Конец охоты

— Но разве ты не веруешь в Бога? — изумилась Шева.

Лицо Иисуса стало мрачным.

— Нет, — сказал он. — Я верю в Человека, и я верю в Высшее, определяемое волей мириадов существ. Это и есть то, что должно зваться Богом. И это Высшее наделяет меня великой силой, а правильней сказать — пока наделяет, ибо скоро сила исчезнет.

— Почему?

— Вино. Лев подмешал мне в нектар каплю вина.

— Это не Лев, это сделал Фома!

Учитель мягко улыбнулся:

— Тебе неведомы наши прозвища. От рождения я помечен знаком рыбы, он навечно запечатлен на моем бедре. Ты видела его.

— Я…

— Не лги! Я знаю, что ты видела его! Я чувствую это! На бедре Иуды, которого ты именуешь Фомой, другой знак — лев. Я был рожден для мирного сева, он пришел в мир для кровавой жатвы. С детства мы были неразлучны, и, когда я по доброй воле укрылся в Обители, Фома то и дело навещал меня. И я передал ему часть силы, но Фома обратил ее во зло. Моя сила должна нести мир, Фома обратил ее в войну. Он научился исцелять тело, убивая при том душу. А научившись убивать душу, он научился умерщвлять и тело. Фома — великий разрушитель, сошедший на землю в отмщение за прегрешения рода людского. Он считает, что минула эпоха Рыб и настала эра Льва. Он мечтает разжечь войну, сокрушительным пламенем прокатиться от границ далекого Китая до Геркулесовых столпов, от загадочных Гиперборейских краев до колдовских теснин Голконды. Но для того ему нужна сила — большая, чем та, которой обладает он. Ему нужна моя сила! Он долго пытался заставить меня служить ему, но так и не сумел. И тогда он пошел лживым окольным путем и достиг своего.

— Но как?

— Он подмешал мне в хаому вино, дабы я стал таким, как все. Гибельный дар Ноя убивает способность слияния с Высшим, а это значит, что не успеет прийти новая ночь, как я расстанусь с силой. У меня есть лишь один день, чтобы использовать ее самому либо передать другому.

— Это возможно сделать?

Иисус кивнул:

— Да. Чрез смерть. Тот, кто будет стоять подле меня в миг моей смерти, и тот, кто найдет в себе мужество принять силу, станет обладать ею. Но всего на один день, до следующей ночи. Ибо вечная сила не дана тем, кто отведал дар Ноя, замкнув свою душу внутри себя. Но Фоме хватит и дня, чтобы погубить мир, который он ненавидит.

«Совсем как Арктур», — подумала Шева, после чего спросила:

— И ты непременно должен умереть?

— Нет. Я бы мог просто расстаться с силой. Утратить ее еще не значит утратить жизнь. Но мои братья уже позаботились о том, чтобы я умер.

— Кто? Фома?

— Не только. Еще и Иоанн, любимейший из учеников, посланный мною в мир из Обители праведности, чтобы сеять добро и истину.

— Но почему он, столь близкий к тебе, предаст?

— Судьбе угодно, чтобы отступились все. И потому меня предали и Фома, и Иоанн. Первый потому, что жаждет бури, второй из-за того, что боится ее. Люди, самые близкие мне, обрекли меня на гибель, даже не озаботив себя мыслью: а не страшусь ли я смерти, ибо страх способен убить силу, и тогда никто ничего не выиграет.

Иисус умолк. Молчала и Шева, с замиранием сердца ожидая его слов.

— Ты хочешь спросить: а страшусь ли я смерти? — Охотница кивнула, сглотнув неожиданно образовавшийся в горле комок. — Да, страшусь. Я знаю, что за смертью грядет воскрешение и новая жизнь, но я страшусь мига небытия, ибо в нем заключены ужасная боль и неопределенность, которая страшнее любой боли, какую только можно себе представить. И я страшусь этого, ибо сердце Человека тоже скроено из плоти. Я знаю, моя смерть многое даст миру, я знаю, она даст ему силу, в которой он нуждается, но я не знаю, готов ли я умереть. И сомнение червем точит мою душу. Сомнение, всю силу которого ты, женщина по имени Шева, даже не можешь себе вообразить.

Охотнице оставалось лишь хмыкнуть.

— Арктур?

— Нет, это не я. Но ты права, он рядом, и он подхватит силу, что вырвется из моих рук. Он достойней всех прочих, и потому сила должна принадлежать ему.

— Ты знаешь, кто он? — мрачно полюбопытствовала Шева.

