Душа дракона

Диль поклонился – готов, мол, выслушал объяснения, когда и куда надо идти и долго еще смотрел ему вслед, думая, стоит ли принимать приглашения. Он не отличался повышенной доверчивостью и понимал, что на этой ярмарке полно акробатов и получше. Может, этот человек вообще позвал первого попавшегося. Может, Диль чем-то ему глянулся. Штопаным трико, например. Может, ему все равно и сейчас он пригласит любого встречного менестреля и неуклюжего жонглера, постоянно роняющего разноцветные шары… а вот мастерством жонглера можно и тряхнуть, если чуток отдохнуть и чуток потренироваться, когда-то у Диля это получалось куда лучше, чем у такого неумехи.

Лири приставала с расспросами, почему именно Диля позвал, стоит ли идти, а Диль терпеливо объяснял, что так случается, что считается шиком приглашать артистов на званые ужины, а тут уж выбирают исходя из наличия денег, а этот не производит впечатления особенно богатого… хотя одежда добротная, однако без единого украшения, на пальцах нет колец, да и башмаки самые обычные. Конечно, Дилю о таких только мечтать, да не с собой же сравнивать. А заработать на таких представлениях как раз проще, несколько диггов как минимум. Не исключено также, что накормят. А усталость – это ничего, еще почти три часа, можно успеть отдохнуть.

Лири грозно предупредила, что одного его не отпустит. Диль не стал улыбаться, чтоб ее не обидеть. Защитник из нее замечательный, конечно. Всех злодеев одним махом, как древние герои. Объяснять ей, что никто его обижать не будет, он тоже не стал. Обижать – это в более богатых домах. В гораздо более богатых. А туда никто не станет приглашать акробата в ветхом трико.

* * *

Встретил их тот же тип, не понравившийся Дилю еще больше, чем в первый раз, и основательно испугавший Лири улыбкой, которую хотелось назвать зловещей. Наверное, так улыбаются людоеды, заманив в свою пещеру свежее мясо. Но этот господин не был людоедом: у Диля мясо было жестковато, а Лири состояла почти из одних костей.

Успокоив себя таким своеобразным способом, Диль быстро переоделся в чуланчике, привычно отметив, что Лири отвернулась, но уже не украдкой, как делала, прикидываясь мальчиком. В большом и неухоженном обеденном зале было всего двое: приглашавший их брюнет в черном и еще один, тоже брюнет, тоже не особенно приветливого вида, какой-то… неаккуратный. Да, если первый был небрежен, то второй неопрятен. Первый был худой и жилистый, второй не то чтоб толстый, но плотный, кряжистый. Первый бритый, второй в короткой очень густой бороде. Точно, людоед, да еще извращенец, костлявых любит, подумал Диль, кланяясь перед началом представления.

Зрители смотрели с интересом, но несколько странным. Они наблюдали не за трюками, а за ним. Странно. Очень странно, потому что он никого заинтересовать не мог. Стараясь казаться как можно меньше, Лири сидела на корточках в уголке за массивной мраморной колонной, неуместной в этой комнате. Наверное, тоже думала о людоедах, но думала всерьез, Диль бы голову дал на отсечение.

Закончив, он поклонился еще раз, почтительно, но с тем достоинством, которое позволили ноющие мышцы. Худой лениво поаплодировал и вопросительно посмотрел на плотного. Тот тоже пару раз хлопнул в ладоши и сделал первому приглашающий жест. Тот усмехнулся. У Диля по спине пробежал холодок – дуло из открытого окна, а он, естественно, вспотел. Даже слишком сильно вспотел.

– Он боится, что ты не заплатишь, – заметил худой. Плотный порылся в кармане и бросил Дилю пару монет. Ого. Два ардига? Почти сказка. Диль взял деньги и поклонился снова. Худой не сводил с него глаз.

– Господам угодно что-нибудь еще?

– Запыхался, – сообщил худой. – Устал, мышцы дрожат. Тяжело, а, Дильмар?

Диль удивился. Он вообще не называл своего имени, тем более полного, а людей, который его знали, он не встречал уже давно. Разве что Талеб…

– Разумеется, я устал, господин, – вежливо сказал он, – время уже позднее, а сегодня я работал почти целый день…

– Тяжело, – перебил худой, – особенно в твоем возрасте. Еще сколько лет ты сможешь прыгать да кувыркаться, Дильмар Ванрел? Сколько лет твой организм выдержит ночевки на голой земле? Когда начнется ревматизм? Напомнят о себе старые травмы?

