Дарующая жизнь

Король изволил обратить внимание на Маркуса, и тот склонился в почтительном, хотя и кривоватом поклоне. Маркус из горских Гаратов.

– Тебя будут судить, Проводник. И поверь, участь твоя крайне незавидна. Нельзя оставлять человека, учинившего такое…

– На свободе или в живых? – иронично уточнил Маркус, но его по морде Родаг бить не стал, очевидно, такой чести он удостаивал только друзей. Несколько секунд он изучал лицо Маркуса, и голубые глаза темнели от сдерживаемой ярости. На Крона бы свою ярость обращал – или страшно, волшебник все-таки. Чародей. Еще зафигачит какой-нибудь молнией.

– Пощади его, мой король, – очень тихо проговорил шут, опускаясь на колени и склоняя голову. – Я, твой шут, прошу тебя об этой последней милости. Если ты хочешь повторить публичную казнь, я принимаю твою волю, и если на то будет твоя воля, я не повторю этой формулы у креста.

– Почему ты просишь за него? Ты готов умереть за него, а он молчит! Ты не хочешь жить, Проводник?

– Хочу, – пожал плечами Маркус. – Только не имею привычки просить, ты уж прости, мой король. Я слишком стар для того, чтобы меняться. Ты хочешь увидеть меня на коленях? Для этого мало пригрозить мне судом и казнью.

– Пощади его, Родаг, – почти беззвучно повторил шут, – и я согласен на все.

– Мне не требуется твоего согласия, шут! – рассвирепел король. – Гвардеец! Исполни приговор.

Удавка снова захлестнула шею шута, он вскинул голову, невольно хватаясь за горло. Маркус сочувственно покачал головой.

– Погоди, мой король. Подари ему еще пять минут жизни. Позволь мне сказать правду вместо него.

По знаку короля Гвардеец опустил руки, ослабляя петлю, но не убирая ее, и если бы убрал, шут уж точно непочтительно свалился бы на пол.

– Что тебя сердит больше – его вина, за которую ты поставил его к кресту, или то, что он захотел жить свободным и не униженным и пошел со мной?

– То и другое, – пожал плечами король. – Ты чужой здесь, Проводник, ты даже не можешь понять, насколько мне сейчас нужен шут. А ему, видишь ли, надоело. Ты знаешь, что он сделал?

– Я знаю, что он сделал, а делать ему не положено.

– Ты думаешь, он не сдержался?

– Нет, я думаю, он сделал это сознательно… что бы он ни сделал. Может быть, он устал говорить правду. Может быть, он слишком молод, чтобы быть шутом. Может быть, он просто устал. Может быть, решил, что ты уже сам можешь понимать, где правда, где ложь.

– А ты думаешь, я не устал? Или я не молод для роли короля? Есть интересы, которые выше личных, – интересы государства.

– Я не знал, что шут так важен для государства.

– Напрасно иронизируешь, Проводник, – подал голос Охранитель. – Ты позволишь мне сказать, мой король? Шут действительно важен для государства. Я уж и не говорю о том, что остаться без шута – очень плохая примета. А не приговорить его король не мог. У шута всего одна обязанность – говорить правду. У шута нет никаких прав. Он знал, на что идет. Он мог просить о милости, но не захотел – или ему помешал ты. – Ему помешала я, подумала Лена. И сейчас его просто удавят, а я ничего не смогу делать. Король категоричен и, как ему ни жаль, не отступится от своего решения, на радость Крону. – Как оставить его в живых, если он выставил на посмешище своего короля? И как оставить в живых тебя, если ты ему поспособствовал? Пусть Карис и продержал иллюзию до конца, пусть толпа увидела его на коленях, но мы-то знаем! То, что знают трое, скоро узнает все королевство. А если он будет разгуливать по улицам…

В дверь вошла женщина, совсем еще молодая, лет двадцати пяти, холодно-некрасивая и потрясающе неприятная. Как он ухитрился не просто лечь с ней в постель, но еще и выполнить то, для чего лег? Она отталкивала. И аура у нее, наверное, черная. Вокруг нее метра на два распространялся холод, вон даже Крон едва заметно поежился. Вряд ли Родаг женился на ней по любви – это любить невозможно. С этим в одной-то комнате находиться неприятно, а уж в одной постели лежать… Интересно, если ли у короля наследник? Хватает ли ему мужества выполнять свой супружеский долг и зол ли он на шута за то, что был заменен в постели?

