Одиночество героя

Однако — не исчезло.

Утром Оля поднялась здоровой, и начали они жить день за днем, почти как муж с женой или брат с сестрой. Ждали хозяина, но тот пока задерживался.

О плохом, о том, что будет с ними, если… не говорили, словно по взаимному уговору.

День уходил на долгие прогулки по оттаявшему, напоенному чудными запахами, зазеленевшему лесу, а также на приготовление пищи и бесконечные выяснения отношений с собакой Линьком и заносчивым, дерзким котярой Трофимычем. Суть этих отношений была в том, что пес и кот, по всей вероятности, считали их виноватыми в исчезновении любимого хозяина, и если девушку приняли все же довольно благосклонно, то Ивана Алексеевича на дух не выносили, постоянно устраивая ему разные пакости. Началось с того, что Трофимыч демонстративно помочился ему в ботинок, а когда он замахнулся на хулигана, пес Линек кинулся на помощь другу и разодрал ему брючину. Иван Алексеевич не то чтобы испугался, но огорчился. Лохматый громила стоял перед ним враскоряку и грозно скалил зубы, давая понять, что если понадобится, то он и на брючине не остановится. Клыки у него напоминали клинья пилы. Старцев любил собак, понимал их, его не обманула показная ярость пса. Линек не искал драки, всего лишь обозначил их взаимные права в доме. Как бы предупредил: ты тут не хозяин, понял? И веди себя соответственно, не маши кулаками.

— Ладно, — сказал Иван Алексеевич. — Повыпендривайся пока. Жрать захочешь, тогда посмотрим.

Но гордый пес не стал жрать ни в первый, ни на второй, ни на третий день. Наверное, чем-то пробавлялся на воле и от миски с сытным мясным варевом брезгливо отворачивался. Старцев в наказание выдворил его из дома и больше не открывал дверь. В отместку Линек устраивал на него форменную охоту. То есть, разумеется, это была имитация охоты, но чрезвычайно впечатляющая. Во всяком случае, Оленька каждый раз делала вид, что падает в обморок. Линек подстерегал их неподалеку от дома и с сумасшедшим, утробным лаем, более похожим на волчий вой, выметывался из-за деревьев и мчался, роняя из пасти бело-розовую пену. Казалось, еще миг — и разорвет в клочья. В последний момент пес тормозил, огибал их по дуге и, как ни в чем не бывало, с умным видом начинал обнюхивать какие-то кустики.

На зов он не откликался, близко не подходил и ни разу не дал себя погладить.

Котяра Трофимыч, напротив, извлек выгоду из появления пришельцев: уплетал за обе щеки из миски Линька, ластился, мурлыча, к Оленьке, позволял себя тискать, но стоило Ивану Алексеевичу зазеваться, как ухитрялся нагадить (если не в ботинок, то обязательно рядом с кроватью): или изорвать, истрепать какую-нибудь вещь, принадлежащую Ивану Алексеевичу. Пришлось и его наконец выставить за дверь, но это вышло Старцеву боком. Среди ночи, возмущенный произволом, котяра устроил непотребный концерт, словно за окном безумствовала, вопила и ухала целая свора неведомых злобных тварей. Естественно, присоединился к ужасному хору и Линек, солировал замогильным волчьим воем.

Из-за кота и собаки между Иваном Алексеевичем и Оленькой произошла размолвка. Девушка запалила свечу (она спала на топчане, а Иван Алексеевич на раскладушке), свесила вниз взлохмаченную голову и задумчиво протянула:

— Не понимаю, как можно быть таким жестоким?

— Ты о чем, девушка?

— Слов много можно правильных говорить, но это ничего не значит. Человека видно по поступкам. На словах вы добренький, чуткий, справедливый, а на деле ничем не отличаетесь от тех, других.

— Тебе что-нибудь принести? Аспирину?

— Выгнали на улицу несчастного котика! Вон, слышите, как плачет? Ему страшно, одиноко!

Иван Алексеевич возмутился:

— Трофимычу страшно? Этому зверюге? Да с ним опасно в одном помещении находиться.

— Почему это? — Да он же только и ждет, чтобы я уснул. Разве не помнишь, как с вечера подкрадывался?

— Так вы вдобавок ко всему и трус, — определила Оленька. — Боитесь маленького пушистого котика с оторванным ухом? Вот такие, как вы, ему, бедняжке, ухо и оторвали.

