Странница

– Отшельничаешь?

Гарвин опустился на колени, стащил с Лены сапоги и – вот нахал ведь! – чулки и начал растирать ступни.

– Я живу один и далеко от других, – согласился эльф. – Но я не отшельник. Просто мне достаточно самого себя. А у тебя есть имя?

– Есть. Гарвин. Этот верзила – сын моей сестры Милит. Человека зовут Маркус, а полукровку… опять забыл.

– Полурош, – буркнул шут. – Можешь называть меня шутом, хозяин, только не думаю, что тебе это нужно – обращать на нас внимание.

– Говорят «полукровка». Говорят «полуэльф». А почему никогда не говорят «получеловек»?

Такой простой вопрос поверг их всех в состояние глубокой задумчивости, а Лена ведь сказала только чтобы что-то сказать, ей просто не нравилась ситуация. Они нехорошо повели себя: вломились в чужой дом, да еще и грубят, дерзят, мечами машут…

– «Полуэльф» – так говорят только люди, – сообразил первым Гарвин. – Сказать «получеловек» – вроде как себя унизить, свою расу. Даже мы никогда не говорим «получеловек»… потому что каждый полукровка все равно эльф. А как ты считаешь, хозяин? Ты эльф или человек?

– Я живу. Остальное неважно.

– И похоже, давно? – предположил Маркус. – Мне кажется, я никогда не видел такого старого эльфа. Только не знаю, тело ли твое старо или душа. Не смотри на меня укоризненно, Делиена. Тут вроде как не стоит деликатничать. Лучше быть самим собой.

– Я стар, Проводник, – кивнул хозяин, снимая с огня котелок. – Стар и телом, и душой. Не спрашивай, сколько мне лет, этого я тоже не помню. А разве это важно? Ты прожил две сотни лет, он – четыре, а она – четыре десятка, и кто из вас совершил за свою жизнь больше важных дел?

– А что такое важное дело? – удивился Гарвин. – Нет, я не собираюсь равняться с Аилленой, но представление о важности у каждого свое, и я не уверен, что Аиллена согласится с моим, а я соглашусь…

– Разве тебе нужно чье-то согласие, чтобы знать, важно то, что ты делаешь, или нет? У меня нет достаточно посуды, а у вас есть миски и ложки. Суп должен быть вкусным. Но у меня нет ничего, чем можно было бы накормить твою собаку, Светлая.

«Ну вот, – отчетливо отразилось на морде Гару, – всегда так, сами жрут, а о собаке и подумать некому».

– Мне не нужно согласия, – удивился Гарвин. – Однако не только у людей, но и у эльфов принято обсуждать… разные вопросы. Доходить до сути вещей.

– Для этого нужны собеседники? Если ты не можешь убедить сам себя, ты поддашься убеждению другого, а значит, не ты дойдешь до сути вещей, а этот другой приведет тебя к другой сути.

– Философ, – пробормотал Милит, доставая и расставляя на столе миски, кружки и ложки. – Тогда я лучше всех разбираюсь в сути вещей, потому что о ней не задумываюсь. Живу – и все. Я не мыслитель, а воин.

– Ты лжец, хотя и не мыслитель, – заметил эльф, – и лжешь самому себе.

Милит искренне удивился. Насчет «живу – и все» он, конечно, малость преувеличил, но ему и правда не было свойственно маниакального стремления шута разобраться во всем, а прежде всего в себе. Милит не был сложным. И Маркус не был. А самое главное, Лена не была. Пусть философствуют, пока своим носом обмороженным занимается. И то не дают! Шут отобрал у нее баночку и с величайшей осторожностью помазал нос и щеки, все так же виновато улыбаясь. У него нос длиннее, почему, спрашивается, не отморозил?

Гарвин надел на нее шерстяные носки, сверху – еще одни, но большие, наверное, свои, и начал аккуратно растирать руки. Жуткие – красные с бело-синими пятнами, морщинистые и негнущиеся.

– Разве мир создан для мыслителей? – как бы между прочим спросил он. – Мир для других – для тех, кто не склонен к размышлениям, зато склонен к жизни. Мир для посредственностей. А остальные – только для разнообразия.

– И к какой части себя относишь ты? И как относятся к этому другие?

– Как относятся к этому другие, мне неинтересно, – дернул головой Гарвин, отбрасывая за спину волосы, – потому что я отношу себя к «остальным». Скажешь, что я лгу самому себе?

