Страница 30 из 87
Кажется, падений больше не было. По крайней мере грохота больше не слышалось. Масканин давно уже перестал им удивляться и сочувствовать неудачникам. Было время, он сам спал на втором ярусе. Долго там спал. Вот только не мог вспомнить даже приблизительно сколько, что-то мешало определить — мысли вдруг начинали буксовать, вязнуть словно в каком-то болоте, едва он намеревался определить хоть какой-нибудь временной интервал. И голова становилась будто ватой набитая. Неприятно. Лучше не думать об этом. Но вот то, что он тоже, бывало, падал — это почему-то помнилось. Как помнились и обрывки своих ощущений, когда изнурённые нагрузками мышцы плохо подчинялись, но чужая непреклонная воля заставляла покинуть нагретую собственным теплом койку. А шестичасового сна всегда не хватало чтобы полноценно отдохнуть. Где же при этом взяться утренней бодрости или хотя бы обычной, присущей всякому человеку ловкости? Что спал, что не спал — всё одно. А сейчас-то мышцы вроде слушались — втянулся, значит. А вот выспаться… Масканин уже не помнил, каково это.
Вяло, без всякой суеты шестьдесят человек, одинаково одетых в грязно-бежевые заношенные рубахи и подштанники кальсонного типа, брели к проходу из спальной зоны барака. Проход этот, похоже, был проделан строителями на скорую руку, уже после возведения барака. Это был просто проём, два на два метра, прорубленный в сплошной бетонной стене. Масканин привычно пристроился в очередь, равнодушно посматривая то на трещину в давно некрашеном бетоне чуть слева над проходом, то на пустые маски вместо лиц, словно каким-то невообразимым штампом поставленные на физиономии сотоварищей. Да, именно маски, а не лица, с навек застывшим отрешением от всего на свете — от окружающей обстановки, от прошлого и будущего, от, наконец, самих себя…
Вот оно!.. Нечто коснулось его головы, да так, словно напрямую, минуя и кожу, и череп. Нет, даже не коснулось, это не было физическим прикосновением, а властно вползло подобно чему-то липкому, гадкому и… Максим даже точного слова не мог подобрать, ощущение было такое, словно кто-то ледяными ногами прошёлся прямо по обнажённому мозгу. Сознание на краткий миг обволокло мутным туманом, отчего даже появилась пусть не долгая, но неприятная дезориентация в пространстве. Но вот, наконец, это гадостное ощущение пропало также внезапно, как и началось, сознание в ту же секунду очистилось от навеянного марева, да и окружающие звуки вроде стали различаться поотчётливей. Масканин заметил, что на один миг, всего на один краткий миг, все вокруг вдруг застыли, потом, как ни в чём не бывало, продолжили движение по своим траекториям. Интересно, а заметил ли хоть кто-нибудь только что случившееся? Он огляделся, изучая ближайшие физиономии — да уж, к сожалению, тут и гадать не надо — никто и ничего, кроме него самого. А ведь так повторяется каждое утро.
Пошаркивая левой ногой — чёртов тапок всё время норовил слететь со стопы, Масканин добирался к клозету по совсем уж неширокому коридору, протянувшемуся вдоль спальной зоны. Коридор был ярко освещён, как почти и весь барак; в одной только спальной зоне лампы горели всегда тускло. И по контрасту с бьющим из коридора светом, в ней создавалась иллюзия полумрака.
Справив нужду, Максим теперь плескался в металлическом умывальнике, покрытом облупившейся во многих местах эмалью, — умывальнике, в который из проржавевшего краника слабым напором текла струйка тепловатой воды с отвратительным железным привкусом. Максим с трудом выловил в расползающихся мыслях ту, что крутилась вокруг недавнего прощупывания сознания. То, что это была какая-то форма контроля, он знал и раньше, всё-таки неспроста эта 'процедура' повторяется каждое утро. А хотелось бы ещё узнать, хотя бы и приблизительно, как ЭТО работает. Может, тогда удалось бы расширить свой небогатый арсенал противодействия. Но понять сейчас в очередной раз ничего не удалось. Стоило только приступить к маломальскому анализу, мысли моментально начинали путаться и безвозвратно исчезать, оставляя после себя привкус отупения. Вдобавок, в висках появлялась пульсирующая, постепенно нарастающая боль. Проще, наверное, попытаться головой бетонную стену прошибить.