– Он еще жив? Почему он еще жив, Родаг?

Король кивнул гвардейцу.

прощай, лена…

– А если он не будет разгуливать по улицам? – спросил Маркус. – Если я уведу его в другой мир, где его уж явно никто не знает? Ты считал его своим другом, мой король, так покажи ему, что это такое – быть другом. Отпусти его со мной. Потом, если хочешь, я вернусь и пойду под суд. Или встану перед тобой на колени.

– Ты и так пойдешь под суд, – небрежно бросила королева, – и будешь стоять на коленях. Гвардеец, в чем дело? Почему приговоренный еще жив? Ты хочешь отвечать за неисполнение королевского приказа?

– Остановись, король Родаг. Выслушай меня.

Вот сейчас все дружно и одновременно увидели Лену. Увидели, но не Увидели, как здесь принято выражаться. Никаких тебе Странниц и Светлых. Просто заурядная немолодая женщина в черном платье. Королева критически осмотрела Лену и сморщила носик, Охранитель склонил голову набок, а король холодно-вежливо спросил:

– Кто ты, уважаемая, и почему я должен тебя слушать?

– Потому что тебе больше может не представиться случай услышать Светлую.

Охранитель вздрогнул, а в глазах короля появилось недоверие. Он оглянулся на Крона, ища подтверждения, и тот крайне неохотно кивнул. А если нет, как бы я доказывала, что я и правда Светлая? Особенно если учесть, что я понятия не имею, что это означает.

– Ты веришь этой старухе? – вульгарно скривилась королева.

– Не корчи рожи, – огрызнулась Лена, – а то так и застынешь.

Наградой ей был панический ужас на лице королевы и плохо скрытая усмешка Охранителя. Король сделал приглашающий жест. Лена прошла мимо Крона и села в его кресло. Очень хотелось показать ему язык, но серьезности момента это никак не соответствовало. А ничего более серьезного в жизни Лены еще не было. Самая страшная проблема, которую ей доводилось решать, была смешной мелочью. Никогда от ее слов ничего не зависело, даже если она была права. Что ж делать, часто их воспринимали как сотрясение воздуха, хотя порой потом говорили: надо же, а Ленка-то не ошиблась… Сейчас от того, что она скажет – и как она скажет – зависит не много не мало, а жизнь двух людей. Двух очень дорогих ей людей. Которые ей поверили и пошли за ней. Зачем пошли, болваны! Бросил бы ее Маркус там, на площади, она одна ни за что бы не пошла спасать шута от публичной казни… чтоб привести его к казни тайной и не условной. Он бы или покаялся там, на эшафоте, или умер бы, а она бы это видела – и от страха, наверное, оказалась бы опять на Красном проспекте и уж точно ни за что не вернулась бы… Дура. Набитая опилками. Старыми и гнилыми.

Король подождал, пока она сядет, и опустился в свое кресло, не пригласив сесть жену. А Маркус говорил, что здесь джентльменство почти гипертрофировано. Правда, когда она села сама, отстранив Охранителя, Родаг не реагировал. Он вообще на нее почти не реагировал. Понятно. Брак заключен вместе с соответствующим договором, а остальное уже не суть важно. Сто раз читала в книжках. И вообще, негоже лилиям прясть, то есть бабам вмешиваться в дела государственные.

– Для чего они нужны тебе, Светлая?

– Они мои друзья, король Родаг, и я надеюсь, что ты понимаешь смысл этого слова.

– Друзья… Я завидую тебе, Светлая. Я тоже считал, что он мне друг. Однако он меня предал. Предавший раз непременно повторит это.

– Ты знаешь, почему он это сделал?

– Какая разница? Причины не всегда важны. Даже самое благое намерение может привести к плачевному результату. Крон, сделай так, чтобы охрана нас не слышала. Ты не хуже меня знаешь, что человека судят по делам, а не по помыслам.

– Он заслужил смерти?

– Заслужил, – кивнул Родаг, – и поверь мне, Светлая, это для меня гораздо больнее, чем ты думаешь. Проводника будут судить, и итога я предсказать не могу, вовсе необязательно он будет казнен или даже заключен в Башню. Возможно, что суд ограничится только изгнанием, а уж это Проводник не сочтет чрезмерной карой.