Диль пожал плечами:

– Не знаю. Пока мой организм без труда выдерживает ночевки на голой земле, а серьезных травм у меня не было, господин.

– И все же? Ты не настолько глуп, чтобы ни разу не задуматься о том, что будет с тобой завтра. Конечно, ты этого не любишь, потому что, заглядывая в будущее, видишь только черную дыру нищеты и беспросветности. Станешь просить милостыню?

– Когда я не смогу прыгать и кувыркаться, господин, я смогу жонглировать…

Худой снова перебил:

– Сколько лет, Дильмар? Тебе тридцать восемь, это уже преклонный возраст для твоей профессии.

– Может, пять лет, – спокойно сказал Диль. – Я действительно не люблю заглядывать в будущее. Вы совершенно правы, господин. И что с того?

Он расхохотался.

– Да ничего. Мне всегда было интересно, на что рассчитывают люди вроде тебя. Ну, допустим, ты протянешь еще семь лет. Сорок пять – расцвет для мужчины… и что для тебя?

– Оставь ты, Франк, – наконец подал голос плотный. – Какая разница, на что он рассчитывает?

Диль невольно поежился, уже не списывая ощущение холода на сквозняк.

– Дильмар Ванрел, – скучно начал худой, – тридцать восемь лет, акробат. Родился, естественно, в Ванрелле, три брата, две сестры, школа… шесть классов, если я не ошибаюсь. И тут цирк. В четырнадцать лет уходит вместе с цирком уже как акробат – ну талант вдруг у мальчика открылся. Имеет успех, становится знаменитостью, попадает в цирк Тейера, выступает в паре с Ауром Силдом, известнейшим, но уже стареющим акробатом… как там это у вас называется – нижний и верхний? На празднествах в столице удостоен чести выступать перед королевской семьей… и тут на него обращает внимание принцесса, красотка хоть куда, но печально известная вертихвостка… Удрать из ее спальни успевает, но попадается в подозрительной близости от ее покоев, оказывается в подвалах крепости…

Диль чувствовал, что перестает дышать. Он бы и рад был вдохнуть поглубже, но не получалось, грудь словно парализовало, и воздух проходил в легкие очень маленькими порциями. Слишком отчетливо вспомнилось все. Слишком. И вовсе не память о подвалах сжала ему сердце.

Франк смотрел в упор, вовсе не мигая, словно василиск. И Даль каменел, словно под взглядом василиска.

– Дальше сам расскажешь?

– Зачем? – вытолкнул Диль. – Вы и так знаете.

– Умные люди говорят, что это помогает, – сочувственно произнес Франк. Фальшиво сочувственно. – Врут, конечно, но попытайся выговориться, вдруг да и в самом деле поможет.

– Мне не поможет, – сказал Диль. – Я живу с этим восемнадцать лет, господин. И умру с этим. Согласитесь, у меня было время увериться…

– Ага. Ну ладно, тогда поправишь меня, если вдруг ошибусь. В общем, оказавшись в камере пыток, Дильмар Ванрел не признается в покушении на принцессину честь… и я уж не знаю, по какой именно причине. Причин вообще-то две: первая и самая естественная – опасение за свою никчемную жизнь. Любой так бы и подумал. Но Дильмар умудрился к двадцати годам остаться идеалистом, верящим не только в любовь, но и в честь принцесс, потому я допускаю мысль о том, что именно эту честь он и оберегал… Пытали-то крепко?

Диль заставил себя покачать головой.

– Нет. Тогда-то я думал, что крепко, потом понял… просто били ременными плетками… ну и чем придется.

– Ну да, стараться особо не хотелось, потому что в чистоту принцессиной репутации дворцовый народ, от папеньки-короля до младшего помощника старшего палача, верили не очень. Но безмозглый акробат позволил себе неосторожность попасться при большом количестве народу, да еще когда его искали, заметив мужчину поблизости от покоев принцессы… в общем, выхода не было. Даже отсутствующую репутацию королевской семьи блюсти надо. Итак, пробыв в застенках целую неделю…