Масканин закончил умываться, как всегда не ощутив свежести. Что ж, не удивительно, с такой-то тепловатой вонючей водичкой.
Стоп. Вот оно… Ему удалось поймать затягиваемую в марево мысль. Она тут же, подобно желчи, разлилась по телу, вызвав острый дискомфорт от всего вокруг. За миг до этого всё было понятно и привычно. Теперь же…
Теперь он как будто со стороны посмотрел и на себя, и на снующих рядом вроде бы хорошо знакомых, а всё же незнакомых людей. Да, совершенно по-новому посмотрел на них, и в то же время и так, как смотрел на всё окружающее всегда, как будто двумя разными парами глаз. Смотрел, а вот адекватно оценить не мог. Понял только, что приоткрылась ему ещё какая-то крохотная частичка общего целого. Только вот, к чему её приткнуть? Аж зло берёт, какая иногда в голове каша!
Он оглядел себя в прикреплённом над умывальником зеркале с пятнами испорченной от времени амальгамы. Ёжик коротких волос, заострившиеся от худобы черты лица, жёсткие, не смотря на молодость, пролёгшие у губ складки, двухдневная щетина. Надо бы эту щетину убрать, чтоб не мешала, если придётся надевать защитную маску или респиратор. Кто его знает, будет ли сегодня дождь, просто туман или пыльный ветер. Хуже всего дождь, он как правило ядовитый.
Из тюбика, лежавшего на стойке рядом с зеркалом, Масканин выдавил на ладони пенку, предназначенную для быстрого химического растворения волос, намазал щёки и подбородок и подождал пару минут. Потом смыл растворившиеся волоски и провёл пальцами по коже. Она осталась гладкой.
Повинуясь давно затвержённому алгоритму, он машинально вышел в коридор. И машинально влился в неспешный поток людей. Минуя по пути наглухо сейчас закрытые каптёрки и помещения с неизвестным ему предназначением, Максим попал во внешнюю часть барака. Здесь, в одном из залов в три ряда стояли двухметровые по высоте шкафы-ячейки, склёпанные из сантиметровых листов нержавеющей стали. Каждый такой шкаф имел свой номер из семи цифр и одного буквенного числа. Примерно половина из шкафов уже была раскрыта, рядом копошились их временные владельцы.
Масканин подошёл к своему. Привычным жестом достал из-за пазухи личный жетон, вытянул на длину синтетической нити, да воткнул в щель замка. Раздался тихий щелчок. Глаза безразлично скользнули по видимому тысячи раз жетону. Продольная полоска с магнитным напылением с одной стороны и выбитые керном цифры личного номера с другой. Цифры двух видов. Обычные, полузатёртые и почерневшие, плохо читались. Буквенная же, отделённая от всех дробью, сияла как новенькая. А ведь странно, он до сих пор не знал своего номера. Да и чёрт с ним.
В шкафах ни у кого не было личных вещей. Кажется, их вообще ни у кого и никогда не было. И никто не задумывался об этом. Да и мысли такие даже не приходили, ведь в каждый отдельный момент все делали только то, что насущно именно сейчас или что требует начальство. А такое понятие как время будто и не существует. Есть регламентированные распорядком дня биологические ритмы организма, есть производственный цикл работ, плавно перетекающий в следующий, который и есть ближайшая перспектива во времени. Но никто никогда не думает о том, что может или должно наступить после. Да хотя бы о том, что когда-то же должен кончиться этот длинный-предлинный день, что перед отбоем должен быть ужин — второй и последний приём пищи. Что после короткого ночного отдыха, в течении которого почему-то почти не снятся сны, наступит утро, переходящее в новый день. Никогда оно не наступит. Потому что и вечер не наступит, и понятий таких просто нет. У муравья и то, наверное, в жизни смысла больше.
Свой защитный комбинезон Максим натягивал аккуратно, тщательно возясь с застёжками и ремнями, проверяя состояние клапанов воздухоподачи. Убедился, что всё в норме, пристегнул к поясу сумку с защитной маской, которая при необходимости закроет всю голову и шею, герметично соединившись с высоким воротом комбеза. Респиратор за ремешок повесил на широкий пояс. Всё. Готов. Можно выходить наверх.