Страница 4 из 14
Мария Спиридоновна замолчала и поднялась.
– Я согласилась на эту встречу, чтобы вас предостеречь. Юноша, убери подальше эту ужасную вещь и никогда ее не трогай! Вот тебе мой совет!
Киндяев получил выговор за нарушение правил пожарной безопасности, что выразилось в курении на рабочем месте, результатом чего стала производственная травма. Рука у Николая Петровича действительно распухла, и он, проклиная перстень, Наталью Ивановну, профсоюз и музей в целом, ушел на бюллетень. Трофимов остался один, и надо сказать, что это напоминало ему заточение в каземате Петропавловской крепости.
Выпросив у Железной Наты казенный «Зорький» и ввинтив под объектив удлинительные кольца, Иван извел целую пленку, фотографируя перстень во всех ракурсах. Потом самолично проявил пленку и отпечатал снимки. Вышли довольно приличные крупные планы, правда, с высокой зернистостью, но все детали можно было хорошо рассмотреть. Самое главное, ему удалось добиться четкой фиксации надписей. Правда, вязь на внутренней поверхности обода получилась деформированной, но он скопировал ее карандашом на листке бумаги, так что можно было прочитать ее довольно точно.
А утром следующего дня он уже накручивал диск тяжелого черного телефона, стоящего в кабинете заведующей отделом. Железная Ната, держа в морщинистых пальцах фотографии перстня, испытующе смотрела поверх круглых железных очков на молодого, но прыткого сотрудника, который попросился сделать очень важный служебный звонок.
– Здравствуйте, уважаемый Порфирий Степанович. Это младший научный сотрудник Иван Трофимов из Эрмитажа вас беспокоит. Если помните, я был вашим дипломником… О, спасибо, профессор, мне очень приятно это слышать. Я к вам с большой просьбой. Я изучаю объект хранения, которому уже полторы тысячи лет. А на нем имеется надпись, которую мы никак не можем не только перевести, но даже отнести к какому-то языку… Да, да! Вы были совершенно правы, когда говорили, что историк, искусствовед просто обязан знать несколько мертвых языков. Но вот так получается, что пока не столкнешься… Когда? Конечно, успею. Я отпрошусь с работы и прямо сейчас побегу…
– Можно ненадолго отлучиться, Наталья Ивановна?
Он бросил вопрошающий взгляд на строгую начальницу. Та с сомнением пожевала узкими бесцветными губами. Рвение молодого сотрудника, конечно, похвально. Но все-таки рабочее время есть рабочее время. А служебная дисциплина есть служебная дисциплина. Могут ли непонятные надписи на объекте хранения перевесить эти истины?
– Вы уже ходили к Марье Спиридоновне. И какой результат? Ничего толкового она вам не рассказала. А то, что у нее этот перстень застрял на пальце, так это мы все знаем. Но научного значения этот факт, увы, не имеет!
– Но Порфирий Степанович – светило науки, он наверняка сообщит что-нибудь полезное, – возразил Трофимов. Подробности визита к старой сотруднице он начальнице не сообщил и сейчас понял, что поступил правильно.
– Подождите, подождите… Это который Порфирий Степанович? – вдруг насторожилась Силуянова.
– Профессор Сомов… – Иван не успел договорить.
– Неужели?! – воскликнула Железная Ната. – И он вас примет? Вот так сразу?
– Ну… Да… Я был у него дипломником. И вообще, мы почти друзья…
– Гм… Ну, тогда конечно. Только попросите, если возможно, письменное заключение. Консультация профессора Сомова украсит нашу отчетность по НИР[4]! Все-таки документ есть документ!
– Спасибо, я уже мчусь! – Молодой человек, приплясывая от нетерпения, уложил фотографии в потрепанную черную папку и вылетел из кабинета.
Через сорок минут запыхавшийся Трофимов звонил у знакомой двери.
Домработница Тася впустила его в прихожую, заставила разуться и провела в хозяйский кабинет.
Если бы не бесконечные ряды полок с книгами вдоль стен, то квартира профессора Сомова Порфирия Степановича ничем не отличалась бы от квартиры какого-нибудь инженера Петрова или фрезеровщика Сидорова. Если бы те, конечно, имели трехкомнатные квартиры в сталинских домах с высоченными потолками и мусоропроводами.