На дворе собачий вой, котиное пение и еще какие-то странные визгливые голоса слились в совершенно невыносимую какофонию. Иван Алексеевич соскочил с раскладушки и распахнул дверь в чернильную мглу. Зычно позвал:

— Эй, Трофимыч! Ну давай, заходи! Считай, победил.

Котяра тут же прошмыгнул у него между ног, вспрыгнул к Оленьке на топчан, потерся об нее и неистово замурлыкал. Вдогонку из тьмы донесся басовитый уверенный лай волкодава, иронизирующего над поражением Ивана Алексеевича.

— Бедненький, замерз-то как! — приговаривала Оленька, поглаживая, почесывая истомившегося в изгнании Трофимыча. Старцев улегся на свою раскладушку, закурил с горя. Трофимыч смотрел на него сверху с таким выражением, будто собирался плюнуть.

— Гаси свечку, — попросил Иван Алексеевич. — Попробуем хоть поспать немного.

Оленька задула огонек. В наступившей вдруг беспредельной тишине возник шорох убывающего времени. Чтобы это почувствовать, надо было пройти долгий путь к лесной сторожке. У Ивана Алексеевича внезапно озябло сердце.

— Вы спите? — окликнула Оленька.

— Нет.

— Не обижайтесь, пожалуйста.

— Я не обижаюсь.

— Знаете, Иван Алексеевич, когда я поняла, что влюбилась?

Старцев молчал.

— Вот когда увидела, какой вы одинокий. От вас даже кошки и собачки отворачиваются. Какая ужасная беда, прямо плакать хочется. За что же такое наказание? Вы никогда не задумывались?

Старцев молчал.

— Хотите, лягу с вами? Вам станет лучше. Уж меня-то чего бояться. Тем более деньги уплатили…

В эту минуту, ощутив зыбкое равновесие с миром, Иван Алексеевич хотел только одного — пусть ночь длится вечно…

Он колол дрова возле сарая, когда из леса вышли путники, и, подняв голову, он узнал в них Мишу Климова и своего старшего сына Витюшу. Климов приветствовал его издали:

— Вот и мы, Иван Алексеевич. Заждались, поди?

У вышедших из леса над головами светился солнечный нимб, как у посланцев небес. Пришлось Старцеву протереть глаза, чтобы лучше видеть. Пес Линек, точно рыжая ракета, вымахнул из-за кустов, где готовил очередное нападение, и обрушился на хозяина, пытаясь вспрыгнуть ему на грудь. При этом визжал от счастья каким-то позорным, тоненьким, дурашливым голосишкой. Климов не выказал ответной радости:

— Ну будет, будет, ты же взрослый пес. Веди себя прилично.

Через десять минут все уже сидели за столом, накрытым к завтраку. Оленька выступала за хозяйку, и это получалось у нее неплохо — скромная, хлопотливая простушка с порозовевшими от волнения щеками. Но взгляд озорной, пристальный. От того, как она поднимала глаза на Климова, у Ивана Алексеевича ревниво сжималось сердце. Но он, конечно, понимал, что этому человеку он не соперник. Тут и говорить не о чем.

Против ожидания его почти не удивило появление сына: жив, здоров, цел — ну и слава Господу.

Климов коротко обрисовал ситуацию. Все в порядке, долги списаны, подробности несущественны, Иван Алексеевич и Оленька могут отправляться домой. Машина в деревне, Кузьма Федотович стережет.

— Я о чем попрошу, Иван Алексеевич, — сказал Климов. — Не возражаете, если Витя поживет у меня?

Опять Старцев не особенно удивился, уточнил:

— В каком, извините, качестве?

— Отдохнет, наберется сил. Поучится лесному делу. Чего ему в Москве зря болтаться.

— А как же учеба? Виктор, ты чего молчишь? Юноша густо покраснел, готовясь соврать.

— Каникулы начались, папа.

— Значит, согласен? А мать в курсе?

— Ты же знаешь, папа, она в отъезде.

— Ах да, — Старцеву, в сущности, было все равно, что задумал сын. Лишь бы был в безопасности. А где он может быть в большей безопасности, как не рядом с этим человеком, который за три дня решил все их проблемы, что, по рассуждению Ивана Алексеевича, было абсолютно невозможно. Но — решил. Сказал: возвращайтесь спокойно домой. Машина в деревне. Каким образом решил, об этом, наверное, лучше не думать.