Страница 11 из 28
– Я ж говорил, какая-то ошибочка…
– Никакая не ошибочка, – строго сказал сержант. – Висел, а потом на ходу отвалился. Как бы не убился. На большой скорости шли?
– Так известно, на какой…
– Придётся нам проехаться по трассе обратно и проверить.
– Ей-богу, напутал ваш Петров. Ты рассуди: ночь, темнота, как же это он мог разглядеть пассажира? Бывает, знаешь, и не то покажется… Я вот еду однажды, вижу – дома стоят. А дело было ночью. Ну, думаю, сейчас остановочку сделаем, пить попрошу. Подъезжаем, а это не дома, а стога. Обыкновенные стога…
Сержант взял сигарету, предложенную кожаным человеком.
– Далеко везёшь свой груз?
– На ветпункт…
– Усыплять, стало быть?
– Там разберутся.
– М-да, – протянул сержант и затянулся сигаретой.
– Петров ошибочку дал. Это бывает… Стог, а он его за дом принял…
– Не уважаешь милицию! – нахмурился сержант. – То стог, а то мальчишка висит – разница. На всякий случай запишу я ваш номерок. Как бы несчастье не случалось…
Сержант обогнул фургон, осветил фонариком номер, скользнул светом по кювету, но ничего не заметил. Он записал номер и постоял, слушая, как в кузове возятся собаки.
– Груз у нас больно нервный, – начал опять кожаный человек. – Нельзя нам время терять…
И в конце концов уговорил сержанта отпустить их. Он не только людей – собак умел уговорить…
– Ладно, езжайте. Петрову сообщу – никаких, дескать, бесплатных пассажиров не обнаружено.
Глава 9. ТАИНСТВЕННЫЙ КАПИТАН
Фургон уже давно укатил, в своей дежурке спрятался сержант. Данька мчался по аллее бульвара. Над ним шумели тополя, гудели провода, вскрикивали сонные птицы. И все эти звуки стучали у Даньки в висках, отливаясь в тревожные слова:
«На ветпункт!»
«На ветпункт!»
Данька обогнал старичка. Обогнал дяденьку, державшего спящую девочку на руках. Обогнал тётеньку, тащившую два толстых чемодана. И всё это мельком, боковым зрением, успел заметить Данька, пока бежал к метро, чтобы поспеть в него ещё до того, как впустят последних пассажиров и закроют на ночь.
Данька не опоздал. Он влетел в метро. Он скатился по лестнице. Он разменял двадцать копеек в автомате-менялке и подлетел к дремавшей возле турникета дежурной:
– Вы не скажете, как мне доехать до ветпункта?
Дежурная сонно осмотрела его помятую школьную форму, свела брови и стала думать.
– Нет такой остановки, – сказала она.
– Да… но… Ветпункт… Может быть, есть такое место?
– Я не справочное бюро, – сухо сказала она и подозрительно уставилась на перезревший синяк на лбу, с которого Данька недавно снял пластырь. – И куда это тебя черти носят на ночь глядя?
– Это моё личное дело, – гордо сказал Данька, оправляя на себе пиджак.
– Личное, так и поезжай как знаешь в свой медпункт, а то метро закроем…
– Не медпункт, а ветпункт…
– Кого это интересует ветпункт? – спросил пожилой моряк с толстой тростью, подходя к турникету.
– Медпункт ему какой-то надо, – сразу смягчилась дежурная. – Уже полночь, скоро закрываться будем. В какой такой медпункт, я и сама не знаю.
– Да не в медпункт, а ветпункт! – терпеливо поправил Данька.
– Ветпункт? – удивился моряк. – Это надо до центра, а там до Каширской, а потом ещё на автобусе не менее получаса…
– Дай-то бог к часу добраться до центра, а там ещё неизвестно, пустят ли пересесть, – сказала дежурная, на этот раз уже с полным сочувствием к Даньке.
– Большое спасибо! – крикнул Данька и бросил в щель пятачок.
Он ринулся вперёд, но ошибся стороной и получил удар заслонкой.
– Извините! – крикнул он и проскочил с другой стороны.
– Чумовой какой-то, – рассмеялась дежурная.
