Фантом

Дима вернулся к себе, и только прилег на диван, как вдруг отчетливо услышал посторонний звук. Вскочил; сердце скатилось вниз. Нет, он не боялся конкретных покойников – это было смятение перед возможной встречей с неизвестностью.

Теперь он приоткрыл дверь осторожно, заглянув сначала в щелку, и только потом просунул всю голову. На подоконнике у разбитого окна сидел огромный серый кот; сидел и спокойно облизывался. На секунду глаза кота сверкнули красноватым огнем. Дима подумал, что такой кот может и броситься, поэтому не подходя ближе, громко крикнул:

– Брысь!

Кот посмотрел на него, но никак не прореагировал.

– Брысь! – Дима замахал руками. Кот недовольно выгнул спину и не спеша, спрыгнул в темноту.

…Странно, – подумал Дима, – я никогда не видел этого кота. Может, это ее душа?.. – и про себя рассмеялся собственной примитивной фантазии. Даже начинающие писатели перестали ассоциировать душу с кошкой – это все равно что рифмовать «розы – морозы». Но тогда что это странный зверь?..

Дима выглянул в сад. Кот давно убежал, и там было тихо; даже деревья замерли, будто в ожидании чего-то. …Нет, заснуть сегодня вряд ли получится… – он понимал, что как только уйдет из этой комнаты, так сразу снова начнет прислушиваться, – но не спать же мне в одной комнате с покойником?.. Снова обошел комнату, внимательно разглядывая вещи, и остановился возле пианино с позеленевшими подсвечниками и тусклой золоченой табличкой «SMIDT – WEGENER». В свое время специалисты говорили, что это дорогой и очень хороший инструмент, надо только его настроить. Но настраивать не стали, потому что все равно, играть на нем никто не умел. Как оно попало в этот дом и, главное, зачем?..

Дима открыл крышку. Беспомощно посмотрел на клавиши, покрытые пожелтевшими пластинами слоновьей кости; вспомнил, как в детстве его пытались научить играть, и даже учителя приглашали на дом, а он убегал, прятался в зарослях жасмина – это была одна из самых увлекательных его игр; игра в «партизан». Ему нравилось, затаив дыхание, лежать под кустом, пока «враги» ходили совсем рядом, раздвигая густые ветки, и не могли найти. Учитель уходил, и только тогда он радостно вылезал из своего укрытия. Его не ругали, а только предупреждали, что наступит момент, когда он сам пожалеет обо всем. И, вот, обещанный момент наступил – сейчас он действительно жалел, что не может сесть за инструмент и извлечь из него красивые печальные звуки. На всякий случай, все-таки ткнул пальцем в одну из клавиш, но тишину разорвал резкий дребезжащий звук.

Покачав головой, Дима, аккуратно закрыл крышку, вновь натолкнувшись взглядом на табличку с именами изготовителей. …Сколько ж ему лет? Ведь когда-то на нем играли – играли, пока оно не попало в этот дом… – провел рукой по черной полированной поверхности, и на пальцах остался налет пыли, – …оно умерло. Оно задохнулось здесь… – подумал он с грустью.

На пианино стояла статуэтка, изображавшая толстого китайца в коричневой юбке, держащего в руке что-то непонятное, похожее на блестящий золотой платок. Вокруг ног китайца свился кольцом голубой дракон с мощными когтистыми лапами и раскрытой пастью, полной тонких фарфоровых зубов. Его черные выпученные глаза жадно изучали потенциальную жертву. Дима осторожно взял статуэтку, оказавшуюся на удивление легкой; повертел в руках; перевернул. На ее основании, поверх круглого клейма с иероглифами, неровными, фиолетовыми буквами было выведено: «Порт-Артур 19…» Последние цифры не читались, сколько Дима не пытался их рассмотреть. …Странно, – удивился он, – насколько я знаю, в Порт-Артуре никто из нашей семьи никогда не был… А что, вообще, я знаю о нашей семье?..

