Страница 6 из 47
Окончание холодной войны изменило также представление о глобальной безопасности. По мере того как вероятность ядерной войны между двумя сверхдержавами быстро шла на спад, проблема распространения ядерного оружия стала по-новому настоятельной, и международная договоренность относительно того, каким путем остановить его, по-видимому, стала более достижимой. В то время ни Северная Корея, ни Иран еще не выглядели претендентами на обладание ядерным оружием, которыми они стали позднее. Но отказ Индии от нераспространения был более чем подозрительным, и его заразительное влияние на Пакистан было вполне очевидным. Тайное приобретение Израиля также вряд ли было секретом. Тщательно отслеживались и постоянные усилия, предпринимаемые Южной Африкой. Проблема явно становилась все более значительной.
Необходимость сохранения мира в странах и регионах, неспособных сделать это собственными политическими усилиями или подвергнувшихся сильным разрушительным воздействиям извне, стала еще одной трудной проблемой. В течение холодной войны любая реакция на возникшую гражданскую войну неизбежно становилась расширением конфликта сверхдержав, и это само по себе оказывало сдерживающее влияние на развитие ситуации. После холодной войны коллективные усилия по поддержанию мира осуществлялись как законные и практикуемые действия, предпринимаемые на региональной или международной основе. Но возникали бесконечные вопросы относительно обязательств участников операций по сохранению мира, распределения полномочий и того, за кем остается политическое руководство.
И наконец, не менее важным было то, что так называемый «третий мир» вследствие исчезновения «второго мира» утратил свою политическую роль. «Третий мир», который часто называют блоком неприсоединившихся стран, также потерял стратегическое значение потому, что само понятие «неприсоединение» потеряло смысл после того, как не стало Советского Союза. Но его огромные социальные и экономические трудности все увеличивались, становясь проблемами глобальной политики, часто из-за нарастающего нетерпения его многочисленного и политически все более пробуждающегося населения. В то же время возрастающее политическое значение нескольких ключевых развивающихся государств, прежде всего Индии, Бразилии и Нигерии, означало, что центральные политические, экономические, финансовые и социальные проблемы более бедной части человечества становятся все более важной глобальной проблемой.
В поисках уверенности
Сразу по окончании холодной войны еще не было ясно, что нас ожидает. Закончилась ли эра революций? Настал ли вечный мир вместо холодной войны? Стала ли триумфальная победа американской демократии в ее длительной борьбе с советским тоталитаризмом свидетельством возникновения всеобщего демократического сообщества? Или появляются новые угрозы? Какое понятие могло бы определить смысл и суть этого времени и придать целеустремленность новому глобальному статусу Америки? В самом деле, в чем же должна заключаться ее глобальная роль?
Эти вопросы не встали со всей определенностью, по крайней мере сразу, как последствия появления Америки в качестве мировой сверхдержавы. Коронация Америки глобальным лидером стала ситуационным фактом, а не глобальным миропомазанием. Но необходимость политически ориентированной интерпретации новой эры, безусловно, возникла, даже если она еще и не была осознана на общественном уровне из-за туманной неясности, окружающей Америку, оказавшуюся на столь высокой глобальной вершине рода человеческого. Ответы на все вопросы не могли быть получены сразу.
Карл Маркс однажды заметил, что сознание обычно отстает от реальности. Другими словами, понимание сути социально-политических изменений наступает после того, как они произошли, а не предшествует им и даже не сопровождает их. Так и случилось с новыми историческими дилеммами, вставшими перед Америкой. Появилась настоятельная потребность в ясной перспективе, которая могла бы заменить теперь уже устаревшие формулы, определявшие поведение Америки на мировой арене в течение десятилетий холодной войны. Учитывая ограниченность человеческих возможностей осознавать сложный комплекс реальностей и угадывать направление развития, потребовалось около десятилетия, чтобы перспектива могла быть ясно очерчена и были найдены ее приверженцы.
