Осознание

- Саша, не мучайся. - Сказал мне в итоге Артем. - Это наша война. Она не твоя. Постарайся не влезть никуда… Спрячься, если это так можно назвать. Просто найди себе работу здесь, или в деревне. Что бы, как говорится с голоду не умереть. А война когда-нибудь кончится тогда уже и замуж выйдешь, детей родишь… и все в прошлом останется… Я только головой покачала раздраженно и тихо на него заругалась:

- Артем, какие дети… какой муж? Я тебя сейчас спрашиваю идти мне на кухню эту работать или нет? И если идти… Я просто не понимаю, что со мной происходит. Я не могу сказать, что я обожаю шрамов. Но и ненависти у меня к ним нет. Только я боюсь, если я тут стану работать, ты меня вообще презирать начнешь. Артем немного покачал головой и сказал:

- Нет, Саша. Ни я, ни Василий, ни Сергей… Все же понимают что война войной, но надо и выжить как-то…

- Понимают они, видите ли… Ага, а потом ваши начнут с севера переть, а меня спросят, как мне работалось на шрамов? И что мне отвечать?

- Ничего не отвечать. Да и не спросит никто.

Какой он все-таки наивный, думала я тогда. Спросят. Найдутся те, кому станет интересно, найдутся и те, кто слухи грязненькие начнет распускать. Я решила больше не мучить Артема явно бывшего не со мной, а со своими мыслями и только попросила его:

- Артем… Артем, посмотри на меня. Обещай мне, что ты не уйдешь не попрощавшись. А то я тебя не прощу. Ты меня еще не знаешь, я злая и мстительная. Я хочу с тобой попрощаться, когда ты соберешься. Хорошо? Артем, ну погляди на меня…

Он действительно посмотрел на меня и задумчиво кивнул. Мда, лучше бы я не просила его смотреть мне в глаза. Я вдруг почувствовала всю странную и обидную безысходность этого человека. И самое главное, что я поняла в его глазах, что он очень не хочет уходить. Он очень не хочет прощаться. Он, хоть и говорил что это его война, но, кажется, сам так уже не считал. А может его воспоминания о жене в тот момент мучили?

Два дня подряд мы с ним редко виделись. Я понравилась шеф повару, и он поставил меня разносчицей в зал, не доверяя пока ничего большего. На обеде я, разнося блюда шрамам, по долгу задерживалась у столика Артема, выуживая из него слова словно клещами. А он только улыбался и загадочно смотрел, как я спешу по зову какого-нибудь офицера и выполняю его заказ на добавку, или подавала что-либо из платного ассортимента. Работавшие со мной два солдатика, волей не волей, стали моими знакомыми за эти два дня, и я, весело перебрасываясь с ними словами, вызывала у Артема снисходительную ухмылку. Он уже тогда видел, что я не пропаду без него. И, наверное, в глубине души ему было неприятно, что я совершенно искренне улыбаюсь его врагам. И что эти люди смотрят на меня, рассматривают, и, наверное, как бы глупо не звучало, глазами раздевают. А я вот дура еще радовалась, что хоть каплю ревности вызову в Артеме. Чего сама хотела, я толком не понимала.

Зато я слышала все самые свежие военные новости. Офицеры за столами только их и обсуждали. Но больше всего меня порадовали вести о том, что всем врагам назло Василий вырвался из кольца. Они хотели его резонаторами распылить? Как бы не так. Ночью его головорезы в прямом смысле врукопашную проложили себе путь наружу. Да не в одном, а в нескольких направлениях. Теперь все силы района были направлены на то чтобы уничтожить обезумевшего Василия, что буквально под ноль вырезал встречаемое на пути. Но так как даже не знали, в какой он из прорвавшихся групп приходилось распылять силы. Прочесывания почти ничего не дали. Только нескольких отставших выловили по лесам и повесили в бессильной злобе. Путь разделившегося, и хаотично барражирующего отряда запоздало отмечали на картах, только обнаружив очередных его жертв.

Я украдкой за ужином рассказывала Артему о том, что узнала, и он был мне искренне благодарен за полученные сведения. Настолько благодарен, что в радости своей за успехи Василия, даже незаметно для других взял меня за руку и некоторое время держал. От его сияющих радостью за друга глаз и я заулыбалась.

Нам больше не разрешали нигде с ним видеться кроме столовой. Охрана Артема меня просто на метр к его двери не подпускала, как бы я им глазки не строила. А много ли скажешь в столовой, особенно, когда от входа все время охрана наблюдала, тактично не желавшая портить аппетит Артему стоя у него над душой. Но нам удавалось переброситься парой слов, а иногда даже посидеть вместе за столом, если Артем затягивал ужин, и я уже освобождалась от разносов.

