Воин

Так случилось и с Александром. Великий полководец смотрел в глаза Таис и не мог вырваться из их сладкого плена. Тогда девушка опустила глаза и тихо засмеялась. Помотав головой, царь перевел взгляд левее изящной головки афинянки.

— Ты единственный неприятель, какому я смог бы проиграть битву, — признался он.

Таис продолжала улыбаться.

— Разве я неприятель?

— Нет… Я… — Царь македонян, бесстрашно смотревший в глаза мириадам врагов, неожиданно смутился. — Ты…

— Твои воины разоряют город.

— Да. — Александр обрел дар речи. — Парсы негостеприимно встретили нас. Я научу их быть радушными.

— Они пытаются разгромить храм Ахурамазды, — продолжала Таис. — Я только что оттуда. Жрецы затворили ворота и собираются защищать священный огонь. Если македоняне потушат его, Персида, Мидия и Ариана поднимутся против тебя. И это будет уже война не за царский престол, а война за поруганные святыни. Это будет война на полное истребление. Ты, конечно, перебьешь этих людей, но половина македонской армии поляжет на обезлюдевших пространствах Азии.

Таис хотела прибавить еще что-то, но Александр уже все понял. То, о чем говорила гетера, было более, чем серьезно. И македонянин решил:

— Мне, конечно, стоило б проучить этих магов за поругание эллинских святынь, но ты права — в этом деле нельзя переступать известную грань. Я сейчас же кликну гетайров и освобожу этот храм. А вечером я приглашаю тебя к царскому столу.

Царь взглянул на Таллию, словно спрашивая: ты довольна? Девушка склонила голову, благодаря, и тут же прибавила:

— Если царь не против, я хотела бы пойти с ним.

— Царь не против. Обожди меня здесь.

Полы багряного плаща разлетелись по воздуху, Александр стремительно удалился в обеденную залу…

Вскоре группа гетайров во главе с царем и Таис уже стояла у восточного храма Ахурамазды, главного святилища Парсы. Здесь собралось несколько сот воинов, предпринимавших отчаянные попытки проникнуть сквозь храмовые ворота. Среди буянов было немало педзэтайров, несколько гипаспистов, но в большинстве своем сюда сбежались эллинские наемники, алчущие золота, которое по их мнению хранилось в храме.

Представ перед возбужденными воинами, Александр потребовал, чтобы они немедленно покинули храмовую площадь. Окружившие царя гетайры выразительно взялись за рукояти мечей. Воины были пьяны, и от них можно было ожидать чего угодно. Однако даже во хмелю они не осмелились возразить своему непобедимому царю, которого боготворили. Немного погудев, толпа растеклась по близлежащим улочкам, вламываясь в дома в поисках женщин, золота и вина. Александр положил руку на плечо стоящей рядом Таис.

— Они ушли. Ты довольна?

Повернув свою чудесную головку, афинянка взглянула на царя. Она была много ниже и оттого выглядела хрупкой и трогательно-беззащитной, В глазах девушки плескалась синева великоморья.

— Почти. Но теперь они пошли убивать и насиловать.

— Таков удел этого города. Парса — город-трутень, гнойник на теле Азии. Она не производит, а лишь пожирает произведенные другими богатства. Ее удел — умереть, угаснуть, превратиться в пустынную пыль!

— Однако, ты жесток.

Подобное признание скорей польстило Александру, легкая улыбка тронула его белые губы. Однако царь решился возразить, заботясь о том, чтоб его слова были эффектны.

— Не более, чем моя эпоха.

Заметив, что гетайры прислушиваются к их разговору, Александр спросил:

— Ты будешь сопровождать меня во дворец?

Афинянка отрицающе качнула головой.

— Нет, я хочу побывать в храме.

— Тогда я пойду с тобой, — решил македонянин.

Он подошел к воротам храма и постучал в них кулаком.

— Открывайте! Царь Азии хочет осмотреть храм.

