Страница 23 из 37
Curriculum vitae[248] Калашникова написана строго от первого лица, а далее ловкий Михайла начал употреблять местоимения множественного числа («мы», «наша», «нас», «нам»), вследствие чего находившаяся где-то рядом Ольга Ключарёва стала как бы соавтором послания. Получилось, что и она писала Пушкину — и при этом не нарушила, а обошла пушкинский запрет.
Письмо попало к поэту уже после Рождества — очевидно, накануне Нового года. А 27 января 1837 года он вышел к барьеру и был смертельно ранен. Так что известие об Ольге (или от Ольги) поступило к Пушкину ровно через 12 лет после начала их романа и за месяц до его гибели.
Каждый любовный роман поэта имел какие-то особенности — по-своему уникальным был и этот, «крепостной».
Принято считать, что Александр Сергеевич оставил послание Михайлы без внимания. «Надо думать, что Пушкин никак не реагировал на это последнее полученное им письмо из Болдина, — полагал, к примеру, П. С. Попов. — В начале роковой для поэта зимы 1836–1837 года его мысли были далеко от того, чтобы налаживать болдинские дела»[249]. Однако нам известно: вскоре Гаврила вернулся от «помещика» в нижегородское село, а пенсион Михайлы Иванова, выдаваемый болдинской экономией, вырос вдвое[250]. Поэтому допускаем, что поэт и напоследок облагодетельствовал Калашниковых.
В долгом и по большей части мещанском послесловии к роману с Ольгой Александр Пушкин не сделал, думается, ни единой помарки.
Ольгу Ключарёву и вправду можно было назвать «несчастной». Тогда она жила, похоже, «на два дома, периодически возвращаясь то в Болдино, то в Лукоянов»[251]. В 1835 году (когда в Петербурге напечатали «Сказку о рыбаке и рыбке») её «пасквильный» супруг лишился должности и попал под суд[252]. Узилища Павлу Степановичу удалось, кажется, избежать, но из уездного города пришлось уехать. С той поры жена его больше не видела[253].
Перед Ольгой Михайловой «открылась бездна нищеты»[254]. Будучи дворянкой, она — по жёстким нормам того, ещё не эмансипированного, времени — не могла зарабатывать деньги каким-либо трудом. И чтобы как-то существовать, сводить концы с концами, соломенная вдова с богатой литературной биографией сначала продала крепостных людишек, а потом и лукояновский домик — трактирщику Терекову[255].
Павлищев же издалека грозил Калашниковым и не оставлял мысли сжить их со свету. Воспользовавшись тем, что Сергей Львович отказался от своей части сельца Михайловского в пользу дочери, Николай Иванович стал (после кончины Александра Пушкина) в одиночку распоряжаться псковским имением и приписанными к нему крепостными душами. Из Варшавы он в августе 1837 года приказал старосте сельца взимать с Василия, Ивана и Гаврилы Калашниковых оброк[256]; собственного же слугу Петрушку, который «спился с кругу» (XVI, 174) и был уволен[257], Н. И. Павлищев сдал-таки в рекруты[258]. Вот только на Ваське он не смог разжиться: мужик вскоре «умре»[259]. Распаляло варшавского выжигу и то, что до Михайлы, верховного лиходея, ему никак не удавалось добраться.
Судя по исповедным росписям церкви Успения Пресвятой Богородицы, Ольга, её отец и брат Гаврила безвыездно жительствовали в имении, под протекторатом И. М. Пеньковского, до 1840 года[260]. В тот год, уже после Пасхи (14 апреля), но до филипповок[261], старик с сыном были вытребованы в Петербург. Вероятно, с ними поехала в столицу и 35-летняя титулярная советница Ключарёва: её имя с указанного момента исчезло из болдинских и уездных документов. Стало быть, Ольга провела в Болдине 14 лет.
Покинув контролируемое пушкинистами и краеведами болдинское пространство, Калашниковы очутились в среде, которая едва изучена. О них удалось собрать следующие сведения.
Гаврила Михайлов обрёл тихое и сытое пристанище. Он превратился в «безотлучного» камердинера Сергея Львовича Пушкина и стал величаться «le beau Gabriel»[262]. По утверждению пристрастного мемуариста, обворожительный Габриэль своего не упустил: «набил себе мошну и по кончине барина (в 1848 году. — М. Ф.) устроился как нельзя лучше: снял башмачный магазин»[263].
Батюшке Гаврилы, Михайле Иванову, Наталья Николаевна Пушкина собиралась в 1840 году дать вольную — «за долголетнюю усердную службу покойному мужу и ей», однако ходатайство вдовы поэта не было удовлетворено[264]. И Михайле выпало ещё вдоволь постранствовать и покорпеть. Так, в декабре того же года Калашникова отправили в Псковскую губернию, в Свято-Успенский Святогорский монастырь, куда Михайла отвёз каменные плиты и мраморные доски для сооружаемого надгробного памятника А. С. Пушкину. Сохранились денежные счета и расписка «служителя г-на Пушкина»; они свидетельствуют о том, что старик ездил в Святые Горы один, сам расплачивался с извозчиками и на месте руководил работами «по постановлению того памятника»[265].
