Джордж Венн и привидение

— Так ты видел привидение, Венн? — спросил кто-то из нас. — Это правда?

— Да, видел, — просто отвечал тот.

— И где же?

— Вот в этой студии.

По комнате пронёсся вздох изумления. Наверное, мне следовало бы сразу заметить, что в тот вечер мы сидели в студии Венна. Такая была у нас привычка — встречаться то у Фрэнка Рипли, то у Тома Торотона, то у Венна, то у меня. Всё происходило при этом без особых приготовлений и даже без приглашений: просто время от времени в нашей маленькой компании как бы проскакивала искорка, и все знали, что в назначенный вечер Фрэнк, Том или Джордж «будет у себя дома», а значит, все остальные смогут прийти его «навестить». Информация распространялась среди нас молниеносно. Мы были слишком молоды и дружны, чтобы обустраивать свои взаимоотношения с излишней помпой. Никто не ждал каких-либо особых сообщений относительно встречи, но как только наступал вечер, тотчас направлялся к другу, нисколько не сомневаясь в том, что хозяин примет его с величайшим радушием. В общем, по воле случая, в тот вечер мы сидели в студии Венна, в креслах Венна, курили табак, предложенный Венном, и попивали грог, приготовленный им же.

Была у нашего старшего друга одна особенность: он никогда не поступал так, как на его месте поступили бы все остальные. В его профессиональной жизни всё отличалось от нашего студенческого уклада. И если мы снимали себе меблированные комнаты, превращая их в студии, то Венн один занимал целый дом.

— В конце концов, стоит это не намного дороже, — объяснил он нам однажды, как всегда, очень спокойно. — Между тем, преимущества такого одиночества неисчислимы. Иногда мне нравится, очень нравится побыть в тишине; имея соседей, это, знаете ли, невозможно. Но бывает и так, что мне хочется пошуметь на славу: скажем, проверить, сохранил ли я прежнее чувство мишени, крепость нервов и зоркость глаза, и тогда я палю из револьвера часами. Иногда, ощутив вдруг потребность в физических упражнениях, я сдвигаю мебель и развлекаюсь, прыгая через неё, а то и сигаю прямо через лестничный пролёт, приземляясь со страшным грохотом (уж в этом можете не сомневаться!). Были бы в доме другие жильцы — они непременно стали бы возражать против такого рода разминок, и имели бы на то все основания. Они не вынесли бы моего соседства, я — их. Мы никогда не смогли бы договориться, в какой из дней всем нам одновременно надлежит галдеть и топать, а в какой — затаиться тише воды, ниже травы. Я ведь пробовал уже снимать квартиры и пришёл к выводу, что жизнь в них для меня неприемлема. Проходило немного времени, и хозяйка шла ко мне с предложением съехать немедленно, причём, происходило это, как правило, в ту минуту, когда и я сам готов был бежать к ней с тем же. Теперь жизнь моя устроена иначе. Мой дом — моя крепость. Крепость Венна, если вам угодно; тут мне дозволено всё: бить по барабану, играть на органе, прыгать выше головы, палить куда попало из чего попало — от духового ружья до армстронга[1] — сидеть, затаившись, или громыхать, как оркестр, исполняющий Верди, — и никто не сможет помешать мне в этом ни словом, ни делом. Дом этот, должен признаться, требует немалого внимания, а по правде сказать, вопиет о срочном ремонте — но ведь, с другой стороны, потому-то и обходится он мне так дёшево. Хозяин палец о палец не ударит, пока не истечёт срок оплаты, а ни один нормальный (я хотел сказать — уважающий себя) жилец не станет вкладывать кучу денег в обустройство развалюхи, не будучи уверен в том, что договор с ним будет продлён. Но я не привередлив; меня и такое жилище устраивает. Не смущают меня ни трещины в потолке, ни обвалившиеся карнизы, ни вздувшийся пол; покуда есть в доме лестницы, какой, право, смысл ещё и в перилах? Что же до паутины, то я к ней просто-таки неравнодушен: не мне объяснять вам, сколь живописна любая грязь. Так что здесь я и обосновался и намерен жить причём жить вполне прилично, — если удастся, конечно, заставить публику покупать мои картины. Впрочем, именно в этом и состоит ведь цель любого художника.

