Приносящая надежду

– Ты чего? – удивился шут. Гарвин глянул через плечо.

– Да так. Показалось кое-что, я и вышел посмотреть. Ну и загляделся. Река. У меня из дома было видно реку. Так что можете смеяться.

– Над чем? – спросил шут. – Над немногочисленными хорошими воспоминаниями? Ты есть не хочешь?

– Не хочу. Зато у меня там полно еды.

Он пошел впереди, бесшумно, но как-то не по-эльфийски, как старик, как очень больной человек. Был он босиком, и Лена вдруг подумала, что у эльфов-мужчин очень маленькие для их роста ноги, а у женщин – так совершенно нормальные, Лене туфли Арианы были велики, хотя Ариана была не так чтоб намного выше. Не отпуская шута, Лена догнала Гарвина и взяла его под руку – жест, которого почему-то в Сайбии не было ни у эльфов, ни у людей. Ладно хоть неприличным не считался. Гарвин неожиданно высвободился, но, как оказалось, только для того чтобы обнять ее за плечи. Что-то с ним было. Что-то внутреннее. Полный раздрай. Гораздо хуже, чем в первое время после Трехмирья. Месяцы в клетке? Или последняя ночь перед казнью? Впрочем, это вряд ли, он смерть действительно воспринимал как нечто естественное и потому не страшное, а уж эту смерть и вовсе как награду. Шут явно подумал о том же. Может, через его руку передалось?

Еды и правда было полно, и первым делом они накормили Гарвина. С ложечки. За маму, за папу, за Аиллену, за Гару. Потом поели сами, причем шут очень увлекся. Уж что-то, а поесть он любил.

– Тебе Владыка по шее надавал? – спросил он с набитым ртом. – Или просто размышления о смысле жизни?

Гарвин внимательно посмотрел на него, убедился, что шут вовсе не издевается, и покачал головой.

– И по шее, и размышления… И вообще, лучше не спрашивай, потому что я сам не знаю. Ты боишься магии? Своей?

– Ага. Что я с ней делать буду в ближайшие полсотни лет?

– Пользоваться, – пожал плечами Гарвин. – Основам обращения с магией тебя научит Владыка или Милит.

– Не ты?

– Не хватало еще. У меня другая магия, не забыл? Не только по происхождению, но и вообще… в принципе другая. Я, конечно, еще помню начала традиционной магии, но именно что начала. А ты не ребенок. Тебя иначе надо учить.

– А у Владыки магия ведь тоже… не традиционная?

– Но и не такая, Рош. Магии бояться нельзя, она это мигом чует. Хоть традиционная, хоть нет. Ты ее люби. Вот как ее любишь. И взаимность тогда тоже будет.

– Так? Так не смогу, – без тени улыбки сказал шут. – Да я привыкну… ты ведь должен понимать…

– Ну что ты! Не пойму. Даже не представляю, каково это: вдруг почувствовать магию. Я-то другой… Я из тех, чья магия проявлялась с младенчества, потому мать меня из виду не выпускала лет до десяти, чтоб ненароком не натворил ничего. Я всегда был с ней. Вот когда утратил… это было плохо.

– А я так и вовсе ничего не чувствую, – призналась Лена сокрушенно. – Буквально пару раз было… что-то. Не знаю, что. В том эльфийском мире что-то кипело, могло прорваться… Наверное, проклятие. И не говорите, что я не могу никого проклясть. За Маркуса я кого угодно прокляну. Хоть и целый мир.

Шут собрался возразить, но умница Гарвин его удержал, покачал головой, и шут сказал совсем другое:

– А я тоже ничего не чувствую. Это вы заметили, а не я.

– Амулет, – пожал плечами эльф. – Убивать за такие игрушки надо. Медленно и мучительно. Кстати, я всерьез. Это ж надо: придумать и сделать амулет, который гасит магию… А придумать и сделать мог только маг! Причем неслабый.

– Собственность короны, – напомнил шут. – Не могу быть магом. Так что во избежание.

– Во избежание? – неласково улыбнулся Гарвин. Бледное лицо стало хищным и неприятным. – Магия всегда ищет выход. Любая. Неизбежно. Всякий эльф обязательно будет делать что-то магическое, чтобы ее выпускать… погулять. Вот ваш обжора хвостатый, если его не выпустить, только нагадит в углу, а что сделает магия, когда рванется к выходу, я и представлять себе не хочу.

– Сделает – с кем? – тихо спросила Лена.

– С ним в первую очередь. То, что вспышка выжжет его, – однозначно. Но ведь еще и с окружающими неизвестно что случится… Тебе обязательно надо снимать амулет. Пока не поздно.

