Дороги

— Что ты несешь, сагон? - спросил Нико, - уничтожаете вы.

— О нет, Нико, - мягко сказал сагон, - не надо снимать с себя ответственности. Вы будете убивать лонгинцев, чтобы не допустить их сделать самостоятельный выбор…

— Выбрать вас? Под действием излучателей? После ваших манипуляций?

С сагоном нельзя разговаривать. Сагон всегда неправ. Но какая-то непреодолимая сила все же заставляет говорить с ним. Так бывает всегда.

— Разве вы не будете убивать? Разве ты не убивал?

Нико коротко засмеялся.

— Проехали, сагон, - сказал он, - это уже проехали. Да, убивал и буду это делать и дальше. И меня это не смущает. Что еще?

— Ничего, - скорбно сказал сагон, - я не могу понять, ведь вы считаете себя гуманистами. Почему же вы не с нами, ведь и мы хотим только блага для людей.

— И ради блага уничтожаете их миллиардами…

— Вы не лучше, Нико. И ты сам понимаешь, что иначе ничего не сдвинуть.

— Мы лучше, сагон. Лучше.

Сейчас… сейчас… взгляд сагона медленно скользил по сознанию, ища точку опоры. Точку разрыва. Вот.

— Ты не хочешь видеть будущее, Нико? Знать, что произойдет? Ведь может случиться страшное…

…страх перед будущим..

— Нет, - сказал Нико с трудом. Губы почему-то стали непослушными. И двинуться он не мог теперь. Если бы и захотел - не убежал бы, - все уже случилось.

… страх. Изматывающий, неопределенный, и от этого еще сильнее. Можно научиться не бояться чего-то конкретного. Но это…

Нико поднял взгляд. Слезы потекли по лицу, но он не замечал этого. Слезы - от напряжения, от давления.

— Не боюсь, - сказал он.

— Зря, - ответил сагон, - бояться стоит. Если уж не умеешь любить.

Нико скорчился в кресле, закрыл руками лицо. Бояться стоит… звенело где-то на дне сознания. Бояться. Черта с два, у тебя ничего не получится. Проехали. Мне нечего бояться… Его начало трясти, как в лихорадке.

Господи, подумал он, Господи…

Мне не уйти.

Сагон сидел за столом, полуразвалившись, положив красивые руки на подлокотники, снисходительно глядя на хлюпающего носом, скорчившегося в кресле собеседника.

— Доверься мне, Нико, - сказал он.

…Мягкая, теплая волна. Доверие. Любовь. Отдых. Там нет страха. Нет. Только шагнуть.

— Н-нет.

Нико вздрогнул. Несколько капель из носа упали вниз, темно-красных, а потом кровь хлынула струей. Надо голову запрокинуть… как-то так… Но уже не получается.

— Нет же ничего, во что ты веришь. Ничего нет, понимаешь? Смерть - и все. Такие, как ты, не возрождаются. Все сказки, понимаешь?

Да, сагон, да, я понимаю. (Нико пытался вытереть кровь из-под носа, она впитывалась в светлые рукава, размазывалась по лицу). Я понимаю, ничего нет.

— И друзья твои - совсем не то, что ты думаешь. И твой Квирин…

Преграды падали - одна за другой. В мозгу. Остановить это было невозможно. Тяжело. Немыслимо. И гортань будто сжалась в судороге, будто железная петля перехватила между хрящами и тянула, и давила. Потом отпустила, Нико снова услышал голос сагона.

— Ты же видишь, тяжело так. Доверься мне. Невозможно же никому не верить, ничего не любить. Сам же понимаешь. Давай. Если умираешь, надо хоть знать, за что, а ты давно уже не знаешь…

Стены. Рушатся стены. Нико взглянул в глаза сагона, наконец взглянул. Свет ослепил его. Нико захрипел.

Он вдруг понял, что надо сделать. Там, в мозгу, стены падали одна за другой, но можно сделать так, что последняя из них окажется там, где продолговатый мозг. Сдвинуть. Просто сдвинуть. Это страшно, очень страшно. Все равно, что ползти по обледенелому карнизу на руках, сдирая кожу до крови при каждом движении… гораздо проще сорваться вниз.