Иван прошел через гостиную с круглым, накрытым бордовой плюшевой скатертью столом под красным, с кистями абажуром и черным дерматиновым диваном с валиками и высокой спинкой с полкой наверху, на которой семь мраморных слоников «на счастье» попирали ажурные белые салфетки, а в шкафчиках по бокам наверняка хранился валидол, капли от кашля и прочие нехитрые лекарства. Правда, на низкой тумбочке вместо «КВНа» с огромной водяной линзой перед экраном уверенно стоял тяжелый полированный куб новейшего телевизора «Знамя-58М».
В кабинете одну стену занимали книжные стеллажи, а противоположная – увешана фотографиями, которые были изрядно потрепаны временем. С них смотрели лица людей, многие из которых наверняка уже пребывали в мире ином. На одном портрете взгляд Ивана споткнулся. Это был снимок Маяковского с размашистой надписью.
– Поздоровайся вначале, научный сотрудник Трофимов! – раздался скрипучий голос. Почти с таким же скрипом повернулось высокое зеленое кресло, стоящее у письменного стола перед окном. В кресле сидел семидесятилетний тщедушный старичок с огромной головой с лысиной, покрытой пигментными пятнами и клочками белых волос. Старичок был в заношенной клетчатой шведке, вытянутом на коленях трико и тапочках без задников на босу ногу. На носу сидели массивные роговые очки, в линзах плавали огромные глаза древнего, неимоверно мудрого осьминога.
– Ой, здравствуйте, Порфирий Степанович! – исправился Иван. – А вы что, были знакомы с Маяковским?
– Был. Я со многими был знаком. А ты, я вижу, не изменился. Такой же бесцеремонный и самоуверенный.
– Надеюсь, когда я звонил, вы меня узнали не по этим признакам… Мне было очень приятно, что вы меня помните. Даже моя начальница удивилась!
– Ну, как же я могу забыть наглеца, который нарисовал на меня такую мерзкую карикатуру…
Порфирий Степанович взял со стола лист бумаги.
– Может, надо показать это твоей начальнице? Пусть знает, что ее ждет!
На рисунке был изображен гигантский сом с лысой головой профессора. Чудовище попалось на удочку, и группа молодых людей вытаскивала его на берег. Внизу рукой Ивана Трофимова написано: «Сомов клюет на любое фуфло».
Ивану стало жарко. Значит, Сомов обиделся не на шутку, если не выбросил этот шарж и приготовил к его приходу.
– Простите, профессор. Иногда совершаешь поступки, за которые потом всю жизнь бывает стыдно.
Сомов усмехнулся.
– Ну да! Ты мне еще расскажи, что все это время мучился угрызениями совести! Ладно, с каким «фуфлом» ты ко мне пожаловал?
Иван молча выложил перед ним фотографии перстня, а также листок с перерисованными знаками древней восточной вязи.
Какое-то время Сомов молча рассматривал снимки, а потом произнес:
– Что это за колечко, Иван? И откуда оно появилось?
– Пока не знаю. Оно много лет хранилось в запаснике, еще с довоенных времен. Его никто не изучал. Вы можете прочесть эти надписи?
– Попробую… Похоже, это арамейский язык…
Сомов встал, порылся в книжных стеллажах, потом долго копался в столе. Наконец, положив перед собой несколько ветхих книг и общую тетрадь, распухшую от многочисленных вклеек и закладок, он повернулся к Ивану спиной и, отгородившись от него спинкой кресла, погрузился в расшифровку древних надписей. То и дело заглядывая в книги и тетрадь, профессор стал что-то набрасывать в небольшом блокноте, то и дело зачеркивая и переделывая написанное. При этом он что-то сердито бормотал.
Медленно тянулось время. Где-то под потолком жужжала жирная муха. Прошло не меньше часа. Наконец, Сомов достал из бювара лист именной бумаги и, заглядывая в исчерканный блокнот, принялся что-то писать каллиграфическим почерком. Муха стала биться в окно, причем с такой силой, что Иван подумал: как она не разобьет себе башку? А может, пробьет стекло и вылетит наружу? Вряд ли, ведь неизвестно ни одного такого случая… А случаи, когда мухи разбивают себе голову? Тоже неизвестны… Впрочем, когда обнаруживают дохлую муху, ее просто выкидывают в мусорное ведро, а не определяют причину гибели…
4
НИР – научно-исследовательская работа.