Приносящая надежду

Всегда завидовал Владыке и его небывалой мощи. Да что уж теперь жалеть, каждому свое, он великий маг, я всего лишь менестрель, пусть бы и великий, только кому на войне нужны менестрели?

Все дрались: и Кармина, сестра моя, и сын ее, и дочка, а всего-то семнадцать лет девочке было, но как дралась, как дралась! Хоть останавливайся и любуйся, а потом песню сочиняй… Только кому нужны песни? Повезло девочке, истинно повезло – убили, считай, начисто голову снесли, разве ж отразить девчушке удар двуручника. Кармина, как окружили ее сразу десяток немытых мужиков, горло себе кинжалом перехватила, чтоб им на потеху не доставаться, Берита, мужа Кармины, стрелами утыкали – на подушечку для иголок стал похож, а все не умирал, все дрался, пока Искру не задуло совсем. А от нас с племянником судьба в тот раз отвернулась. Сколько раз я думал, как хорошо было бы, если б там, во дворе горящего дома, меня и убили, ну хоть бы и в огонь бросили живым, как соседа слева, хоть мечом по голове рубанули, как соседа справа… Мечом-то меня рубанули, да только ляжку рассекли. Откуда у меня прыть такая взялась, откуда верткость – сам удивлялся, продолжая мечом мельницу крутить. Пока они меня камнями забрасывать не начали, вот один камень и врезался в лоб, что палица великана, свет померк, на прощанье вспыхнув поярче и осыпав все вокруг искрами…

Очнулся, когда ведро воды выплеснули в лицо. Ледяной воды, колодезной. Связали покрепче да повели к площади, подталкивая пиками пониже спины – весело ведь эльфа в задницу ткнуть и посмотреть, как подскочит. Веселья я их, правда, лишил, не дергался, не подпрыгивал. Они еще не усвоили, что эльфы умирать умеют молча? Ну так усвоят. Прямо в ближайшие часы. Где только они собак такое количество нашли да натаскали… Кончатся эльфы – и собаки своих же хозяев жрать начнут, подумал я тогда, только не подумал, что своими глазами доведется это увидеть. И уж точно не подумал, что зрелище это никакого удовольствия мне не доставит…

На доски для крестов они несколько сараев разломали. Вся площадь была крестами занята – крестами да собачниками с псами на сворках. А нас было так много, что я понял – долго ждать своей очереди придется. Ну, ждать так ждать. Деваться все равно некуда, далеко я со связанными руками да распоротой ногой все равно не убегу, даже если вдруг получится… А людей кругом кишело – что червяков на старой падали. Из окон десятками свешиваются, орут, улюлюкают, на крышах толпятся, едва друг друга не скидывают.

Мне судить трудно, я не воин и даже не маг, зато я наблюдателен и знаю и эльфов, и людей. Мы бываем жестоки. Мы можем безжалостно убивать людей. И будем – то есть те, кто выживет, будут убивать. Только не так. И мы можем согнать на площадь толпу людей и либо перевешать их всех, либо перерезать, либо просто бросить иссушающий огонь сверху или ледяной дождь посильнее. Пусть помучаются. Но радостно орать, глядя на муки, мы не будем. Смерть врага вызывает чувство удовлетворения, муки врага не опечаливают, но ликования не будет. Мы равнодушнее. Мы бы молча поубивали их всеми возможными способами, не устраивая из этого зрелища. Откуда в них это? И они обижаются, что мы смотрим свысока и презираем их? А что – уважать?

Ну да. Мое уважение крепло и крепло с каждой новой казнью. Час. Другой. Третий. А они все не могли угомониться, просто визжали от восторга. Эльфы с вспоротыми животами молчали – а люди кричали. Женщин насиловали тут же, толпами, даже не замечая, что они умирали – продолжали насиловать уже трупы. Что я говорю – женщин… детей. Девчонок, у которых даже груди еще не было. А понравится, если – когда! – то же самое эльфы будут делать с их девчонками? А будут! Мужчина на войне теряет собственный облик, он не эльф, он зверь. Хищный и очень опасный.

А люди все дурели – он запаха крови, от запаха смерти. Собаки уже обожрались и не реагировали даже на пинки. Эльфов отвязывали и просто сваливали в кучу – умирать. Да, недорассчитали, собачек не хватило… Многовато нас захватили живыми. Тут, видно, эта незатейливая мысль дошла и до кого-то из главных, начали спорить – продолжать или оставить нас на завтра, я очень отчетливо слышал. Решили продолжать. Сами, дескать передохнут, куда они денутся с выпущенными кишками. И то верно, передохнем, никуда не денемся.

