Остров

— Меня самого мучает этот вопрос, — скривил губы Русий.

— А все очень просто. Этот человек был личностью. Он имел что сказать миру, а ваше общество — государство утилизировало его, превращало в обыкновенный винтик в огромной машине. Он пытался крикнуть «я», ему затыкало рот дружное «мы». Он хотел любить женщину, его заставляли любить похотливых самок. Он хотел пить чистое вино, ему же черпали прокисшую брагу. Он был чужаком на вашем пиру. Его не пьянила мутная брага, он не мог надышаться грязным воздухом. Он хотел взвиться ввысь, вы обрезали ему крылья. Он переставал чувствовать себя человеком. Все его мысли, желания, стремления подавлялись идеями и целью общества. Он хотел подарить миру свою сущность, вам же был нужен идейнопослушный слепок мастерских мэтра Сальвазия. Он был бунтарь. Он взбунтовался против равнодушного мира и за этим бунтом он потерял моральное «я» и переступил грань нравственного — стал предателем. Я не оправдываю его поступок, но я восхищаюсь его бунтом. Он посмел поднять голову, но поднял ее криво.

Гримн умолк и отпил глоток ойвы. Нить разговора взял в свои руки Русий.

— Мне кажется, вы идеализируете его облик. Вы, Гримн, впадаете в грех, который приписываете мне. Из простого конкретного предателя с его комплексами и мотивами вы пытаетесь создать образ чистого, если так можно выразиться, бескорыстного предательства. Это не человек, это памятник предателю-идеалисту. Поверьте, он не был идеалом, я читал его досье. Он совершил немало грязных поступков, которые не могут быть оправданы и вашей моралью. Согласен, что мотивы предательства изложены вами достаточно правильно, но история не поставит ему памятника. Он не станет символом мученика идеи. Он останется эпизодом, грязной строкой в книге судеб. И я не могу оправдать его поступка ни с точки зрения идеи Высшего Разума, ни с точки зрения вашей морали. Исходя из идеи Высшего Разума, он преступил грань пользы поступка и отбросил достижение Всеобщего Счастья на многие десятки лет. Он предал не народ, нет… Он предал не Атлантиду. Он предал большее — он предал идею Высшего Разума! Единственное универсальное, существующее во Вселенной. Он вмешался в законы мироздания, а это смешнее и нелепее, чем пытаться остановить гигантское колесо Вечности, и он был пожран неизбежным. Это дикость — оправдывать его поступок.

— Вот вы опять заговорили о Высшем Разуме. Вы опять скомкали маленького человечка и заменили его идеей. Интересы человека пожраны интересами общества. Разве это не страшно?

— Нет. Страшно другое. Когда индивидуализм подменяет собой общество. Хаос и преступность, наркомания и проституция. Разве вы не столкнулись с этим?

— Ну, насчет проституции… Эта язва поразила и ваше общество. Ведь ваша идея внебрачных отношений по сути дела та же проституция!

— Чепуха! Наши женщины занимаются любовью ради удовольствия, ради продолжения жизни, ваши проститутки — ради денег!

Гримн вдруг довольно рассмеялся.

— Ваши мысли быстры и интересны. Может показаться странным, но я рад, что вы попали к нам в гости. Мне давно не попадался столь интересный собеседник. А как по-вашему, есть ли предателю оправдание с позиций нашей морали?

— Нет. Он нарушил одну из главных ваших заповедей — не предай.

— Хм. Вы неплохо знаете и наши идеи. Это делает вам честь. Послушайте, неужели наше отрицание этого поступка через «не предай» ложно сравнительно вашей утилитарной идеи? Ведь если бы предал какой-нибудь наш генерал, уничтожил, например, альзильский флот и помог вам захватить Альзилиду, то он способствовал бы достижению Высшего Разума и вы оправдали бы его поступок?

— Несомненно. Мы оцениваем его прежде всего с точки зрения полезности для достижения конечной цели общества.

Нравственные нормы, основанные на иной основе, ложны, а значит, не имеют никакого значения или, в крайнем случае — второстепенное значение.

— А как же быть с тем фактом, что поступок этот — гнуснейшее предательство? Как же быть с жалом ехидны, умерщвляющей собственных детей? Как оправдать то, что означенный генерал погубил бы целый народ, погубил детей, женщин, культуру? Неужели жизни миллионов людей стоят меньше, чем ваша идея Великого Разума? Тогда эта идея — кровавый Молох, она пожирает грудных младенцев. Можно ли въехать в ворота Великого Разума на красном коне?!

— Идея Разума выше этих жертв. Они — преходящи, идея — вечна. Мы должны жить не ради себя, мы должны жить ради будущего. Мы лишь песчинки в огромном макромире Вселенной.

