Осознание

Я поднималась по бесконечной лестнице самого глупого и самого мертвого здания на свете. Покрытые копотью стены и потолки, кажется, никто не пытался очистить. Словно о них забыли, как и обо мне. Я тоже стала для всех словно мертвой. Обо мне либо хорошо, либо ничего. Друзья, если они были настоящими друзьями, говорили обо мне только хорошее. А мое любимое государство меня старалось не вспоминать. Нет, оно было не против меня поймать. Но искало, как-то вяло и нехотя.

Даже сюда в это здание я пришла, наверное, чтобы просто напомнить о себе. Я вот! Я жива! Вы меня не нашли! Мы продолжим наши казаки-разбойники. И я еще покажу себя! Я так вот бодрилась, поднимаясь все выше и выше, а у самой-то сердце в пятки уходило от мысли, что уже несутся ко мне группы захвата.

Вспоминая, что на следующем этаже в выбоине в стене спряталась видеокамера, я вышла на этаж и по длинному коридору перешла на параллельную лестницу, где все камеры контроля остались далеко внизу. Поднялась даже на три этажа выше и остановилась вспоминая с какого подъема есть выход на крышу. Даже вышла в коридор собираясь перейти на другую лестницу, но увидела в конце коридора смутно знакомую фигуру, и напугано замерла. Фигура тоже меня заметила. И закричала что-то призывающее.

Я испугалась. Реально испугалась. Что бы не дать человеку шанса меня задержать, я снова взошла на лестницу и поспешила наверх.

На следующем этаже я снова заметила фигуру в конце коридора. И окончательно перепуганная я побежала, пытаясь скрыться. Я прыгала через ступеньки вся, напрягаясь и стараясь производить меньше шума. На последнем этаже я, не задерживаясь, вцепилась в стальную лестницу и стала карабкаться на крышу.

Только я хотела выйти, как в голове, словно озарение, вспыхнула мысль что на снегу покрывавшем крышу мои следы будут сильно заметны. Я повернулась, дотянулась рукой до края будки, из которой выглядывала, а второй рукой схватилась за крышу. Поджала ноги, и второй рукой тоже уцепившись за козырек над входом, поползла на руках за угол. Но даже там я не опустила ног. Перебирая руками, я добралась до тыльной части будки и только тогда встала на ноги. Сжимая зубы от злости, и вспоминая, есть ли на крыше видеокамеры, я ждала, появится или нет на крыше преследователь. И он появился. Я услышала скрип снега под его ногами и тяжелое дыхание, перекрывавшее даже шум ветерка на этой высоте. Неизвестный постоял и к моему облегчению снова ушел вниз.

Но я не спешила спускаться. Я закурила, пуская дым в небо и успокаивая расшалившиеся нервы. Посмотрела на гигантский двор, огражденный высоченными зданиями соединенными поверху переходами. Поглядела на странную допотопную машину, которая вползла в этот двор и, оставляя глубокие борозды на снегу проехала с сотню метров и замерла, словно заметив меня. Я не сомневалась, что из машины на такой высоте меня не видно было, но все-таки отошла от края и присела на бетонную коробочку отдушины. Надо было выждать немного. Надо было убедиться, что тот смутно знакомый человек ушел. И не его ли, кстати, ждала машина снизу? Или это уже суровые мужики из Контроля? Но в то, что люди из такой организации передвигаются на таких уродливых машинах, я почему-то не верила. Значит все-таки его ждут приятели.

Снова раздался скрип снега, и я невольно замерла скрытая от вышедшего на крышу человека будкой. Уже даже не пугаясь, а больше злясь, я достала пистолет из кармана куртки, сняла с предохранителя и готовая в любой момент стрелять стала ждать. Какие-то странные топтания. Какие-то еле слышные слова. Я поднялась и, переступая неслышно, прижалась к стенке будки. Выглянула за угол и увидела, что парень лежит в метрах десяти от меня на снегу и смотрит вниз за край крыши. Мне даже не надо было видеть лица этого человечка. Я прекрасно его узнала. Уж его-то я знала.