Потом Михайла, числясь на оброке по «покормёжному письму», управлял имением Берёзки Подольского уезда Московской губернии, которое принадлежало Сонцовым, пушкинским родственникам[266]. В 1841–1842 годах, когда опека, высочайше учреждённая над детьми и имуществом камер-юнкера А. С. Пушкина, выкупала у совладельцев псковское имение, Сергей Львович оставил Михайлу Калашникова (а также «холостого» Гаврилу-Габриэля и двух других крепостных) «за собою». Их причислили «к собственному населённому недвижимому имению Нижегородской губернии Лукояновского уезда в село Болдино»[267]. Впоследствии Михайла Иванов получал из Болдина от И. М. Пеньковского по 200 рублей ежегодно[268].
В 1843 году старика отпустили из Подольского уезда в Москву, «для приискания себе места в услужение»[269]. Чем завершились эти поиски, неясно. А умер ветхий Михайла Калашников, как сообщил писатель и библиограф П. А. Ефремов, в Петербурге, в бедности, «у своих недостаточных детей», осенью 1858 года[270]. Тогда ему, пережившему обоих Пушкиных и познакомившемуся с «первым пушкинистом» П. В. Анненковым, было 83 или 84 года.
Об Ольге же и её мытарствах после Болдина мы не знаем решительно ничего. Популярное у современных литераторов сказание о поездке нашей героини на могилу Александра Пушкина, к сожалению, никак не подтверждается имеющимися документами. Возможно, она входила в конце 1850-х годов в кружок упомянутых «недостаточных детей» Михайлы Калашникова[271], а может, уже покинула это семейное сообщество навсегда, упокоилась на смиренном кладбище. Когда и где завершила свои дни всё потерявшая и никого после себя не оставившая титулярная советница Ольга Михайлова Ключарёва, которая в далёкой молодости звалась «белянкой черноокой», так и не установлено.
248
Краткая биография (лат.).
249
Летописи ГЛМ. Пушкин. С. 193.
250
Там же. С. 97.
251
Борисова Н. А. Указ. соч. С. 34.
252
Куприянова. С. 137.
253
Н. И. Куприянова установила, что в конце 1837 года П. С. Ключарёв вековал «в Нижнем Новгороде в каких-то дешёвых номерах»[Там же.]. Дальнейшая его судьба неведома; правда, есть шаткие основания предполагать, что в 1840 году Павел Степанович ещё здравствовал.
254
Баратынский Е. А. Указ. соч. С. 175.
255
Борисова Н. А. Указ. соч. С. 31.
256
Щёголев. С. 154. Иван и Василий Михайловы были обязаны выплачивать по десять рублей в месяц; сумма поборов с Гаврилы, «проживающего при отце без дела», в документе не указана.
257
Фамильные бумаги-2. С. 151.
258
Щёголев. С. 268; Летописи ГЛМ. Опека. С. 273.
259
По одним данным, в том же 1837 году, по другим — в 1838-м. [Там же. С. 174, 268; Летописи ГЛМ. Пушкин. С. 99; Летописи ГЛМ. Опека. С. 273; Документы-1. С. 263; Документы-2. С. 763.].
260
Куприянова. С. 139.
261
То есть до Рождественского поста.
262
Красавец Габриэль (фр.).
263
Щёголев. С. 160; ср.: Павлищев Л. Из семейной хроники: Воспоминания об А. С. Пушкине. М., 1890. С. 130.
264
Щёголев. С. 155; Летописи ГЛМ. Пушкин. С. 97.
265
Щёголев. С. 234–235.
266
Там же. С. 155; Летописи ГЛМ. Пушкин. С. 97.
267
Летописи ГЛМ. Опека. С. 302, 307–308, 312.
268
Летописи ГЛМ. Пушкин. С. 97.
269
Там же.
270
Пушкин А. С. Сочинения / Под ред. П. А. Ефремова. Т. 7. СПб., 1903. С. 125. П. Е. Щёголев указал, что П. А. Ефремов почерпнул эти сведения из неизвестных ему (Павлу Елисеевичу) источников (Щёголев. С. 155).
271
К ним могли принадлежать: Фёдор с семьёю, Гаврила, Иван, а также вдова Василия Маланья Семёнова (со своим вторым мужем). Ивану (в 1842 году «холостому») и Маланье H. Н. Пушкина дала «вольно отпускную»; других данных о стареющих Калашниковых нет.