Против всех

— Морозильник?

Служитель неожиданно хихикнул в кулачок, стушевался и движением бровей вернул на лицо выражение глубокой, доброжелательной озабоченности.

— Не уверен, что вам это подойдет.

— И все же… Что такое «морозильник»?

— Там опять дамы… Немного садизма, немного хорошей музыки и вина. Все пристойно, без перебора. Летальных исходов не зарегистрировано. Во всяком случае, в этом месяце.

— Скажите, пожалуйста, уважаемый, вы где работали до отеля?

Вопрос оказался для коридорного неприятным, он гордо вскинул голову.

— У вас, извиняюсь, какие-то претензии?

— Чистое любопытство. У вас речь характерная, нравоучительная.

— Да, представьте себе, служил директором одной из московских школ. И не стыжусь этого.

— Чего же тут стыдиться, — удивился Егор. — Я сам давно ли мечтал быть студентом… Что ж, спасибо за информацию, но мне сегодня ничего не надо. Лягу спать.

— То есть никаких распоряжений?

— Совершенно никаких.

Бывший директор, похоже, растерялся, с минуту еще маячил в гостиной, качая головой и бессмысленно разводя руками, и лишь затем, пожелав спокойной ночи, удалился.

— Пока не повидаю Анюту, ничего делать не буду, — упрямо сказал он Мышкину, который сидел перед ним, развалившись в кресле, как на нарах, скрестив нога, бодрый, улыбающийся.

Час назад Мышкин ввалился в номер, разбудив Егора дубовым стуком в дверь. Егор открыл полусонный, накинув халат на голое тело, — и едва признал гостя. На Мышкине был ослепительно-желтый парик, половину рожи закрывали роскошные, тоже рыжие и явно приклеенные усы, только по родному бельму да по перебитому в трех местах шнобелю Егор угадал, кто такой.

— Ну-ка, ну-ка, — радостно загудел Харитон Данилович, — покажись, сынку, какой ты стал. О, вижу, заматерел, забурел, поднакачал мослы, постарался Питоша… А в башке, поди, все такая же карусель?

Насколько Егор помнил, материн сожитель прежде не склонен был к такому бурному проявлению чувств. Вдобавок его покоробило, когда Мышкин, ни слова не говоря, попытался ткнуть ему кулаком в живот: еле успел увернуться. Но все равно он был рад.

За те годы, что провел в Угорье, Егор часто думал об этом человеке, пытаясь понять, какая в нем тайна. С виду мужик как мужик, крепко сбитый, немногословный. В сущности, невежественный, малограмотный, хотя много странствовал и от жизни, конечно, нахватался ума. Но откуда же в нем такая сила, которая всех окружающих всегда подавляла, да и на юного Егорку действовала: когда Мышкин к нему обращался за каким-нибудь пустяком, он непроизвольно настораживался, напрягался, хотя причин для этого не было. Мышкин никого не пугал и не совершал бессмысленных, злобных поступков.

Теперь-то, пожалуй, Егор знал ответ, и Жакин этот ответ косвенно не раз подтверждал. Такая сила, как у Харитона, это всего лишь — дар Божий, как талант, как красота. В нем присутствовала тихая мощь, как в природе, разлитой вокруг нас, и такая же, как в природе, в нем таилась способность к самообновлению и мгновенному разрушительному взрыву. Подобные люди редки, и им почему-то хочется угождать, хотя они этого вовсе не требуют. Жакин, дорогой учитель, точно так же устроен, с тем же даром природной мощи. И про себя Егор знал, что будет таким же. С той разницей, что Мышкин свою природную силу не контролировал, слепо подчинялся ее неожиданным прихотям, а Егор надеялся, что сумеет направить тайную энергию по высшему, предначертанному пути. Другого ему не дано. Он спаситель. Плохо ли, хорошо ли, но это так. С некоторых пор он больше не сомневался в своей судьбе.

За час они о многом поговорили и собирались позавтракать, но упрямство Егора смутило гостя.

— Второй раз об ней вспомнил. Зачем она тебе?

Егор огрызнулся:

— Сколько вам лет, Харитон Данилович?

— Шестьдесят с гаком, а чего? Молодой еще.

— Зачем тогда спрашиваете? Невеста она мне. Вы же знаете.

— Я-то знаю, да она помнит ли.

— Вы на что-то намекаете, Харитон Данилович?

— Дак это, — Мышкин дурашливо подергал парик, посмотрел на Егора сочувственно. — Намекать не приходится. Всем в городе известно. У Саши Хакасского она в приживалках.

— Как это — в приживалках?

— Вроде как любовница, что ли. Ты не расстраивайся, Егор. Содержит он ее богато, кормит, одевает. Гулять — и то с охраной ходит.

Как писали в старину, ни один мускул не дрогнул у Егора на лице.

— Хакасский — кто такой?

— О, большой человек. Главный бугор в Федулинске. От него вся тьма и неурядица.

— Молодой, старый?

