Страница 32 из 47
— Теперь понятно, почему из-за границы прислали сюда именно его: он здесь родился.
— И поэтому и по другой, тоже очень важной причине. Помните, вы говорили мне, продолжал майор, — что видели у него золотистую расческу в форме рыбки? Потом такую же вы нашли в башне?
— Помню, конечно.
— Так вот, познакомьтесь теперь с той бумажкой, в которую она была завернута. Вы ею пренебрегли, а мы отыскали ее в амбразуре и бережно сохранили.
Майор достал папку. В ней лежал смятый листок ученической тетрадки, наполовину исписанный арифметическими упражнениями. Он, наверное, долго пролежал в башне: бумага пожелтела и написанные чернилами цифры несколько расплылись и выцвели. Вот что там было:
(буквы были подписаны карандашом рукой Рожкова).
— Ну, Сережа, поняли теперь? Ясно вам, какую роль играла эта расческа? —спросил майор, глядя на мое изумленное лицо.
— Она была опознавательным знаком юных разведчиков?
— Совершенно верно. Их, так сказать, вещественным паролем, по которому они узнавали друг друга. Шидловский воспользовался ею, чтобы подчинить своему влиянию Петю, да и Ивана Ивановича, может быть, завлек к обрыву.
— Откуда же он достал расческу? Купил в Харькове?
Вместо ответа Рожков открыл стоящую на столе коробочку и вынул из нее маленькую желтую расческу в форме рыбки. Это было дешевое изделие из тех, какие часто дарят детям. Ни величиной, ни формой, грубой и малохудожественной, ни однообразной желтой окраской она не походила на прекрасную расческу патриотов. Спутать эти изделия было невозможно.
— Я получил этот образец из Харькова, — продолжал майор. — Его нашли на складе горторга. Настоящие расчески юных разведчиков нигде не продавались. Их изготовлял Василий Гаврилов, тот самый, что носил кличку «Дядька». Он работал на фабрике ширпотреба, одно время существовавшей в нашем городе во время оккупации. Расчесок было ровно столько, сколько членов ЮРП. Ну, и что из этого следует? Экий вы недогадливый сегодня, Сережа!
— Григорий Шидловский сам был членом юных разведчиков?
— Верно! И выдал их фашистам.
— Уж не он ли носил кличку «Бедуин»?
— Я так и думаю.
— Вот оно что!.. Тогда понятно, почему погиб старик Сердобин: Шидловский боялся разоблачения.
Майор кивнул головой.
— Ему в последнее время стало лучше, — сказал он,— и к нему возвращалась память.
— Как это страшно! — ужаснулся я. — Какое безжалостное хладнокровие!
— Да, от этих людей не жди великодушия. Война, тайная война... Разве только вместо пушек стреляют пистолеты.
Майор встал, показывая, что беседа окончилась.
— Вы бы сходили к Артемию Ивановичу, — сказал он на прощанье. — Он болен и будет рад вас видеть. Да передайте ему, что я скоро зайду и принесу одну забавную штучку.
Хождение по лесам и болотам не обошлось Краевскому даром. Он натер протезом искалеченную ногу и по предписанию врачей был уложен в постель. Я застал его на кушетке, в облаках дыма, с журналом в руках. Он обрадовался моему приходу, просил хозяйничать и организовать завтрак.
Я с утра ничего не ел и с удовольствием согласился.
Артемий Иванович расспросил меня о подземном заводе. Я рассказал ему обо всем подробно, как днем раньше рассказывал майору. Он мало интересовался романтической стороной приключений и расспрашивал больше про технику, про машины, про число рабочих и так далее. Особенно он интересовался вопросом, возможно ли, по моему мнению, присутствие в подземелье живых людей, или же там остались одни автоматы. Я ничего не мог ответить ему, потому что и сам не знал ничего. Потом я рассказал ему о событиях сегодняшнего утра. О настоящем корреспонденте киевской газеты, о разоблачающем письме Анечки и об открытии инкогнито лжекорреспондента. Краевский об этом уже знал. Он интересовался только некоторыми деталями наружности Коломийцева.
— Жаль, что я его не видел. Он уже уехал? — спросил он под конец.