– Нет. Ты лжешь ей. И она это знает. Если она не возражает тебе вслух, это не значит, что соглашается.

– И в чем я тебе вру? – Гарвин посмотрел на нее снизу вверх. Лена мягко сказала:

– Ты знаешь.

– А ты ему скажи, – посоветовал Маркус. – Ему полезно иногда по лбу получать. Да и мне интересно, в чем он тебе врет.

Милит принялся насвистывать, да так невинно, что Гарвин засмеялся. Он плохо смеялся. Не только сейчас – вообще. Он не смеялся глазами.

– Скажи, Аиллена, порадуй друга. Да и мне полезно… по лбу.

– Велика тайна! – фыркнул шут. – Это и вовсе очевидность. Вон даже Милит понимает, хоть и не мыслитель. Я иду с ней, Маркус идет с ней, Милит идет с ней, а ты то ли от других, то ли от себя, то ли и от других, и от себя…

– Глубокое умозаключение, – саркастично произнес Гарвин, разворачивая кресло к столу. – И как всякое глубокое умозаключение или пророчество, длинно и нелогично. В этом я ей не вру. Она прекрасно знает, что это первопричина. Интересно. В котелке одновременно птичье мясо и рыба.

– Так сытнее. Я обычно варю суп раз-два в неделю и только разогреваю потом. И вкус необычный. Вам может не понравиться.

– Главное, горячее! – объявил Маркус. – Вот я точно не мыслитель. Если мыслителем называть того, кто любит усложнять там, где этого совершенно не требуется. Гарвин ушел от недоверия своих, ради которых он, собственно… э-э-э…

– Стал некромантом, – подсказал Гарвин.

– Ну да… И скажи, что я неправ.

– Прав. А разве я это скрывал? Не объяснял своих мотивов всем и каждому, но, как ты заметил, не надо быть мыслителем, чтобы это понять. Ты вот лучше спросил бы безымянного хозяина, почему он так дожидался Дарующую жизнь, да еще в компании с полукровкой? Или тебе неинтересно?

– Мне неинтересно, – заявила Лена. – Уважаемый хозяин может верить в то, во что верит, а я предпочту верить в то, что знаю. Пророчества меня ни в каком виде не интересуют. Разве что как старые сказки, а для этого они должны быть реализованными, истолкованными и письменно зафиксированными. Интересует меня горячий суп и обещанное горячее вино. Можно еще чай. Я, кажется, начинаю согреваться.

Все умиленно улыбались. Даже хозяин. Даже Гарвин. Гару подумал и тоже улыбнулся умильно повиливая хвостом. Какое-то время слышался только стук ложек и сдержанное жевание. Получив горячее вино, Лена поставила ноги на спину Гару и поблагодарила эльфа. Он опять удивился: дескать, завсегда рад обслужить Светлую. А Светлым положено быть такими поганками и даже спасибо не говорить.

– Вот теперь даже я готова немножко пофилософствовать, – объявила она с улыбкой – и опять об улыбке пожалела, заныла губа. Гарвин дотронулся до нее кончиком пальца, и боль тут же прошла. – И зачем ты это сделал? Так бы прошло.

– Ты знаешь, Светлая, чем отличается некромант от обычного мага?

– Способом получения и усиления магии. В детали никто не вдается, дабы не ранить мое нежное сердце.

– То есть тебе дали такое объяснение, и ты удовлетворилась?

– Ну да. Другого не дают. Деталей избегают. Глаза отводят и говорят еще неохотнее, чем люди о драконах.

– А почему?

– Сами не знают, наверное.

Эльф был удовлетворен. Перл мудрости, что ли? Элементарно, Ватсон. С некромантами Лена общаться не доводилось, знакомство с Кроном общением считать не хотелось. Гарвин об этом умалчивает. А как можно знать о сути некромантии, если некроманты об этом не говорят? Действительно, достаточно способа усиления магии. Всякому нормальному человеку. Включая и Лену. Только тот Гарвин, который то ли кожу живьем с людей снимал, то ли на медленном огне поджаривал, то ли еще как мучительно убивал, остался в Трехмирье. Этот Гарвин только поносом наградил толпу собравшихся поглазеть на казнь. На его собственную казнь.

– Я – точно не знаю, – подтвердил Маркус. – Но не слыхал никогда о некроманте, которого бы хоть кто-то назвал хорошим или добрым.

– А это как раз способ, – возразила Лена. – Добрый вряд ли сможет воспользоваться таким способом.