По ту сторону Стикса

Механический голос из динамиков над воротами закряхтел и заскрежетал, заполняя все пространство неприятными звуками:

– Уважаемые граждане, через десять минут ворота на пропускном пункте будут закрыты до особого распоряжения. Просьба не задерживаться при проходе.

Но никто из нас, казалось, не обратил внимания на это объявление.

– Ты не можешь меня просто выкинуть! Я считал тебя своим другом!

– Откуда тебе знать, что я могу и что нет? – Фрэй медленно поднял руку с ПМ и наставил дуло прямо в лицо парню, нисколько не заботясь, видят это военные у ворот или нет. – И я тебе не друг.

Мальчишка побледнел, отчего глаза на его лице стали черными и еще более огромными. Нижняя губа перестала прыгать, четче выступили скулы, прибавив ему несколько лет. Он попятился:

– Ты не выстрелишь.

Вокруг нас постепенно начало образовываться пустое пространство. Не было ни визга, ни криков. Так уж заведено в резервации: увидел что-то – молчи, а то и на твою долю может достаться.

– Пузик, посмотри мне в глаза. Если бы я не мог выстрелить, я бы не стал поднимать пистолета. А теперь разворачивайся и иди.

Парень вздрогнул и развернулся, но затем снова оглянулся через плечо, как бы не в силах поверить, что с ним так поступают.

– Пошел, я сказал! И больше чтобы я тебя здесь не видел!

Черты мальчишки исказились, складываясь в какой-то полузвериный оскал. Такое выражение лица было у Пузика, когда мы его нашли на набережной. Он не отвечал ни на один вопрос – только скалился. Фрэю понадобилось столько времени и терпения, чтобы стереть это с его лица. Ради чего? Чтобы спустя несколько лет оно снова туда вернулось по нашей вине?

Парень развернулся и побежал к первой рамке, не оглядываясь. Только когда он прошел сквозь нее, Фрэй, наконец, опустил пистолет и выдохнул, как человек только что закончивший тяжелое, но крайне важное дело.

– Он меня не простит.

– Неправда. Он поймет, когда немного остынет.

– Ты это почувствовал или просто пытаешься меня успокоить?

Я промолчал. Ни то и ни другое. Просто я хочу верить, что он поймет.

Над Стиксом пролетел уже родной нам всем гудок. Только на этот раз показалось, что он был длиннее и протяжнее, чем обычно. Я видел, как захлопнулись ворота, как построились, а затем строем вышли со своего поста военные, и последний из них заблокировал вертушки. Теперь в резервации остался только специальный отряд, призванный поддерживать порядок в зоне. Комендант и полиция эвакуированы. Продовольствие и товары первой необходимости начнут поставлять при особом режиме. Чрезвычайное положение, пока ситуация в резервации не будет признана стабилизировавшейся. То есть, возможно, навсегда.

С железным лязгом опустились непроницаемые заслоны, полностью отрезавшие нас от сообщения с внешним миром.

Мы с Фрэем, как и многие другие, еще некоторое время стояли и смотрели в туннель, на постепенно гаснущие фонари на стенах, на пустынные и безлюдные проходы, в которых так привыкли видеть солдат, одетых в хаки, словно те были такой же неизменной деталью, что и железные пропускные рамки, считывающие код.

Не успел я прийти в себя, как откуда-то сбоку вынырнул вертлявый человек с подвижной мимикой лягушки и, ткнув мне в лицо диктофоном, спросил:

– Что вы ощущаете после полного закрытия ворот?

Мы с Фрэем недоуменно переглянулись. А человек-лягушка уже поднес диктофон к своему рту и быстро стал наговаривать, делая неправильные паузы в тексте:

– Похоже, что постоянные обитатели резервации находятся в глубоком шоке. Еще несколько минут после закрытия зоны никто из них не мог вымолвить и слова. Вокруг повисла тяжелая гнетущая тишина. Но обстановка пока спокойная. Стычек на дамбе зафиксировано не было, что еще раз подтверждает версию с излишней раздутостью слухов о резне, творящейся по ту сторону Стикса.

