Страница 79 из 79
У которых есть, что есть, — те подчас не могут есть. А другие могут есть, да сидят без хлеба. А у нас тут есть, что есть, да при этом есть, чем есть, — Значит, нам благодарить остается небо!
В этих двух предложениях шуточного застольного присловья, где многократно повторен и повернут коренной русский глагол — «есть» и где все совершенно согласно со строем русской речи, — может быть, одно только последнее слово — «небо», тоже чисто русское слово, в данном своем значении вдруг сообщает всему четверостишию особый оттенок, указывает на иную, чем русская, природу присловья.
Такая гибкость и счастливая находчивость при воспроизведении средствами русского языка поэтической ткани, принадлежащей другой языковой природе, объясняется, конечно, не тем, что С. Маршак искусный специалист-переводчик, — в поэзии нельзя быть специалистом, — а тем, что он настоящий поэт, обладающий полной мерой живого, творческого отношения к родному слову. И еще дело в том, что в своем оригинальном творчестве, в частности в стихотворениях для детей, в политических сатирах и эпиграммах, он неизменно обнаруживает свою приверженность существенности и остроте содержания и простой, ясной, глубоко демократической форме. У кого он учился своему оригинальному письму, — у Пушкина, у Некрасова, — у тех он научился и мастерству поэтического перевода, — речь идет, конечно, не об их переводах, которых у Пушкина немного, а у Некрасова вовсе раз-два и обчелся.
Без любви, без волнения и горения, без решимости вновь и вновь обращаться к начатой работе, без жажды совершенствования нельзя, как и в оригинальном творчестве, ничего сделать путного и в поэтическом переводе. С. Маршак — одинаково поэт и вдохновенный труженик, когда он пишет оригинальные стихи и когда он переводит. Поэтому его Бернс, каким он представлен в его переводах, кажется нам уже единственно возможным Бернсом на русском языке, — как будто другого у нас и не было. А ведь не так давно мы, кроме нескольких уже порядочно устаревших переводов XIX века да «Джона Ячменное Зерно» и «Веселых нищих» Э. Багрицкого, исполненных в крайне субъективной манере, да слабой книжки переводов Т. Щепкиной-Куперник — переводчицы, может быть, и отличной в отношении других авторов, — кроме этого, ничего и не имели. Можно сказать, что мы не имели настоящего Бернса на русском языке. Самуилом Яковлевичем Маршаком сделано большое литературное и политическое дело. Его переводы — новое свидетельство высокого уровня культуры, мастерства советской поэзии, и они — ее неотъемлемое достояние в одном ряду с ее лучшими произведениями. Можно, например, не сомневаться, что ни в одной стране мира великий народный поэт Шотландии не получил до сих пор такой яркой, талантливой интерпретации.
Во вступительной статье к книге «Роберт Бернс в переводах С. Маршака» М. Морозов сообщает о письме некоего Лайонэля Хайля, напечатанном в лондонской газете «Таймс», в котором он объявил Бернса «непонятным» с точки зрения англичанина и потому «второстепенным» поэтом, ограниченного, «регионального» значения, не дальше приделов своей страны. Это вздорное, невежественное утверждение вызвало бурю возмущения на родине Бернса. Шотландская печать указывала на то, как популярен Роберт Бернс в Советском союзе, где имеются переводы его стихов на русском, грузинском и украинском языках, и, в частности, отмечала переводы С. Маршака.
Это было несколько лет назад, когда С. Маршаком были переведены еще только немногие стихотворения Бернса. Ныне, когда поэтический труд по воссозданию бернсовского наследия на русском языке завершен в значительной своей части, шотландцы с еще большим основанием и правом могут ссылаться на популярность Бернса в СССР, на признание и любовь к нему у широких слоев советских читателей.
Переводы С.Я. Маршака, в частности, и в особенности переводы стихов великого Бернса, можно считать серьезным вкладом в дело культурного сближения и обращения народов путем обмена нетленными ценностями культуры, искусства, литературы. А это дело в наши дни — дело борьбы за самое дорогое для человечества, борьбы за мир во всем мире.