее, скорее!.. Бегом в Геолком. Сегодня Присутствие. В круглом зале собрались сотрудники, профессора, академики. Зал меблирован венской мебелью. Рассаживаются за длинным столом; Карпинский садится за небольшой столик, в кресло; рядом с ним Федоров. Он будет протоколировать. Входит Литвинов с самоваром. Чаепитие непременно сопутствует заседаниям; обычай заведен Карпинским и никогда не нарушается. На столе вазочки с печеньем, баранки, сахарница.

Замыслы, которые вынашивает Федоров, грандиозны, и непостижима быстрота, с которой он претворяет их в жизнь. Относит в редакции рукопись за рукописью. Выходят «Этюды по аналитической кристаллографии», где впервые применяются понятия проективной геометрии по отношению к кристаллам. Это дает возможность раскрыть смысл некоторых неясных закономерностей и упростить кристаллографические вычисления. Но кристаллы нельзя понять, рассуждает он, не постигнув законов симметрии. «Кристаллы блещут симметрией», — пишет он.

И принимается за разработку законов симметрии. Выходят из печати «Основные формулы аналитической геометрии в улучшенном виде», «Симметрия конечных фигур», «Система правильных систем фигур». В совокупности эти монографии содержат всеобъемлющее учение о симметрии, охватывающее конечные и бесконечные системы. Федоров выводит особые геометрические законы, характерные для кристаллических систем. Законы эти соответствуют 230 различным способам, по которым только и могут располагаться элементарные частицы в кристаллах.

В сущности, за пять лет, с 1885 года, когда он поступил в Геолком, по 1890-й, когда закончена была «Симметрия правильных систем фигур», Евграф Степанович создал новое учение о симметрии, преломленное таким образом, что оно раскрывало внутренний мир кристалла. Старому поколению кристаллографов его произведения кажутся слишком абстрактными, теоретическими, слишком математическими; его не понимают. Но молодежь пленяется его построениями; у Федорова появляются поклонники и ученики. (Через много лет рентгеноанализ кристаллов подтвердил правоту теоретических построений Федорова; он дожил до счастливого дня и мог написать о себе гордые слова: «Перед строгими кабинетными выводами как бы преклонилась природа, и кристаллы расположились в тех системах, которые явились необходимым выводом из понятия о правильных системах точек (пространственных решетках)». Не следует забывать, что выводы Федорова сделаны в эпоху, когда реальное существование атомов и молекул подвергалось сильному сомнению.