Вначале были лишь короткие формальные рассуждения о новой глобальной ситуации и возможностях, которые она заключает, и все ограничивалось туманным, но позитивно звучащим лозунгом «новый мировой порядок». Его преимущество было в том, что он означал многое для многих. Для тех, кто стоит за традиционные ценности, «новый порядок» предполагает стабильность и преемственность, а для реформаторов прилагательное «новый» означало пересмотр приоритетов; для идейно убежденных интернационалистов ударение на слове «мировой» звучало как отрадное известие о том, что теперь путеводной звездой становится всеобщность. Однако американская администрация, выдвинувшая этот лозунг, была переизбрана прежде, чем его значение могло быть полностью осознано, а приход к власти новой администрации совпал с появлением более четко сформулированных и целенаправленно продуманных альтернатив.
После этого недолгого интеллектуального замешательства появились две все более несовместимые версии прошлого и видения будущего глобального устройства, доминирующие в американском представлении. Их не следует считать идеологическими системами в том виде, в котором они существовали в течение двадцатого столетия. В них не было доктринерской сути, и они не были формально провозглашены как непогрешимые и основополагающие документы или маленькие красные книжечки-цитатники. В отличие от жестких тоталитарных предшественников они были смесью мнений, верований, лозунгов и излюбленных изречений. Каждая точка зрения отражала предрасположение и создавала рамки для сравнительно гибких формулировок, основанных на широко разделяемых убеждениях, изложенных в самом общем виде, извлеченных из истории, или социальной науки, или даже религии. Их склонность к догматизму смягчалась прагматическими традициями американской политической жизни.
Первая из этих двух организующих мировую систему версий лучше всего может быть охарактеризована одним словом, тесно связанным с самим предметом: глобализация. Название второй вытекает из источника ее доктринерского содержания — неоконсерватизм. Обе идеи претендовали на выражение внутреннего содержания истории. Первая, лишенная интеллектуального изящества своего противника и не пропагандируемая столь рьяно, происходила из нескольких источников вдохновения. Ее сторонники сконцентрировались на общем значении технологии, коммуникационных систем и торговли, а также финансовых потоков, из анализа которых они извлекали уроки, имеющие значение для положения и роли Америки в мире. Два слова лучше всего передают смысл этой версии: взаимозависимость и соединенность.
Глобализация была во всем мире интригующим, сверхмодным и привлекательным словом. Она подразумевала прогресс или процесс, противоположный статичности, и к тому же процесс, который считался неизбежным. Таким образом, она органично соединяла объективный детерминизм с субъективной способностью принимать решение. Утверждение, что взаимозависимость была новой реальностью международной жизни, в свою очередь, утверждало глобализацию как легитимную политику нового века. Американские представления о глобализации предполагали инновацию, движущую силу истории, конструктивное использование возможностей, а также соединение американских национальных интересов с глобальными. Поэтому глобализация была подходящей доктриной (и прекрасным источником лозунгов) для победителя в только что закончившейся холодной войне.
Поскольку глобализация предполагала американское лидерство, Америка не выдвигала его настойчиво. Но по своему определению глобализация подразумевала какой-то главный источник, отправное начало, стимулирующее и генерирующее движение, и Америка — хотя и не названная прямо — была единственным наиболее вероятным кандидатом. Глобализация также не имела сходства с мертвой коммунистической доктриной с ее установленным центром мировой революции, являющимся непогрешимым источником доктринерской правды в мире, обреченном на классовую борьбу. Глобализация лишь намекала на то, что Америке предназначено быть источником энергии и центром, стимулирующим мировой процесс, который является подлинно интерактивным и в любом случае спонтанным в самой своей основе. Включаясь в глобализацию, Америка отождествляла бы себя с тенденцией исторического развития, всеобщей по своему охвату, никого не исключающей, не устанавливающей какие бы то ни было лимиты на потенциальные выгоды.