— Да. А разве ты не знаешь этого?

— Нет.

Иисус укоризненно покачал головой:

— Не обманывай собственное сердце, женщина с душой смеющейся кошки! Наибольшее зло человек совершает тогда, когда он тщится обмануть сердце! Но пора. Я уже слышу шаги.

— Слушай… — Шева осторожно коснулась пальцами руки Иисуса. — Послушай меня. Быть может, тебе все же стоит бежать. Смерть и впрямь не слишком приятная штука.

Грустная улыбка продолжала играть на освещенном луной лице Иисуса.

— Откуда тебе знать об этом?

— Я видела, как умирают. Много раз видела. Ни один из принявших смерть не испытывал радости. Их лица были искажены болью и криком.

— Нет. — Учитель покачал головой. — Я должен последовать по пути, указанному мне судьбой. Я должен продолжать свой путь, потому что такого не может быть, чтобы пророка убили не в Иерусалиме. Пророк обязан умереть, чтобы дать убогим силу, потому-то убогие и позвали меня. Потому-то все отреклись от меня или готовы сделать это. Все отрекутся от меня. И ты, Петр, будешь первым, кто сделает это.

Глупо было возражать, но Шева из упрямства возразила:

— И не подумаю.

— Отречешься, ибо у тебя есть дело, более важное, чем жизнь или смерть человека по имени Иешуа, одного из бесчисленных миллионов человеков, обитающих на земле.

И такая печаль прозвучала в голосе Человека, уже смирившегося с тем, что ему предстоит стать человеком, а заодно умереть, что Шева невольно была тронута его печалью.

— Я помогу тебе, — сказала она. — И нет у меня больше никакого дела!

И в этот миг запел петух…

Что произошло дальше, вернее, что должно было произойти, Шева знала от Аналитической службы. Но сами события развивались несколько иначе, чем предполагалось. Иуда привел с собой не только храмовых стражников, но и отряд легионеров, патрулировавших городскую улицу неподалеку от врат. Пять десятков блещущих доспехами воинов — сила, способная вселить робость в любое, даже самое отважное сердце. Но ученики не испугались. Они не бросились бежать прочь, как уверяли позднее Марк, Матфей, Лука и загадочный Иоанн. Они не уподобились смиренным овцам, испуганным стадом столпившимся за спиной пастыря. И не было никакого иудиного поцелуя, ибо к тому времени Иисуса уже поцеловал Фома. Иуда просто ткнул пальцем в Учителя, чьи белые одежды ярким пятном выделялись на фоне более темных одеяний учеников, после чего присоединился к своим братьям.

Его поведение изумило центуриона, командовавшего легионерами. Во взоре его даже возникло сомнение, тут же, впрочем, исчезнувшее. Он был военным человеком, а значит, не имел права удивляться ни слову, ни поступку. Центурион отдал команду, и легионеры рассыпались цепью, прижимая учеников к ограде сада. Те не остались в долгу, и в свете факелов хищно заблестели длинные ножи. Оружие было у всех: у Иакова и Филиппа, у Иоанна и Андрея, у Иосифа и Матфея. Даже Иуда и тот извлек из-за пазухи правленый на камне клинок, а Фома выхватил римский меч. Поколебавшись, взялась за нож и Шева. Лишь Пауль не имел при себе оружия, но тогда он поднял с земли камень.

Центурион явно не ожидал подобного оборота, но это ничуть не смутило его.

— Бросьте оружие! — приказал он ученикам.

— Бросьте! — повторил Иисус. Но ученики лишь молча переглянулись.

Тогда центурион махнул мечом, и легионеры устремились в атаку. За ними бежали вооруженные короткими копьями и мечами храмовые слуги. И разгорелся бой, яростный и скоротечный. Звон стали и крики разорвали тишину. Ненадолго, ибо вскоре все было закончено. Трое учеников — Филипп, Варфоломей, Иаков, сын Алфея, — бездыханно распластались на черной траве. Остальные бежали, а Иуда, сын Симона Зелота, и Пауль (юноша опустил свой камень на голову одного из храмовых слуг и пытался подхватить валявшийся на земле меч, но был оглушен ударом щита) оказались в руках у врагов. Как оказался в их руках и Учитель праведности, который мог в единый миг разметать вражьи ряды, но который не воспользовался своей силой. Нападавшие потеряли четверых, двух из них сразила Шева, в самый последний миг ускользнувшая из рук врагов и притаившаяся в кроне лимонного древа. И теперь Охотница стала невольной свидетельницей сцены, разыгравшейся подле Гефсиманского сада.