Сагон сидел все так же расслабленно. Нико скрутила судорога. Теперь он разогнулся, откинулся в кресле, выгнулся дугой - стол ходуном заходил, и сагон убрал руки со стола.

Через несколько секунд тело, скрученное судорогой, вытянулось и обмякло. Но Нико был жив. Он был жив где-то в молчащей глубине, и даже сохранял сознание, и ничего там не было, в этом сознании, кроме черного отчаяния и чувства полного, окончательного поражения. Там был один только вопль "все кончено". Сагон пожал плечами.

— Доверься мне, Нико. У тебя есть шанс. Доверься мне.

Он был неправ, этот разведчик с Квирина. Он просто ничего не соображал сейчас, а если бы сознание его сохранялось ясным - он бы понял, что сагон проиграл. Не подчинил его себе, да и не узнал ничего из того, что ему было бы важно. Все еще не подчинил. Пока. С досадой "космический консультант" мысленно надавил еще раз - голова Нико безвольно качнулась и свалилась на сторону. Он был мертв.

— Слабый, - сказал сагон, - очень слабый.

И без единого звука, без каких-либо художественных эффектов мгновенно исчез.

Мертвое тело Нико Коллина, бывшего ско, квиринского разведчика, дико изогнутое, так и осталось лежать в кресле, голова перевесилась через подлокотник, и на пол все еще капала кровь из носа, впитываясь в ковровое покрытие.

Невидимая наносистема, передававшая изображение на несколько наблюдательских мониторов в Лонгине, получила сигнал смерти, и за несколько секунд самоликвидировалась.

Глава 1. Обреченное имя.

Ранняя осень похожа на волшебную сказку. Лес - прозрачный, золотой, чуть тронутый багрянцем и еще живой зеленью, воздух дрожит меж ярко вычерченными стволами, и в воздухе парашютиками медленно опускаются листья. И боль - боль немного отпустила сердце, оно уже не так напряжено, и можно медленно идти сквозь лес, любуясь солнечными сетями, раскинутыми средь лысеющих ветвей. Ильгет некуда торопиться. Совершенно некуда. Она шла, то и дело закидывая голову и глядя в небо - ветер быстро гнал облака, и картина поминутно менялась, то серая туча заволакивала свет, то солнце победно прорывалось из-за края, заливая землю щедрым еще золотым огнем, то зияли просветы неистовой голубизны. Собака неслышно бежала следом, вынюхивая что-то в опавшей листве. Ильгет не обращала на нее никакого внимания. Слишком много вокруг золота, тишины, листопада.

У осени истерика -

Дожди, лучи, дожди.

Какая-то мистерия.

И все, что ни скажи,

Звенит в ушах, как стерео.

Роща кончилась, Ильгет стала спускаться вниз, к городским серым кварталам. Наваждение таяло. Все по-прежнему. Да, стало легче. Но не оттого, что лес такой дивный и золотой. Легче стало от исповеди. Так бывает всегда. Очень скоро все вернется на круги своя. Сердце снова тоскливо заныло. Ничего. Надо терпеть. Когда-нибудь все изменится. Должно измениться. Господи, ну хоть что-нибудь… хоть как-нибудь… может быть, наконец, мне можно будет умереть.

Да, отец Дэйн, конечно же, прав.

"А что вы хотели, Ильгет? Вот вы крестились два года назад. Скажите, чего вы ждали - вы думали, что ваша жизнь после крещения как-то изменится?"

Да. Конечно. Правда, специально она тогда об этом не думала. Просто стало как-то ясно, что да, креститься нужно. А что из этого выйдет - ну какая разница?

И то, что вышло вот так - вероятно, в этом она сама и виновата.

"Я не думала, что плохо будет просто все. До этого… до этого у меня была самая обычная жизнь. Именно после крещения стало так плохо, что дальше некуда, и это продолжается до сих пор, без всякого просвета".

Она выговорила это, едва не плача. Да, ей жаль себя. Да, это так. Жалеть себя нельзя, не полагается. Надо думать, что есть люди, которым намного хуже, чем ей. Есть парализованные, есть родители детей-инвалидов. Есть просто бедные, а в какой-нибудь Аргвенне люди даже умирают от голода. Еще недавно отец Дэйн напоминал ей об этом, и это помогало. Но сейчас уже и это не помогает.

А ведь если подумать, действительно - все началось у нее именно после крещения.