Страница 13 из 37
Мы выдернули листок из старой тетради и велели Г. О. уколоть большой палец, ведь мы, старшие братья, обязаны научить его быть храбрым. Мы-то давно уже не боимся добывать кровь из пальца, а он сперва не хотел, но потом согласился, а я ему немного помог, потому что он все-таки немного боялся. И когда он наконец увидел, как капелька крови становится все здоровей и толще (я потихоньку нажимал ему на подушечку пальца), он сам обрадовался, как я ему и говорил.
Итак, мы написали кровью Г. О. следующие слова (только после слова «возвращен» кровь у нас кончилась, и дальше мы писали розовым лаком — цвет выходит немного посветлее, но лично я всегда использую его, когда бываю ранен в сражении).
Пока Освальд писал это послание, Алиса потихоньку утешала пленника, говоря, что скоро уже все будет позади, и вообще это только игра. Пленник притих, так что я предпочел сделать вид, будто я этого не слышал. Капитану разбойников приходится иногда мириться с подобными вещами.
Итак, мы написали следующее послание:
«Альберт Моррисон попал в плен к разбойникам. Он будет возвращен своим скорбящим близким за выкуп в три тысячи фунтов, и все будет прощено и забыто».
Насчет «прощено и забыто» я был не очень уверен, но Дикки говорил, что он видел в какой-то газете точь-в-точь такое объявление, насчет скорбящих близких, и там были именно эти слова, поэтому я решил, что тут все правильно.
Г. О. был отправлен с письмом — он имел на это право, ведь это его кровью оно было написано. Он должен был подбросить его на крыльцо к миссис Моррисон.
Через пару минут Г. О. возвратился вместе с Альбертовым дядей.
— Что я вижу, Альберт? — возопил он. — Увы, увы, несчастный мой племянник! Неужто я вижу тебя в руках жестоких корсаров?
— Мы разбойники, — поправил его Г. О. — Вы же видели, в письме сказано — разбойники.
— От всей души прошу прощения, джентльмены, — извинился дядя Альберта, — разумеется, речь шла о разбойниках. Итак, Альберт, ты чувствуешь на себе все пагубные последствия непослушания: вот к чему приводит любопытство, которое увлекло тебя вслед за чучелом Гая Фокса, несмотря на то, что преданная мать умоляла тебя отказаться от приманок этого развлечения.
Альберт заныл, что он вовсе не виноват и играть в эту игру вовсе не хотел.
— Раскаяние так и не коснулось твоей души! — объявил его дядя и попросил нас показать ему темницу.
Мы показали ему и загородку, и коврик из соломы, и сосуд, и сухие корки, и все прочее.
— Все отменно устроенно, — признал дядя Альберта. — Альберт, ты не ценишь своего счастья. Когда я был в твоем возрасте, никто не позаботился устроить для меня столь замечательную темницу. По-моему, мне следует оставить тебя здесь.
Альберт опять принялся реветь и сказал, что он просит прощения и будет вести себя хорошо.
— И по этой обветшалой причине ты рассчитываешь, что я уплачу за тебя выкуп? По совести говоря, племянничек, я сомневаюсь, стоишь ли ты таких денег. Право же, сумма, указанная в этом документе, кажется мне преувеличенной: Альберт не стоит трех тысяч фунтов. Да и финансы мои не в столь хорошем состоянии. Возможно, вы согласитесь принять более умеренный выкуп?
Мы сказали, что согласимся.
— Скажем, восемь пенсов, — продолжал Альбертов дядя, — больше мелочи у меня не наберется.
— Большое спасибо, — сказала Алиса, когда он протянул нам деньги, — но может быть, нам не следует брать эти деньги? Ведь это была только игра.
— Все в порядке. Так, Альберт, игра окончена, быстро беги домой и расскажи маме, как хорошо ты провел время.
Как только Альберт, который живет по соседству, вышел из комнаты, его дядя сел в то кресло, которое мы прожгли в прошлом году в день Гая Фокса, и усадил Алису себе на колени, а мы расселись вокруг камина, ожидая, когда наступит время пускать фейерверк. Он послал Дикки за каштанами, и мы поджарили их, а он почти до семи часов рассказывал нам разные истории. У него это отлично выходит — он говорит за каждого человека в своей истории разными голосами. Наконец, он сказал:
— Слушайте, ребятня. Я люблю, когда вы играете и веселитесь, и, по-моему, Альберту тоже следовало бы научиться играть.