Я, как завороженный, смотрел на его двигающиеся губы, которые, казалось, все никак не могли правильно сойтись вместе.

– Псих, – бросил Фрэй и пошел вперед, прочь от ворот.

– Постойте, что вы себе позволяете? Я репортер независимой газеты, член ДзСР! – человек вцепился в мой локоть, и я просто не знал, как оторвать его от себя, не причиняя вреда. – Я хочу вам всем помочь!

Фрэй оглянулся:

– Бери этого типа в охапку, пускай идет с нами.

Тащить силой репортера не понадобилось. Наоборот он буквально повис у меня на рукаве, задавал кучу вопросов, и на половину из них тут же отвечал сам, без умолку наговаривая проникновенные тексты на диктофон.

Несмотря на закрытие ворот и то, что все остальные заведения на набережной стояли темные и молчаливые, словно из них вместе с материковыми посетителями отошла душа, "Плутоник в этот день я оставил открытым. И дело не в прибыли, а в том, чтобы многим моим знакомым было куда пойти вместо мрачных внутренних притонов.

В одном углу немногочисленные свободные корейцы заливали чистой водкой свою чисто-корейскую душу. У Джэджуна смена, иначе бы и он обязательно появился здесь. В другом углу боевики Фрэя гуляют, как в последний раз. Может быть, и вправду последний – кто его знает. Несколько китайцев уныло сидят возле сцены – теперь-то я, наконец, смогу понять, на ком из всего многочисленного клана стоял код. Те, у кого кода не было, уже по ту сторону ворот, ну а оставшиеся чувствуют себя рыбой, выброшенной на берег. Для них это почти что как первый день в резервации.

Прицепившийся к нам репортер прыгал от столика к столику с радостью туземца, впервые увидевшего белых геологов, что-то выспрашивал, не расставаясь с диктофоном, словно был рожден с ним вместе благодаря новому виду мутации.

На сцене впервые за долгое время выступала местная группа: на открытом плече басиста явно проступали черные жесткие линии кода, а по шее барабанщика вниз уходили тонкие белые шрамы, словно ручейки расплавленной в каком-то адском жару кожи. Фрэй, сидевший рядом, следил за этой группой очень внимательно. Я не мог почувствовать, но был уверен в его невысказанном желании тоже оказаться на этой сцене с барабанными палочками в руках. У него были все возможности сидеть там, но он никогда ими не воспользуется: единожды выбрав совсем другой путь, не свернет с него даже на секунду. Мне никогда не понять такой целеустремленности и, уж тем более, никогда не примерить ее на себя. Я даже не знал, есть ли тут чему завидовать… или, может быть, сочувствовать…

На сцене солист хриплым голосом выводил:

Моя жизнь, словно нить, сквозь тонкие пальцы

Не проскочит, не сможет тебя обмануть.

Даже если захочется дольше остаться,

Ты не дашь мне в пути лишний час отдохнуть.

– Что ты теперь собираешься делать? – спросил я Фрэя.

Тот неопределенно пожал плечами и сделал глоток из стакана, словно на этот раз действительно не знал или не просчитал дальнейших действий.

– Такое ощущение, что от меня уже ничего не зависит. Дальше все решат за нас.

Я не буду скучать и проситься обратно,

Вспоминать твой порог и пытаться свернуть.

Ты прядешь мою нить, да не так уж опрятно,

Так что я не рискую ее затянуть.

Мой друг не отрывал глаз от сцены. Мне не понравился такой ответ.

– Кто решит?

– Тот, кто встал во главе западной группировки.

Я подавился своей выпивкой.

– Что? Тебе стало что-то известно?

– Нет. Но все указывает на то, что лидер у них есть.

Через руки твои от края до края

Одинаково стелятся хлопок и шелк.

Ты безжалостно режешь, цвЕта не разбирая -

Мойры слепы с рожденья, но есть ли в том толк?

– Кто?

– Откуда мне знать? Если даже большая часть их группировки сама этого не знает.

Слишком спокойно он признавал свое поражение.