— Как сказать, у сатанят возраста нету. По виду им всегда лет тридцать. На морду красивый, как мои волосья. При этом улыбчивый. Бабы на таких клюют.

— Не верю, — сказал Егор. — Тут что-то не так. Не сходится что-то.

Почему не сходится? Девушка из бедной семьи, родители у нее оборонщики. В больнице горшки старикам повала. И тут враз такое богатство. Да и сам он, говорю же, червонный туз. Мало кто устоит. Ее осуждать не за что. Но ты не горюй, другую невесту найдешь. Их много в Федулинске.

Егор подошел к столу, снял трубку и заказал в номер завтрак на двоих. Сказал Мышкину:

— В холодильнике жратвы полно, но пусть горяченького принесут, да?

Мышкин ответил:

— Стыдно мне немного за тебя, Егор.

— Почему?

— У тебя матушку убили, дом отобрали. По земле погнали, как зайца. А ты об невесте печешься, с которой два дня хороводился. Несолидно как-то. Егор взглянул на него с осуждением.

— Харитон Данилович, я же не отказываюсь. Все сделаю, как велите. Но сперва поговорю с ней. Пусть сама скажет, что я ей не нужен. У меня руки развяжутся.

Мышкин сморщился в печеное яблоко, сверкнул бельмом, всегдашний признак раздражения, но не успел возразить: у входной двери раздался звонок. Егор нажал кнопку пульта — и красивая, высокая девушка в черной юбке и белоснежной блузке вкатила на двухъярусной коляске завтрак. Ни разу не взглянув на них, начала сервировать стол у окна.

— Немая, что ли? — удивился Мышкин. — Чего-то даже не поздоровалась.

— Не обращайте внимания. Здесь свои порядки.

— Эй, детка, — окликнул Мышкин. — Тебе не помочь?

Девушка выпрямилась, изящно качнув полными бедрами, обернулась:

— Завтрак подан, господа.

— Спасибо, милая. Но чего ты вроде как-то дичишься?

— Нет, не дичусь. Нам первыми нельзя заговаривать с господами.

— Почему?

— По инструкции. Некоторым не нравится развязность.

Отвечала бойко, как по писаному, взгляд обалделый.

Мышкин не унимался:

— Тебя как зовут?

— Галя.

— Скажи, Галя, ты только завтраки подаешь или есть другие обязанности?

Нежное личико прояснилось, сверкнула белозубая улыбка:

— Все, что угодно. Желание гостя превыше всего. У меня все справки с собой.

Чтобы не быть голословной, достала из фартучка и показала издали какие-то синие бумажки.

— Дорого берешь?

— Совершенно ни копейки. Наши услуги входят в стоимость питания. Это обозначено в прейскуранте. Разве что могу принять маленький подарок за особые старания. Цветы, например.

— Да-а, — в раздумье протянул Мышкин. — Вот так прожили пеньками и ничего хорошего не видели. А ты говоришь — невеста!

Егор махнул рукой, и девушка, не попрощавшись, шмыгнула за дверь.

— Что касается свидания, — продолжал Мышкин, — сегодня же увидишь свою Анюту. Только после не жалей.

— Вот и хорошо, — обрадовался Егор.

Ближе к вечеру весь федулинский бомонд собрался на стадионе. После довольно долгого перерыва, связанного с эпидемией краснухи, унесшей на тот свет несколько тысяч ослабленных голодом горожан, спорт снова начал входить в моду. Проводились соревнования по мини-футболу, по бодибилдингу, по бегу в мешках, но особенной популярностью пользовались так называемые русские скачки. Действительно, веселое, незабываемое зрелище. В городе оборонщиков отродясь не было ипподрома, да и в ближайших деревнях всех лошадей, какие были, давно пустили на мясо, но оказалось, что это не беда. Голь, как говорится, на выдумки хитра. Скачки устраивали на теннисном корте, участвовать в них мог любой желающий, коней заменяли обыкновенные деревянные палки, пропущенные между ног. Правила тоже самые немудреные. Тот, кто пробегал пять кругов и не падал, считался победителем. Каждому удачному заезду благодарные федулинские зрители радовались, как дети, орали, вопили, швыряли на корт пустые бутылки, заключали сумасшедшие пари, короче, скачки превращались в большой спортивный праздник. Для самых азартных болельщиков, желающих всерьез попытать счастья, в ближайшем пункте прививки поставили настоящий тотализатор, где, при отсутствии денег, можно было сыграть на любой свой орган: почку, глаз, сердце, — а также внести в залог определенное количество крови — сто граммов, двести, литр, сколько не жалко. Выигрыши выпадали огромные. Рассказывали, что на одном из прошлых заездов некто Кеша Давыдов, поставив разом обе почки и селезенку, выиграл на инвалиде Петрове, изображающем лошадь по кличке Мандолина, сразу два мешка дури, которой обеспечил всю свою родню на десять лет вперед. Особую демократичность придавало скачкам то, что в них наравне с мужчинами участвовали женщины.