Данька помчался к середине платформы. Моряк устремился за ним. Он был в полной морской форме. На крупном носу сидели тяжёлые роговые очки, и глаза его за стёклами очков, огромные, как у филина, сияли радушием и готовностью помочь. Данька поневоле обернулся, увидел его добродушно-хищные глаза и сразу понял, что человек этот, так же как и он, Данька, является телепатом и что он, пожилой моряк, глядя Даньке в спину, заставил его обернуться. Больше того, заставил остановиться и подождать, то есть выполнить приказание – то самое, что Данька обычно проделывал над другими. Данька остановился, не в силах сдвинуться с места, пока человек, чуть прихрамывая, опираясь на палку с толстым набалдашником, шёл к нему.
Данька сопротивлялся… «Стоп! Замри передо мной, как лист перед травой! Кругом!» Однако напрасно – силы были неравны. Он даже забыл, куда и зачем едет. Испарился куда-то несчастный Мурзай. Рассеялся, как привидение, кожаный человек. Данька ни о чём таком даже не думал. Затаив дыхание, он ждал моряка. И моряк приближался. Глаза его за стёклами очков жадно увеличивались – это неудержимо разрасталось в нём любопытство. Когда он подошёл совсем близко, Данька уже не мог смотреть ему в глаза и уставился на трость с набалдашником, усеянную впаянными в неё иностранными буквами, якорями и цепями. Данька смекнул, что это капитан дальнего плавания, вышедший в отставку. А может, он ждёт открытия северной навигации, чтобы получить новое назначение. Или сдал корабль в ремонт и ждёт окончания, чтобы снова пойти в плавание. Так или иначе, это был капитан дальнего плавания. Данька был в этом совершенно уверен, потому что у капитана был крокодиловый портфель, в котором лежали морские карты и лоции. И возвращался капитан от своего помощника, обсудив подробности будущего плавания.
Бедный Мурзай! Его везли куда-то на ветпункт, а Данька предательски забыл о нём, зачарованный таинственным капитаном.
– Кажется, мы где-то с тобой виделись, – сказал моряк, приблизив к Даньке своё очкастое, обветренное всеми пассатами крупное лицо. – Что-то очень, знаешь, знакомо мне твоё лицо. Где же мы всё-таки виделись?
Данька вызывающе промолчал. – Не может быть! – живо возразил себе моряк. – Твоё лицо, ну ей же богу, я где-то уже видел. Постой, ты не был у меня дома? Я живу в Со-рокоустинском переулке, дом тринадцать, квартира тринадцать, на тринадцатом этаже…
– На… на тринадцатом?
– Ну да, на тринадцатом.
– Н-н-не… не был, – промямлил Данька.
– Ах я рассеянный склеротик! У меня столько ребят бывает, что я совершенно, совершенно, понимаешь, перестаю различать их. Прости меня, если ошибся, – старость, склероз, ложные представления – сенильная кон-фа-бу-ля-ция, как выражается мой друг медик. Всеобщее, так сказать, ослабление жизненных функций.
Капитан так искренне жаловался на таинственную конфабуляцию, на слабеющую свою память, на про-грес-си-ру-ющую рассеянность, что Даньке стало тоскливо от этих угрожающих слов и от души захотелось помочь ему.
– Так вы же видели меня на контроле!
– На каком контроле?
– При входе в метро.
– Ах, при входе в метро! – обрадовался капитан и вскинул очки на носу. – Это не ты ли спрашивал насчёт ветпункта? Ну вот, я же говорил, что мы где-то виделись, а ты не признаёшься! – И захохотал, нестерпимо сияя своими хищно-любопытными глазами добродушного старого филина. И хохотал он как-то не по-людски, а ухал, как филин. Ухнет, отдохнёт немного и снова ухнет. – У меня, знаешь ли, удивительно цепкая зрительная память. Стоит мне хотя бы однажды увидеть человека, я запоминаю его потом на всю жизнь. Вот какая история со мной приключилась однажды. Не возражаешь, если я расскажу тебе? Прихожу я на заседание Географического общества. Прихожу надо сказать, с опозданием. Протискиваюсь на своё обычное место в тринадцатом ряду…
– Тринадцатом? – переспросил Данька.
– Ну да, тринадцатом… Так вот… о чём это я?Да, оглядываюсь по сторонам – заседание уже в полном разгаре, – и что же я вижу? Передо мной сидит мой школьный товарищ Витька Маслов, с которым я не виделся ровно тридцать девять лет…
– Тридцать девять? – удивился Данька, произведя мгновенно операцию с делением на три и получив опять таинственное «тринадцать».