При такой скорости мне оставалось ждать еще часа три. Интересно, неужели люди ждали, что мы начнем просить о снисхождении, хотя бы о быстрой смерти? Смешные. Эльфы не просят. Эльфы знают, когда приходит пора умирать. Мы уже умерли, просто люди этого не понимали. Никогда человеку не понять эльфа.

И никогда эльфу не понять человека. Я даже не понял, почему вдруг у меня бурно забегала кровь по рукам, онемевшим от веревок. Перерезали? А мне еще рано туда, передо мной еще много… Хотя какая разница? Хотите сейчас – пожалуйста.

–Позади тебя подвальное окно, – услышал я голос, – оно открыто. Давай, пока никто не смотрит.

Я не заставил себя уговаривать, скользнул в окно, следом за мной скользнул еще один эльф, я знал его, он делал лучшие кованые решетки в Сауфе. Мы переглянулись. Нас не пересчитывали, а если и пересчитывали, то, пьяные кровью, уже сбились со счета. Во второе окно пролилась еще одна тень, потом еще. А потом появился он.

– Плавать-то все умеете? Пошли!

Спросить взрослого эльфа, умеет ли он плавать, это все равно что спросить взрослого стрижа, умеет ли он летать. Мы двинулись за ним и без всяких помех добрались до реки. Почему-то он остался на берегу.

– Ну что ж ты? – тихо позвал я.

– Я не умею плавать.

– Тебя же казнят.

– Меня-то за что? Я человек. Или кто-то из вас отведет меня к десятнику?

Эльфы умеют и не удивляться. Особенно когда на удивление нет времени. Мы сумели переплыть реку, несмотря на бурное ее течение, сумели ускользнуть от конных разъездов, сумели прибрать лошадей у одного такого разъезда, а людей пустили поплавать. Со связанными руками и заткнутыми ртами. Выживут? Ну и пусть. Только никто не сможет выплыть из Присауфской стремнины. Мы перебрались через реку выше по течению.

Они уничтожили Сауф, сожгли дома, убили всех, кого сумели. Одуревшие от запаха смерти и крови. Живые? Разумные? Достойные существовать рядом с нами?

Зачем он перерезал наши веревки, этот странный человек?»

Это прочитал Лене шут, слегка запинаясь и подыскивая слова. Тоже ведь символично – не то, что нашелся человек, спасший четверку эльфов (или больше – кто знает?), а то, что эльфы приняли это как должное. А могли бы и убить спасителя – случалось и такое.

Ариана, Кавен и Гарвин обследовали обоих – и эльфа, и человека, и теперь Лена помогала Ариане составлять лекарственные сборы убийственной сложности, и почему-то все эти тонкости легко запоминались. Остролиста мелкого одна доля, горицвета, в порошок растертого – половина доли, перемешать тщательно и выдержать над огнем, в легком тепле, до превращения в густую кашицу, а воду добавлять по капле по мере необходимости, потом, подсыпая семена семилетника, замесить нечто вроде теста, рассказать, высушить, растолочь, смешать с медвежьей желчью и тертым рогом молодого оленя, развести отваром жизнянки до консистенции пельменного теста, налепить шариков размером с ноготь женского мизинца и давать такой шарик шесть раз в день в течение двух месяцев. А это был еще очень легкий рецепт. Кроме того Лена наделала того общеукрепляюще-стимулирующего средства, которому ее научил лекарь из эльфийского рая и собственноручно варила для обоих густые мясные и куриные бульоны и делала гоголь-моголь. С медом за неимением сахара. Эту отраву эльфы просто обожали, и менестрель Кармин не был исключением, а человек Эвин был вполне солидарен с Леной – такая гадость… Но глотал честно, понимая, что это почти лекарство.

А больше всего обоим нужна была бы помощь квалифицированного психиатра. Они пережили войну, причем воевать перестали оба, когда она была еще в разгаре. Отвратило их от войны. Потом начались катаклизмы, о которых говорил и Гарвин, но Гарвин просто констатировал: цунами… смерчи… землетрясения… мор… А эти – описывали. Подробно. С обилием деталей. Когда «кончились» эльфы. собаки, привыкшие к теплому мясу, все чаще начали нападать на людей, сбивались в стаи, люди убивали собак, собаки – людей. Катастрофы постепенно прекратились, но Трехмирье уже начало умирать. Год за годом изменялась природа, перестали давать урожаи самые лучшие земли, в реках исчезала рыба, гибли животные, птицы, люди. Впрочем, люди нашли себе пропитание – они сначала съели собак, каких сумели поймать, потом начали есть друг друга.