Ответом было молчание. Рассердившись, Александр забарабанил вновь, на этот раз рукоятью меча. И снова никакой реакции. Язвительный Филота невежливо хихикнул. Царь побледнел от гнева, жилы на его шее вздулись. Казалось, еще мгновенье и он прикажет гетайрам взять храм приступом. Однако Таис упредила подобный необдуманный поступок. Встав рядом с Александром, она заговорила звонким чистым голосом, который, по слухам ставил ей сам Демад[267], за что Таис расплачивалась с оратором любовью. Гетера произнесла лишь одну фразу, как показалось македонянам на фарси. Через миг двери распахнулись.

— Ты знаешь язык парсов! — воскликнул Александр. Вопрос этот не нашел ответа, так как Таис уже вошла в храм. Царю не оставалось ничего иного, как последовать за девушкой.

Оказалось, Таис знала не только фарси, но и местные обычаи. Минуя застывших у двери жрецов — их бесстрастные бритые лица и белоснежные одежды наталкивали на мысль о полной отрешенности от мира — гетера извлекла из-за пояса тонкий прозрачно-зеленоватый платок и обернула его вокруг головы таким образом, что совершенно скрыла нос и свой изящный ротик.

— Сделай то же самое, — велела она царю, не оборачиваясь.

Тот хотел было рассердиться, но передумал и стал осматриваться в поисках необходимого куска материи. Так как ничего подходящего под руку не попадалось, царь сбросил с плеч великолепный пурпурный плащ искусной работы Геликона, оторвал часть его и обернул драгоценной материей шлем, оставив свободными лишь глаза. Края ткани, небрежно завязанной на затылке свисали до середины спины, придавая царскому одеянию шутовской вид, и Александр почувствовал себя несколько неловко. Опасаясь, что гетайры заметят его смущение, царь швырнул остатки плаща на землю и поспешно шагнул вслед за Таис. Его примеру последовали Гефестион, Кратер и Птолемей, также пожертвовавшие своими плащами. Остальные предпочли остаться снаружи.

Внутри храма, который, как оказалось, представлял собой попросту огороженный высокой стеной двор, было пустынно. Здесь не было ни статуй, ни украшений, ни жертвенных чаш и посвящений, столь обычных для эллинских святилищ, не было фресок и драгоценной посуды, а также изображений чудовищ, как в храмах Вавилонии, не было изящных каменных барельефов, обычных таинственным святилищам Кемта. Единственным культовым сооружением был расположенный посреди храма алтарь, на котором пылало девственно чистое пламя. Языки этого пламени были прозрачны настолько, что сквозь них были видны руки жреца, стоящего за алтарем. Как уверяли Александра переметнувшиеся на сторону македонян парсийские вельможи, силу этому огню давало горячее дыхание земли, вырывающееся из бездонных глубин, расположенных дальше бездн Тартара.

Таис остановилась у алтаря и завороженно устремила взор на огонь. Александр подошел к ней. Вначале он, как и девушка, глядел на пламя, протягивавшее скользкие языки вверх, словно пытаясь взвиться в манящее небо, затем перевел взгляд на Таис. В ее опушенных выгнутыми ресницами глазах плясал багровый вихрь. Мешаясь с аквамарином глазных яблок, он окрашивал очи девушки багровым туманом, в котором мелькали алые вспышки, подобные стремительным молниям. Эти молнии пронизывали глаза гетеры насквозь и оттого казалось, что они наполнены колдовской силой.

Раздался негромкий кашель. Александр и Таис одновременно повернули головы. Рядом с ними стоял неслышно подошедший маг. Лицо его было наполовину прикрыто повязкой, волосы блистали белизной. Парс отвесил поклон и произнес короткую фразу.

— Он благодарит тебя, царь, что ты спас храм Ахурамазды от поругания, — сказала Таис.

— Скажи ему, что владыка Азии заботится о любой вере, при условии, что эта вера признает его царскую власть.

Таис хотела перевести ответ царя, однако маг опередил ее.

— Не стоит утруждать себя, красавица, я знаю язык эллинов.

— Вот как! — Александр принял слегка напыщенную позу, скрестив на груди руки. — Я много слышал о твоей вере, маг!

— Мне ведомо, что идеи Заратустры известны эллинским мудрецам, в их числе и светлому разумом Аристотелю.

— Верно. Учитель не раз говорил мне, что знаком с учением Заратустры, но не захотел посвятить меня в его суть. Я так и не смог понять почему.

267

Известный афинский оратор, сторонник македонской партии.