— Постойте, зачем же низводить себя до песчинок? Я лично не согласен считать себя песчинкой. Мы мыслим, мы созидаем. Мы можем создавать звезды. И то, что мы хотим создать, мы должны делать сейчас, а не оставлять какому-то Высшему Разуму.

Русий устало откинулся в кресле.

— Наш спор бессмыслен. Мы стоим на разных полюсах. Хотя я не могу не признать, что ваши доводы были весьма обоснованны. С точки зрения вашей идеи!

— Спасибо хоть на этом. Но если вы не против, я бы хотел продолжить дискуссию. Не буду скрывать от вас, я ее записываю. Для себя. А может, и для вас. Когда-нибудь вам будет крайне интересно послушать то, что вы мне наговорили.

— Я не против. Хотя сомневаюсь, что нам когда-нибудь придется встретиться. — Русий налил ойвы и промочил пересохшее горло.

— Не зарекайтесь! — Гримн немедленно последовал его примеру.

— Итак, — сказал, он осушив бокал, — у нас обоих есть определенные доводы в пользу наших воззрений. Я не смог сразить вас, вы не смогли повалить меня. Сейчас же мне интересно услышать от вас, как соотнести идею Высшего Разума с идеей Всеобщего Счастья?

— Ну, это слишком легко. Общество, достигшее Высшего Разума, будет абсолютно счастливо. Люди будут владеть таким капиталом знаний, который поможет достичь им полного материального и культурного благополучия. Они будут высоки душой и богаты благами. Они уничтожат хижины и будут жить в прекрасных дворцах. Разум уничтожит нищету и голод, превратит Вселенную в мир изобилия. Человек перестанет бросать завистливые взгляды на человека. Люди достигнут вершин самопознания. Наступит всеобщая любовь.

— Красиво звучит, но это не более чем прекрасная сказка. Человек хищен. Он зверь. И нельзя вытравить этого зверя никакими средствами. Если только не выжигать. И хорошо, если он — благородный зверь. Благородный умеет ценить своего врага, не трогает слабого, подаст руку раненому. Но страшно, когда пытаются приручить этого зверя. Его заключают в клетку с золотыми решетками. Он смиряется. Для вида. И пожирает парное молочко. Вместо кровавого мяса. Но бойтесь его! Он потерял благородство. Он стал равнодушен: к себе, к другу, к миру. Золотые прутья вытянули из него все чувства, кроме одного — равнодушия, чувства страшного, более страшного, чем ярость. Бойтесь этих людей. Они не враги, они равнодушные. Враг встречает тебя с открытым забралом, равнодушный прячется под маской смирения. Враг поразит тебя копьем, но подаст руку для последнего прости. Равнодушный пройдет мимо висящего над пропастью. Равнодушие погубит мир! Бойтесь равнодушия!

— Вы, случайно, не поэт? — неловко пошутил Русий, пытаясь охладить полемический пыл Гримна.

— Нет, что вы. Но я могу спеть гневную оду равнодушию. Ваш Разум довел людей до равнодушия. Вспомните, как равнодушно они бежали с баррикад, как равнодушно рвали портреты своих кумиров, которым еще вчера равнодушно пели пылкие гимны. Вы вытравили у людей чувства, заменив их равнодушием. Оно и убило вас. Всеобщее счастье, мир изобилия… Человеку нужны эмоции. Яркая кровь, вкус хорошего вина, чудо любви. Вы отобрали у него эти ощущения. Кровь заменили бесцветной водицей, любовь — равнодушными самками, вино — мутной брагой. Вы отобрали у него все, что отличало его от толпы, все, что говорило ему: я атлант игрек, умный и красивый. Я люблю женщин, я люблю бордовое вино. Я не боюсь умереть в бездне Космоса. Я не боюсь, потому что я люблю жизнь. Вы истребили этих людей. Единицы их остались на вашей планете. Единицы любящих жизнь. Они и умерли вчера, умерли красиво. Они со вкусом жили, со вкусом и шли умирать. И я склоняю перед ними голову. Другие же — серая масса. Они не боятся смерти, но и не могут умереть. Им все равно. Они словно трупные черви, равнодушно пожираемые погребальным костром. Они даже не фаталисты, у тех было хотя бы какое-то чувство-чувство неизбежности. Атланты не имеют и этого. Они черви, скользкие и безразличные. Вы пытаетесь вести их к Всеобщему Счастью, и они равнодушно плетутся за вами, но не надейтесь, вы не достигнете вашей цели, потому что равнодушие этих людей неспособно даже принять счастье.