Страница 10 из 63
_____ За много месяцев до смерти Прослушав реквием в концерте, Он мне сказал, что умирать Он не согласен. Так ребенок На близких сердится спросонок, Когда ему отец и мать Напомнят, что пора в кровать. Хотел он жить и слушать Баха, И Глинку, и Бородина И ставить в тот же ряд без страха Неведомые имена. Полвека нет его на свете, Но он такой прорезал путь, Что, вспомнив прошлое столетье, Нельзя его не помянуть.
Начало века
Шумит-бурлит людской поток На площади вокзальной. Солдат увозят на Восток И говорят — на Дальний. Дрались их деды в старину Не раз в далеких странах, Вели за Альпами войну, Сражались на Балканах. Но дальше этих дальних стран Восточный край державы. Через Сибирь на океан Везут солдат составы. Далеким пламенем война Идет в полях Маньчжурии. И глухо ропщет вся страна, Как роща перед бурею. А здесь — у входа на вокзал — Свистят городовые… В те дни японец воевал Со связанной Россией. _____ Я помню день, когда войне Исполнилось полгода. Кого-то ждать случилось мне Среди толпы народа. Ломились бабы, старики К вокзальному порогу. Несли мешки и узелки Солдатам на дорогу. Вдруг барабан издалека Сухую дробь рассыпал. И узелок у старика Из рук дрожащих выпал. И, заглушая плач детей, Раздался у вокзала Припев солдатский «Соловей» И посвист разудалый. Под переливы «Соловья» Идут — за ротой рота — Отцы, мужья и сыновья В открытые ворота. И хлынул вслед поток живой Наперекор преградам, Как ни вертел городовой Конем широкозадым. Коня он ставил поперек, Загородив дорогу, Но путь пробил людской поток К воротам и к порогу. Скользя глазами по толпе, Бежавшей вдоль перрона, Смотрел полковник из купе Блестящего вагона. Взглянув с тревогой на народ, Стекло он поднял в раме… Был пятый год, суровый год, Уже не за горами.Молодой Горький
Он сухощав, и строен, и высок, Хоть плечи у него слегка сутулы. Крыло волос ложится на висок, А худобу и бледность бритых щек Так явственно подчеркивают скулы. Усы еще довольно коротки, Но уж морщинка меж бровей змеится. А синих глаз задорные зрачки Глядят в упор сквозь длинные ресницы. На нем воротничков крахмальных нет. На мастера дорожного похожий, Он в куртку однобортную одет И в сапоги обут из мягкой кожи. Таким в дверях веранды он стоял — В июльский день, безоблачный, горячий, — И на привет собравшихся на даче Басил смущенно: — Я провинциал! Провинциал… Уже толпой за ним Ходил народ в театре, на вокзале. По всей стране рабочие считали Его своим. «Наш Горький! Наш Максим!» Как бы случайно взятый псевдоним Был вызовом, звучал программой четкой, Казался биографией короткой Тому, кто был бесправен и гоним. Мы, юноши глухого городка, Давно запоем Горького читали, Искали в каждом вышедшем журнале, И нас пьянила каждая строка. Над речкой летний вечер коротая Иль на скамье под ставнями с резьбой, Мы повторяли вслух наперебой «Старуху Изергиль» или «Пиляя». Товарищ мой открытку мне привез, Где парень молодой в рубашке белой, Назад откинув прядь густых волос, На мир глядел внимательно и смело. И вот теперь, взаправдашний, живой, В июльский день в саду под Петроградом, Чуть затенен играющей листвой, Прищурясь, он стоит со мною рядом. Тот Горький, что мерещился вдали Так много лет, — теперь у нас всецело. Как будто монумент к нам привезли, И где-то площадь разом опустела. О нет, не монумент!.. Глухим баском, С глубоким оканьем нижегородца Он говорит и сдержанно смеется — И точно много лет он мне знаком. Не гостем он приехал в Петроград, Хоть и зовет себя провинциалом. Вербует он соратников отряд И властно предъявляет счет журналам. Так было много лет тому назад.