— Он еще научится, — пообещал Г. О., но я лучше его понял, что имел в виду дядя Альберта, поскольку я гораздо старше, чем Г. О. Он продолжал:
— Но как же быть с мамой Альберта? Неужели вы не понимаете, как она перепугалась, когда он не вернулся домой? Хорошо еще, что я случайно видел, как вы вели его к себе, и предупредил ее. А если б мы ничего не знали?
Так он разговаривает, только когда сердится или почти сердится. Обычно он говорит, точно по книжке читает.
Мы все молчали. Я думал, что же ему ответить, но первой заговорила Алиса.
Девчонки иногда говорят такие вещи, которые мальчики никак выговорить не могут. Она обняла Альбертова дядю за шею и сказала:
— Простите нас, пожалуйста. Мы правда не подумали о его маме. Понимаете, мы ведь очень стараемся не думать о чужих мамах, потому что…
Как раз в эту минуту мы услышали, как папа открывает дверь своим ключом и дядя Альберта, который живет по соседству, поцеловал Алису и отпустил ее, и все мы вышли встречать папу. Мне показалось, что дядя Альберта, который живет по соседству, пробормотал что-то вроде: «Бедные чертенята!»
Вряд ли он имел в виду нас, ведь мы так здорово повеселились, съели каштаны, а впереди наш ждал фейерверк и всяческие другие удовольствия.
Глава восьмая, в которой мы становимся издателями
Это дядя Альберта посоветовал нам издать газету. Он сказал, что по его мнению ремесло разбойников не может принести нам постоянный доход, а вот ремесло журналиста — вполне может.
Поскольку нам удалось выгодно продать и стихи Ноэля, и «информацию» о лорде Тоттенхэме, мы решили, что и сами вполне сумеем издать газету. Издатели, ясное дело, люди богатые и важные, достаточно вспомнить ту роскошную контору, с большим мягким ковром, большим письменным столом и человеком, который сидит за стеклом, точно мумия египетская, не говоря уж о том, какую кучу монет редактор небрежно вытащил из кармана, когда отдавал мне пять шиллингов.
Дора захотела быть главным редактором. И хотя Освальд тоже хотел быть редактором, особенно главным, он уступил ей: ведь она девочка; и потом, не зря даже в хрестоматиях для детишек пишут, что Добродетель обретет Награду в себе самой. Да к тому же это такая возня! Стоит тебе стать издателем, и все хотят поместить в твоей газете все, что им нравится, и никому дела нет, что все не помещается, как не крути листочки. Просто кошмар! Дора билась-билась, а потом сказала, что если ее сейчас же не оставят в покое, она больше не будет редактором, и пусть кто хочет, сам издает газету.
Освальд, как и полагается хорошему брату, предложил ей:
— Я всегда готов помочь тебе, Дора! — а она ответила:
— От тебя одного больше беспокойства, чем от всех остальных вместе взятых! Вот и будь сам редактором — посмотрим, как тебе это понравится! А я брошу все это!.
Но все-таки не бросила, и мы были редакторами вместе, а Альберту, который живет по соседству, мы разрешили быть младшим редактором, потому что он поранил себе ногу гвоздем, который засел у него в башмаке.
Когда мы придумали эту газету, дядя Альберта отпечатал ее для нас на машинке, и мы разослали по икс… — я хочу сказать, по экземпляру — всем нашим друзьям, и не осталось никого, кому мы могли бы предложить купить газету. Жалко, что мы не подумали об этом раньше. Мы назвали эту газету «Рекордер Льюисхэма», потому что мы живем в Льюисхэме, а «Рекордер» — в честь того доброго издателя. Я бы мог сам сочинить гораздо лучшую газету, но редактор не имеет права сам писать все в своей газете. По-моему, это несправедливо, но такое уж правило. Надо заполнить всю газету тем, что принесут тебе другие писатели. Если у меня когда-нибудь будет время, я сочиню целую газету один, все лучше, чем такая мешанина. У нас не хватило времени, чтобы сделать иллюстрированный выпуск, но на самом первом икс — экземпляре — я нарисовал тонущий корабль в полной оснастке. Поскольку печатная машинка рисовать не умеет, в остальных газетах картинки уже не было. Вы не поверите, сколько времени отняла у нас эта газета! Вот она перед вами.