И от этого знания меня словно волна бешенства захлестнула. Я подождала, пока он отрегулирует высоту троса спущенного им с крыши перехода. Я подождала, пока он обвяжет себе неуклюже ноги. Я даже дотерпела, пока он полуползком доберется и встанет на краю крыши. Но потом терпеть сил не оставалось. Я этого гада сама хотела убить. Я уже не надеялась на провидение или что-то еще. Я не хотела, чтобы он жил. Выследил ведь меня подонок.

Спрятав пистолет в карман куртки, я в несколько прыжков уже была на крыше перехода и заходила парню на спину. Он услышал меня. Он даже начал поворачиваться. Но я, чуть ли не заваливаясь за край сама, двумя руками толкнула его и, разрывая небо своим криком он полетел вниз. Я видела, как у моих ног ускользает в бездну трос, и бросилась к его концу, привязанному на арматуру старой антенны. Пока трос не натянулся я должна была успеть отвязать его.

Но я не успела, конечно, и вместо развязывания просто перепилила натянувшийся трос маленьким универсальным ножиком. Быстро подбежала к краю, посмотрела на распластавшегося внизу человека и довольная отступила от края… Так и надо. Так правильно. Таких как он надо убивать.

Даже на третий день, приходя на отдельную могилу Хадиса, я не верила, что его больше нет. Артем, как мне сказал, не смог убедить Василия не расстреливать шрама. Я и сама понимала, что Василий, человек четких принятых своих правил, не отступится от них. Но мне было жутко жалко Хадиса и обидно за себя саму. Дуру, поверившую, что в этой уродливой войне, противники хоть как-то могут пожалеть друг друга.

Отдельная могила это все что мог сделать Артем для моих чувств. Не из уважения к расстрелянному, а именно для меня. Он даже иногда сопровождал меня к ней, когда на опушке леса я собирала последние осенние редкие цветки и носила их к Хадису. В лагере мое проявление чувств к шраму никто не осуждал. И кажется наоборот, относились с пониманием. Кажется, это Артем, чтобы объяснить, что-то им рассказал про него или про меня. Солдаты так и относились к моим приходам к расстрельным ямам… Не как проявление чего-то непотребного, а просто как посещение могилы друга. А то, что в гражданской войне друг, или тем паче родственник, может оказаться по другую сторону фронта, никого особо не удивляло. Привыкли уже…

Я помню, как целый день проревела в комнатке Артема узнав, что Хадиса убили. Я даже таких гадостей наговорила Артему, что он должен был и меня расстрелять заодно. Но он просто крепко обнял меня, успокаивая, потом вызвал доктора, в плечо, которого я и проревела остаток дня. Доктор пытался мне что-то объяснить. Но разве я была способна слушать объяснения. Я даже себя-то не понимала. Кем мне был этот Хадис? Надоедливым приставалой, не больше. Но он остался со мной в городе, хотя брось он меня там и вернись со всеми, и остался бы жив. Воистину, ни одно доброе дело не останется безнаказанным, как говорил и часто Артем.

Поздним вечером я пошла с доктором на могилу Хадиса и только там смогла успокоиться окончательно. Стояла на коленях, просила за что-то прощения у него. В общем, вела себя странно и пугающе. Но слезы больше не текли. Только какая-то странная тоска поселилась в середине груди. И сосала у меня там и мои силы и, казалось, мою жизнь.

То, что рядом в яме чуть присыпанные лежали тела других шрамов расстрелянных в то же утро, меня не трогало. Дико как-то это все было для меня и непонятно. А вот доктор казалось, все в моих чувствах понимал, только вот объяснить не желал.

Но горе было не только у меня. Весь лагерь был в трауре. Сергей не вернулся из своей авантюры ни вечером, ни на следующее утро. И даже через три дня, по лагерю бродили только непроверенные слухи.

Я подслушала у полевой кухни, где молодые глядящие получали свои порции, как один говорил другому:

- … Резонирования не было. Серебряный и другие в город пробрались, с жителями поговорили, сами посмотрели. Даже боя в городе не было. Просто исчез капитан и все. На подходах видать всех запалили.

- Не могли всех запалить… - отвечал другой. - Я сам с капитаном сколько раз ходил. Минимальное деление на три группы. Кто-то да вырвался бы.