Остров

— Ну? — Это был голос атланта.

В ответ раздался тихий вкрадчивый голос:

— Господин обещал заплатить…

— Фра! — изумился Кеельсее. Тихоня и жополиз, а заодно шпион в доме своего хозяина!

— Сколько? — брезгливо спросил Давр.

— Десять золотых колец.

— Держи. Здесь больше. — Послышался тихий звон. Кеельсее был готов лопнуть от злобы. — Давр расплачивался золотом из сундука номарха Кемта!

Предатель спрятал золото в кошель и зашептал:

— Слушай меня, советник. Номарх что-то замышляет. Он собрал и вооружил несколько полков. Они находятся далеко от западной границы, значит, предназначены не для войны с кочевниками. Ни один из них не находится близ побережья, значит, они не готовятся отразить нападение пиратов. Все они расположены в центре Кемта между Саисом и Мемфисом.

— Может быть, он опасается фараона?

— Нет, этот глупый мальчишка не имеет и сотни преданных ему воинов. Номарх может раздавить его, словно муху. Однажды он упоминал при мне, что один из этих полков якобы предназначен для борьбы против служителей Сета, но я не верю этому. Жрецы Сета никогда не выходят на землю и не вступают в открытый бой. Они расправляются со своими врагами из-под земли, словно черви.

— Сколько всего новых полков?

— Не знаю точно, четыре или пять.

— Что ты знаешь еще?

— Еще? Он ведет какие-то таинственные переговоры с послами народов моря. Наши корабли перестали сжигать их селения, а их пиратские эскадры не тревожат наше побережье. Это странно, советник, тем более, что кемтян и народы моря разделяют три столетия непрерывных войн.

— Все?

— Все.

— И ты считаешь, что этот бред стоит горсти золота?

— Эх, советник, что такое для тебя горсть золота! — Фра дунул на раскрытую ладонь — Пыль. А для меня — целое состояние.

— Ну ладно — немного подумав, решил Давр — иди. Если узнаешь еще что-нибудь, ты знаешь, как со мной связаться.

К дверям своих покоев Кеельсее подлетел кипя от ярости. Шпионы Командора! Предатели в его собственном доме! Услужливое воображение рождало самые страшные пытки, которым он подвергнет скользкого слизняка Фра. Дыба! Котел с кипящим маслом! Жгучие термиты! А под конец — на корм крокодилам; пусть полакомятся свежатинкой!

Может быть, эта ярость и спасла ему жизнь. Совершенно не опасаясь, что его могут услышать, номарх пнул ногой в дверь и буквально влетел в комнату. И тотчас же позади него просвистела сталь. Если прожитые годы и ослабили силу мышц номарха, но они не тронули его реакцию, оставшуюся стремительной, словно мысль. Моментально оценив ситуацию: он на свету, а нападавший в темноте — номарх кувыркнулся через голову и покатился туда, где должно было быть ложе. Вот и оно, номарх крепко врезался в медную ножку. Рука его метнулась в складки постели и извлекла бластер. Нападавший был уже в шаге от своей жертвы, занесенный для удара меч тонко рассек воздух, но Кеельсее опередил своего врага. Тьму прорезали несколько импульсов, один из которых разворотил грудь взмахнувшего мечом человека. Но убийца был не один, из углов надвигались новые тени. Кеельсее полосовал темноту длинными импульсами и слышал свой дикий подсознательный вопль.

Поднялась тревога. В спальню ворвались доры с обнаженными мечами. Зазвенел металл. Сражающиеся яростно рубили друг друга.

— Огня! — орал Кеельсее, разряжая бластер в каждого, кто имел неосторожность приблизиться к ложу, на котором утвердился помятый номарх.

Загорелись факелы, озарившие целый лес обнаженных мечей. На полу в лужах крови лежали люди.

— Болваны — заорал номарх на растерянных доров, окончательно убедившись, что лишь чудом не лишился головы — Как вы проворонили их?!

— Не раздирайся — сказал Гиптий на атлантическом — Доры здесь ни при чем. Они пришли из-под земли. Это люди Сета.

Факелы высветили черную, уходящую вглубь земли, дыру. Один из доров наклонился над ней, раздался свист, и воин рухнул. Из горла его торчала черная стрела. Разразившись бранью, его товарищи стали кидать в дыру факелы.

— Завалить ее! Сейчас же!