Странное это было место, крепость нашего Венна. Дом был явно построен в те времена, когда Лонион ещё не был перенаселён. Многочисленные комнаты были просторны, коридор широк: строение явно застало ещё те времена, когда в моде были настоящие холлы — это позже их сменили «пассажи». Массивная старая лестница полого шла вверх; обращали на себя внимание огромные площадки с деревянными шарами по углам перил.

Дом располагался неподалёку от Сохо-сквер и был когда-то богат, пожалуй, даже фешенебелен, но славные дни минули, и от прежней роскоши не осталось и следа. Сегодня вокруг «Крепости Венна» теснились лишь пивные и мелкие лавчонки: весь район погряз в бездне запустения и нищеты.

Всё здесь казалось ветхим, изношенным. Мусорщики позабыли о сборе мусора, власти — о состоянии дорог, не говоря уж об освещении. Всё поросло грязью, дорога вздыбилась ухабами, вдоль обочин торчали немногочисленные фонари. Подчинив себе всю округу, нищета так и осталась тут править бал.

Направляясь к Венну в гости, не следовало забывать о том, что вас ждёт район, числящийся в правительственных и парламентских сводках как «густонаселённый и очень бедный». Доказательства тому разбросаны были повсюду: достаточно было лишь бросить взгляд на ряды птичьих клеток, на голубей, рассевшихся по карнизам, на размалёванные алой краской горшки или ярко-зелёные ящички с резедой… А этот бесконечный детский поток, разбивающийся о бордюры и рассеивающийся множеством точек: толпы детей, играющих в какие-то странные игры, устраивающих дикие танцы, явно испытывающих недостаток в чистом воздухе и хорошей пище — и, тем не менее, счастливых, бодрых!

Чтобы пробраться к дверям Венна, необходимо было преодолеть плотный заслон: целая бригада сорванцов, оккупировав ступеньки, храбро противостояла каждому, кто к ним приближался. Как только вы добирались до дверного молоточка, практически овладевая входом в дом, вся банда тут же перестраивалась у вас за спиной, словно начиная подготовку к отражению любой вашей попытки отступить тем же путём. Юные обитатели района явно настаивали на том, что подходы к строению в силу давних традиций принадлежат им в гораздо большей степени, нежели Венну, и если кто-то и должен тут испрашивать разрешения, так это он у них, но никак не наоборот.

— Так, значит, ты видел привидение в этой самой студии, Венн?

— Да, в этом нет ни малейших сомнений.

Что ж, если Венн был единственным из нас, кому довелось лицезреть гостя из мира иного, то где же ещё мог бы появиться последний, как не здесь, в этой студии? Комната сия была настолько велика, что, казалось, никакое, даже самое яркое освещение не способно рассеять мрак по углам. Можно подумать, что сам дом всем своим существом так и манит в гости привидений.

Почти всё здесь было окутано таинственной мглой: выпирающие на стенах бугры отбрасывали длинные тени, углублённые окна, покрытые слоем пыли, пожирали почти весь дневной свет. Тут скрипели лестницы, подпрыгивали половицы, постоянно потрескивала деревянная панель — причём так, что на душе сразу становилось как-то уж очень тревожно, и мысль о присутствии привидения вновь и вновь лезла в голову.

Правда, до сих пор, поднимаясь по лестнице, я и представить себе не мог, что где-то впереди, возможно, уклоняясь от рокового столкновения, пробирается призрак — или сидит, затаившись в уголке, и наблюдает за моими перемещениями. Теперь, однако, всё представилось мне в ином свете. Присутствие невидимки чувствовалось всюду. Украдкой оглядев комнату через плечо — надо сказать, не без опасений, что увижу нечто ужасное где-то во мраке теней, — я ещё более утвердился в прежней мысли. Мы часто смеялись над Венном по поводу дешевизны его жилья, нередко с издёвкой упоминали о его денежных затруднениях и намекали на то, что домовладелец, должно быть, явно не в себе. Но только теперь со всей ясностью осознал я то, до чего не мог додуматься ни один из нас: ну, конечно же, Венну жильё это досталось так дёшево потому лишь, что дом был «непокоен» и хозяин просто не мог подыскать себе другого жильца!

1

Армстронг — марка револьвера (Й. Р.)