— Уехал. На пристань Белые камни. На открытие нового элеватора.
— Да, знаю. Там сегодня торжество. Только что же он так поздно?
— Председатель горисполкома запоздал с приглашением.
— Его пригласил председатель?
— Да, и оплатил командировку.
Краевский замолчал и закурил новую трубку. Читателям понятно, какие муки любопытства испытывал я во время этого разговора, как хотелось мне узнать, что делалось в мое отсутствие, нашли ли тетрадку Пасько, успешно ли идут розыски шпионов. Наконец я не удержался и спросил:
— Артемий Иванович, а вы что делали в мое отсутствие?
Краевский рассмеялся:
— Наконец-то вы решились спросить! А я уж думал, что вам неинтересно.
И без дальнейшего предисловия он рассказал мне историю поисков радиомаяка, — словом, все, что уже известно читателю из предыдущего. Он добавил также, что радиомаяк был разобран в тот же день и что в нем нашли зашифрованное донесение, которое тотчас же послали в Киев для расшифровки.
— А тетради Пасько не нашли? — спросил я.
— Нет, только короткое сообщение.
— Так, может быть, вся история с маяком никакого отношения к подземелью не имеет?
— И так может быть.
Я был разочарован. Тетрадь Пасько, этот важнейший документ, на розыски которого мы затратили так много сил, опять ускользнул у нас из рук. Радиомаяк перестал меня интересовать.
Впоследствии мне довелось держать в руках этот прибор, и я вкратце опишу его устройство.
По внешнему виду он немного походил на спиннинг с очень большой рукояткой. Удилище длиной более чем в два метра легко развинчивалось на пять колен. Внутри тростинки была вставлена легкая алюминиевая трубочка, служившая антенной. Роль рукоятки выполняла крепкая латунная трубка, окрашенная в зеленоватый тон и разделенная внутри на три камеры. Нижнюю треть занимал аккумулятор, в средней помещался самый радиопередатчик, смонтированный из крохотных деталей: лампочек, катушек, реле, конденсаторов и проводов, а также часовой механизм, включающий каждые пятнадцать секунд передатчик. Верхняя камера предназначалась для корреспонденции. Там нашли секретное донесение. Аппарат приводился в действие поворотом колечка, находящегося в верхней части трубки. Он предназначался для сбрасывания с самолета или просто устанавливался на участках, поросших камышом, каких очень много в нашей области. Все специалисты, осматривавшие радиомаяк, установили, что он сделан за границей.
Когда мы беседовали, вошел Рожков. Он принес большой диск, завернутый в газету.
— Вот смотри, — обратился он к Краевскому, — что вытащил Анисимов со дна речки, недалеко от того места, где он почти нагнал Ничипоренко.
— Что такое?
— Самая обыкновенная сетка для ловли раков, какая здесь имеется у каждого рыбака.
— И она принадлежит Ничипоренко?
— Да. Он признает ее своей и заявил, что оставил ее в воде, когда ловил раков, испугавшись появления Анисимова. Соседи-свидетели тоже подтверждают, что это его сетка.
— Что же это значит?
— Это значит, что наш молодчик очень хитер. Кроме радиопеленгаторного приемника, он захватил с собой и эту настоящую сетку. На всякий случай. А когда увидел, что его преследуют, то бросил ее в воду в том месте, где легко можно найти, а приемник спрятал куда-нибудь подальше.
— Ловко! Что же ты теперь собираешься предпринять?
— То, что обязал сделать. Отдам сетку собственнику, а самого его отпущу на все четыре стороны.
Я не верил своим ушам. «Как! — думал я. — Отпустить на свободу иностранного агента, заведомого врага, чтобы он мог уничтожить все следы своей деятельности и оповестить сообщников! Как это возможно?»
— Простите, Андрей Матвеевич, —сказал я, — но ведь он ловкий мошенник и опасный шпион, вы же сами сказали это. Как же можно его отпустить? Он скроется, заметет все следы, оповестит своих сообщников.
— Что же делать. Сережа, — ответил майор улыбнувшись. — Мы не можем предъявить ему никакого обвинения.