Пока перепуганные рабы таскали корзины с землей и камни, обрушивая свою ношу в подземный ход, атланты рассматривали тела убитых врагов… Их было четверо; двоих из них убил номарх, двое других погибли от мечей доров. Слуги Сета были облачены в темно-багровые балахоны с большим черным солнцем на спине. Вооружены они были короткими узкими мечами, на пальце одного из них, видимо старшего, блестел массивный золотой перстень, украшенный крупной черной жемчужиной. Кеельсее сдернул его и примерил на свою руку.

— Трофей.

Жемчужина была мертвенно-черной, лишь утром, когда встало Солнце, из ее центра прорезался узкий зеленоватый луч, тут же распавшийся в напоенном желтизной воздухе.

Сознание — мир образов и желаний. Сознание — бездна мыслей и чувств, непредсказуемых никаким провидцем. Вы можете читать мысли, но никакая сила ума не поможет вам проникнуть в бездну сознания.

Атланты посчитали Крека глупым безобидным мальчишкой. Да он и был таковым. Он не видел своей матери, ее у него никогда не было. Была женщина, которая выкинула его из своего чрева и забыла о нем. В самой глубине сердца таилась мысль, что ее заставили забыть, но это не играло особой роли.

Всю жизнь он помнил себя на этом острове. Совсем маленьким он играл в прятки в бесконечных лабиринтах железного корабля, но потом корабль ему опротивел. Он полюбил остров и готов был пропадать там бесконечно долго. Целыми днями он носился по знакомым и родным тропинкам и рощам Круглого Острова. Он знал здесь каждое дерево, каждый куст. Горные козочки чесали свои мордочки о его руки, змеи прятали клыки и шипя уползали в каменную прохладу гор. Остров признал его своим и принял в недоступное чужаку братство.

Но на ночь Крека загоняли спать в душный железный ящик, который они именовали Домом. Сначала насильно. Потом он привык. Они боялись, что Крек одичает и сольется с островом, а они потеряют его. Он зачем-то был им нужен.

Еще он помнил, как когда-то давным-давно на остров прилетела железная лодка. Из нее вышли трое. Один из них поднял Крека в воздух и сказал: «А может, убьем гаденыша, а то, неровен час, придет день — и он рассчитается с нами за своего отца!»

Крек не понял всего, что говорил этот человек, но почувствовал, что душа у человека багрово-черная и он желает зла маленькому Креку. Дикарь хотел ударить злого человека, но передумал. Он заплакал. Надо было показать, что он слаб.

Тогда к злому человеку подошел другой, с глазами, закрытыми черной маской. Он всем своим видом пытался показать, что у него добрая душа, но Крек чувствовал, что у этого человека вообще нет души, а есть слепящая равнодушная бездна.

Он приказал: «Оставь его — И добавил: — Мальчишка безвреден. Он не знал своего отца и никогда не узнает о его смерти. Он будет связью между нами и землей. Он первый, а их будут тысячи. Мы будем править, опираясь на их плечи. Пусть этот дикарь живет на острове. Пусть остров заменит ему весь мир».

У третьего была очень чистая душа. Но он не захотел сказать ничего. И глаза его были странны.

Они улетели. С тех пор лодка приходила всего два или три раза. Может быть, больше, но Крек об этом не знал. Потом ему объяснили, что люди, приплывающие на остров — злые и могут принести беду, а поэтому их надо убить, не то они убьют тебя. Креку не хотелось верить, но он сделал вид, что поверил. С тех пор он вместе с другими обитателями острова истреблял все корабли, осмелившиеся пристать к омываемому волнами клочку суши. Но посещения эти становились реже и реже. Люди стали бояться Острова Смерти.

Обитатели острова называли себя атлантами. Они сказали, что Крек такой же, как и они, что он их друг. Но Крек чувствовал в их словах некую фальшь. Его внимательные глаза отмечали, что некоторые из названных «друзей» пренебрегают им, считают его ниже себя. Кое-кто из них даже пытался заставить Крека выполнять чужую работу. Правда, старший из атлантов Гир наказал их за это, но они не изменили своего отношения. Кроме всего этого, Крека мучило подозрение, что атланты обманули время. Он заметил еще в детстве, что жизнь в природе течет и обновляется намного быстрее, чем жизнь Крека. Бесчисленно многие листья успели состарить деревья, прежде чем Крек стал большим и сильным. Многие и многие козочки оставили на склонах свои источенные кости, прежде чем Креку пришло время брить свое лицо. Атлантов же время, казалось, вообще не коснулось: они оставались такими же, какими он помнил их многие годы назад.