Бабка никогда не рассказывала о своем прошлом; деда он помнил плохо, потому что тот умер, когда ему исполнилось лет десять – вот, собственно, и все…

Дима поставил статуэтку прямо в оставленный ею же черный круг, четко прорисованный среди пыли, и медленно пошел дальше, оглядывая стену, на которой обычными гвоздями были прибиты фотографии. Он привык, что они находились здесь всегда, но никогда не рассматривал внимательно, и вот теперь, стоя перед пожелтевшими портретами незнакомых людей в военной форме и барышень с раскрашенными цветным карандашом глазами, с сожалением думал, что никогда и не узнает, кто эти люди. Он вдруг ощутил себя человеком без прошлого, который возник, вроде, ниоткуда – следовательно, и уйти ему предстояло в никуда. Обернулся, внимательно посмотрев на лежащий в другом конце комнаты труп – это оборвалась последняя связующая нить.

Дима вздохнул и сделав несколько шагов, оказался около… он не знал, как правильно называется этот предмет мебели: сервант не сервант, горка не горка, поэтому называл его просто – шкаф. Дверца шкафа представляла собой толстое стекло, вставленное в резной каркас, а боковины разделялись на квадратные окошки тонкими перегородками – очень красивая вещь, но с ней у Димы было связано самое ужасное детское воспоминание, навсегда отпечатавшееся в памяти.

Именно после того случая воздушность конструкции исчезла за газетами (пожелтевшие, они и сейчас закрывали содержимое шкафа), а до этого дня Дима очень любил заглядывать на нижние полки, где стояли красивые коробочки, в основном, желтые и розовые. Иногда он часами крутился у шкафа, ожидая, что кто-нибудь откроет его, и можно будет узнать, что же лежит в тех коробочках, но шкаф не открывали ни разу. Своим детским умишком он не понимал – зачем хранить под замком вещи, которыми не только не пользуешься, но даже никогда не достаешь, чтоб посмотреть!..

И однажды Дима не выдержал. Он даже знал, почему это произошло именно тогда, а не раньше и не позже – сейчас бы он дал своему поступку четкое определение – понты, но тогда, в первом классе, ему просто хотелось принести в школу нечто такое, чего не было б ни у кого больше.

Он помнил, как затаившись в комнате, ждал, пока все уйдут в сад, потом, с помощью кухонного ножа, оторвал планки, державшие маленькое нижнее стекло, вынул его и вытянув руки, втиснулся в пахнувшее сладковатой пылью пространство; правда, добраться до коробочек, он не смог из-за тесноты и преграждавших путь, кип старых тетрадей. Разочарованный, он уже собирался вылезти обратно, когда услышал шаги; дернулся, но крохотный гвоздик без шляпки очень больно впился в бок, и Диме оставалось только взирать через большое стекло на приближавшиеся хромовые сапоги и нетерпеливо извивавшийся в дедовой руке ремешок.

Вообще-то, дед уже демонстрировал его, не раз обещая поближе познакомить с ним внука, но тому всегда удавалось вовремя «переметнуться к партизанам»; вечером он, естественно, возвращался, но у деда было уже другое настроение и все ограничивалось недолгим стоянием в углу.

Теперь же, чувствуя себя, как рыба на крючке, Дима настолько испугался, что даже не понял, как его штаны, вместе с трусами, оказались на стуле, а сам он зажат в дедовых коленях. Все «партизаны» отпали сами собой, и после наконец-то состоявшегося «знакомства» Димина попа весь день горела огнем, поэтому, всхлипывая, он лежал в своей комнате и пытался разобраться, чем данный проступок оказался серьезнее других.

Еще два месяца назад, например, он абсолютно не сомневался, что его выпорют – когда случайно обнаружилась пропажа десяти рублей из дедова кармана. По привычке тогда Дима сбежал в сад, но уже через час явился сам, надеясь, что за такое признание вины дед, возможно, не заставит его снимать штаны, однако все закончилось, вообще, обычным стоянием в углу! А тут из-за какого-то дурацкого шкафа!..

Правда, возможно, в предыдущих случаях миротворческую миссию выполняла бабка – так она ж и сейчас не могла не слышать воплей, доносившихся из дома, но появилась лишь когда ее любимый внучек уже стоял в углу в пустой комнате, рыдая и запоздало прикрывая ладошками, видневшуюся из-под короткой майки голую попу позорного, ярко малинового цвета.

В общем, к вечеру Дима пришел к мысли, что в шкафу скрыта Страшная Тайна, которую дед с бабкой стерегут серьезнее, чем даже деньги.