Артем сдержал в тот раз свое обещание. На восьмой день нашего пребывания у шрамов, когда Сергей был все так же слаб и немощен, утром во время завтрака Артем сказал мне, присевшей рядом с ним на минутку:

- Я сейчас ухожу. Серегу уже подготовили к транспортировке. Шрамы хотят нас доставить на приблизительный путь движения отрядов Василия. Чтобы я передал, то сверхвыгодное, по их мнению, предложение Вовки.

- Прямо сейчас? - расстроилась я.

- Да. После завтрака меня экипируют, вернут форму и оружие. Поеду забирать Сергея. Транспорт для нас уже готов. Тихонько выругавшись, и получив укоризненный взгляд Артема, я сказала:

- Нам же даже попрощаться не дадут.

- Да. Так что сейчас давай прощаться. - Спокойно и даже не расстроено сказал Артем, и я посмотрела ему в глаза. Эта, скотина, даже не жалела, что расстается со мной. Я-то думала, что он скажет мне, что боится меня оставлять, и я стану его убеждать, что бы он не волновался и только обязательно бы вернулся за мной. Успокоила бы его. А он и так был, как толстокожий слон, спокойный, только разве что, глаза горели огоньком бодрым. Он взял меня за руку и сказал: - Не скучай тут. И береги себя.

Я, чувствуя его сильную и грубоватую от мозолей руку, подумала, откуда у него мозоли-то. Он же ничего не делает руками. Разве я думала тогда, что и от оружия мозоли могут быть. У него были именно такие, как я позже узнала. И я держала свою руку в его ладони и думала, что снова разревусь. Мне так хотелось его поцеловать хотя бы в щеку на прощание. Но не при шрамах же…

Так мы и расстались. Я пошла на кухню в помощь салатнику, где у меня до самого вечера все из рук валилось, и в зал так и не вышла. А он, просто поднялся и, не оборачиваясь, расправив плечи, ушел из столовой. Как оказалось, оставляя меня на очень долгий срок.

Ночью я долго ревела. И даже не, потому что весь вечер шрамы в столовой пили водку за скорое закрытие вопроса о партизанах. За то, что от силы двое суток тем осталось. За то, что две из прорвавшихся групп снова локализованы, и штаб готов озвучить заранее подготовленный ультиматум. Нет не поэтому. Я ревела по самой идиотской причине, которую только могла выдумать себе. Мне казалось, Артем так ушел именно подумав, что мне хорошо. Что я довольна тем, что стала работать на шрамов. Что я улыбаюсь южанам, так как счастлива и вообще… И уже не объяснить мне ему своего решения. И уже не сказать ему, что я всем так улыбаюсь. Людям, которые мне ничего плохого пока не сделали. Не рассказать ему о моих странных чувствах к нему самому. И не вдолбить в его башку, что больше всего на свете я хотела бы пойти с ним. И я ревела, потому что даже самую малость моих чувств к нему мне помешала проявить моя стеснительность. Да к черту этих шрамов надо было просто поцеловать его на прощание и все. Что бы он знал… Что бы он помнил. И мне все равно, что у него жена там где-то. Но он ведь меня даже за женщину не считал. Так сикуха какая-то под ногами суетится. Главное, чего мне хотелось больше всего на свете тогда, чтобы он бы понял, пусть не сразу, но понял бы, что я его… Нет не так. Что я к нему… Что у нас могло бы что-нибудь получиться.

Во сне я уже не плакала. Во сне я казалось, вылила всю свою злость и разочарование. Опустошаясь и теряя силы, я рвала сон на клочья.

Я стояла с горящей тряпкой в руке в прихожей какой-то квартиры, и старательно поджигала одежду, висящую на вешалке. Отступив от воспламенившегося синтетического плаща, я с удовольствие стала смотреть, как от него уже вспыхивают пальто и куртки рядом. Повернувшись и выдавливая злобно-довольную улыбку, я стремительно прошла в комнату и поднесла уже обжигающую тряпицу к занавескам. Словно облитые бензином они вспыхнули и через мгновение сильное пламя, уже лизало темное окно и стену с идиотскими обоями в цветочек. Отбросив горящую тряпицу на груду сваленного белья на пустой кровати, я поискала, чем можно продолжить поджег. И не придумала ничего лучше, чем схватить тряпичный тапочек с резиновой подошвой. Минуту я потратила, чтобы поджечь его от белья быстро воспламеняющегося на кровати. С самым дурацким факелом в мире я вышла из заполнившейся дымом комнаты обратно в прихожую и осторожно открыла дверь в другое помещение.