Шут вцепился в руку Лены. Его била дрожь, хотя холодно не было, даже Лена не мерзла. Гарвин сказал неожиданно мягко, почти ласково:

– Не нужно бояться собственной магии, Рош. Это прекрасно. Это сравнимо разве что с любовью женщины. Только лучше. Ты привыкнешь. И научишься. Поверь, ты научишься. Я не скажу, что там вам суждено, зато точно знаю, что мне суждено быть с вами рядом. И можешь быть уверен, я буду. Мне, как видишь, даже смерть помешать не может.

– А в твоем видении это было? – вдруг спросил шут. – Твоя смерть?

– Было. И это лишний раз доказывает, что видения лучше держать при себе. Я видел себя с петлей на шее, под виселицей, в присутствии Владыки. Что бы ты подумал при этаком видении?

– Что меня повесят, – удивился шут.

– А я к тому времени уже знал, что картинка, которую ты видишь, вовсе не всегда означает то, что ты думаешь. Помнишь, я говорил об Ариане на фоне пламени?

– Нас ты тоже видел?

– Аиллена! Я уже говорил, что не скажу. Да. Вас. Обоих. Вы должны быть вместе. Это совпадает с вашими желаниями, потому я и говорю, что должны. И вообще… Вне всяких видений – вам так хорошо вдвоем, что расстаться – преступление.

Шут опустил голову в очередном порыве раскаяния. Он совершал преступление. Он пытался уйти.

– Ну ладно. У меня есть магия.

– Много.

– Ага. Много. Сколько же десятилетий мне понадобится, чтобы выучить хотя бы десяток заклинаний?

Ох как Гарвин на него посмотрел! А потом так же посмотрел на Лену, и взгляд его вдруг сменился, как-то поплыл, стал теплым и удивленным:

– Неужели ты и это понимаешь? – прошептал он. – Не может быть…

– Что она понимает? – оживился шут.

– Ты много заклинаний от Гарвина слышал?

– Ну… Нет, мало, но слышал.

– Это привычка, – усмехнулся Гарвин. – Как у Кариса мизинцем помахивать. Помогает сосредоточиться. Учат ведь кого – детей, юношей, очень молодых… Тех, кто не умеет сосредоточиться. А ты умеешь. Я Балинта обучил за полгода тому, на что у Балинта-юноши ушло бы лет двадцать. А Кариса уже научили всему, что ему по силам. Поверь, ему по силам много… Он не хуже Владыки мог бы свалить всю Гильдию в кучу. А мизинцем все равно машет, потому что ему так проще. Ты когда слышал заклинания: когда я брал силу у эльфа? Так ведь это ритуал! А тебя по комнате швырял – говорил что-то? Или понос насылал – руками махал?

– А почему тогда не ждут, чтобы маг стал взрослым?

– Чтобы магия не вырвалась. Стихийно, как вот у нее, когда она кинулась Милита убивать. Рош, ты встревожен. Напрасно. Магия – это прекрасно. Я обещаю – ты легко научишься.

Шут долго молчал, крошил хлеб и не поднимал глаз.

– Я не уверен, что хочу учиться.

– Не учись, – согласился Гарвин. – Подопрет – сам попросишь. Привыкай пока. Но амулет я бы снимал порой… Ну вот хотя бы ночью. Не булькай. То есть не кипятись. Ты невольно будешь думать о магии, а она это чувствует.

– Ты говоришь так, словно она живая.

Гарвин улыбнулся, но ничего не сказал. А она кажется ему живой. Словно в нем живет еще кто-то. Вообще, среди специалистов это называется раздвоением личности, может, потому некромантов и опасаются, а Гарвин этим раздвоением доволен. Некромантия под запретом всегда и везде, по крайней мере там, где они бывали. Настоящим некромантом, судя по паре реплик Гарвина, может стать только эльф, человек – это так, пародия. То есть надо иметь исходную магию. Эльфийскую. Ладно. Запретили ее так давно, что даже Лиасс не помнит, когда… Впрочем, что помнит и чего не помнит Владыка, вопрос интересный. Но в любом случае – крайне давно. Никто не признается, что знает причины этого запрета. То есть понятно, что способ, которым становятся некромантами, сам по себе причина. Для Лены, например. Но не для магов. Тем более не для боевых магов. В этом она легко соглашалась с Гарвином. Она не видела, как умирал тот эльф в магическом круге, но было это гораздо быстрее, чем мучительное умирание Гарвина от иссушающего огня или в клетке. Так что у гуманности магов есть свои специфические стороны. Типа: вот артефакт может высасывать силу и магию, а живое существо, эльф ли, человек ли, не может. Не должен. Неэтично это. Неправильно. Потому такого вот злодея, высосавшего силу в свою пользу, надо запихнуть в клетку, чтоб другим неповадно было, чтоб из него высасывали…