Саракш: Тень Странников

Учителя – это особая каста, или, если угодно, орден, контролирующий все клетки нашего социального организма. Отбор в Учителя строг (их вечно не хватает) и лишиться статуса Учителя за «профнепригодность» гораздо легче, чем быть отстраненным от полётов к другим планетам. И что интересно, критерии этой самой «профессиональной пригодности» оцениваются самими Учителями – только они решают, так или не так учил тот или иной Учитель, и тому ли он учил. Да, конечно, все Учителя – это очень достойные люди (так, по крайней мере, считается), но кто проверяет эту достойность, кроме самих Учителей? Власть – это вино, которое пьянит самые крепкие головы, а Учителя обладают реальной властью над умами миллиардов землян. И с формальной властью у них всё в порядке; большая часть Мирового Совета – Учителя, и это объяснимо: они сидят дома, на Земле, а не мотаются по далёким мирам. Называя вещи своими именами, Учителя составляют теневое правительство Земли: КОМКОН-2 в этом убеждён.

Да, конечно, Учителя «плохому не научат», зато они могут научить тому, что будет признано ими – ими, и никем другим! – нужным и важным. И пример налицо: Учителя не стали вводить в школьные программы тезис о гипотетической угрозе извне, а вот теперь они инициировали распространение Р-фобии. Они боятся за свою неограниченную власть, и вся эта эскапада насчёт моих наполеоновских замашек – это дело рук Учителей. И боятся они не только меня и моих прогрессоров: Учителям очень не понравилась идея «программируемого воспитания» с помощью пси-излучателей. И это объяснимо – кому они будут нужны, если всё необходимое будет впечатано в сознание юношей и девушек и без них, Учителей? Ведь пси-машины после определённого усовершенствования могут быть использованы и на Земле – кто сказал, что нельзя подобрать такой спектр излучения, который будет воздействовать и на землян? Гаммельнский крысолов, уводивший детей от родителей, боится потерять власть – очень боится. Знать бы ещё, на что он намеревался употребить эту власть…

Ничего этого Рудольф Сикорски не сказал Максиму Каммереру. Мак умный парень, подумал Странник, он поймёт – со временем. Молодость – это единственный недостаток, который с годами проходит…

– Вы возьмёте меня к себе, Экселенц? – повторил Максим.

– Да, я возьму тебя, если, конечно, за время перелёта к Земле ты не передумаешь.

– Не передумаю – у меня было время хорошенько подумать и принять решение. Если кто-то где-то живёт свои укладом, нисколько не угрожая Земле и не затрагивая её интересы, с какой стати мы должны являться к этому кому-то незваными гостями, давать непрошенные советы и учить, как надо жить? Разве у нас самих всё идеально, и нам нечем заняться в своём собственном доме? Судя по тому, что вы рассказали, это далеко не так, а мы ещё берёмся наводить порядок в чужом доме. Так что запрашивайте КОМКОН – пусть присылают того, кто считает по-другому, кто хочет нести отсталым гуманоидам свет разума, и кто будет здесь работать. Неделю-другую мы с вами как-нибудь потерпим, а заодно и Льва дождёмся – хочу я ему сказать пару слов.

– Значит, вернёмся вместе, – подытожил Сикорски. – Что ж, я доволен, не буду этого скрывать – хоть маленькая ложка мёда в бочке дёгтя. Раду ты, конечно, заберешь с собой?

– Конечно, – уверенно ответил Максим Каммерер.

Три дня спустя

Раду Максим нашёл в лаборатории генетики Департамента Странника – в последнее время она пропадала там целыми днями, надолго оставляя Город Просвещения. Началось это вскоре после того, как в Департаменте были исследованы останки «горячего воина», и Каммерер был даже несколько удивлён подобным увлечением Идущей Рядом – казалось, её теперь куда больше интересуют тайны генома, чем воспитание «новых саракшиан».

Через стеклянную дверь лаборатории Мак хорошо видел Раду, сидевшую за рабочим столом. Подперев левой рукой подбородок, правой она листала журнал опытов, и вид у неё при этом был самый что ни на есть сосредоточенный. Её не отличить от любой из миллионов женщин Земли, работающих в наших научных центрах, подумал Максим. И это хорошо: она с лёгкостью освоится на моей планете, войдёт в её мир, и всё будет просто прекрасно.

Неслышно ступая, он подошёл к ней и поцеловал в шею, покрытую еле заметным золотистым пушком.

– Ой, Мак, – Рада вздрогнула, – ты меня напугал. И кругом люди, а ты… – добавила она с укоризной. – Нельзя же так…

– Если кругом люди, – изрёк Максим, наслаждаясь её смущением и ощущая прилив нежности, – значит, нам надо спрятаться за предметами, непроницаемыми для человеческих взоров. Оставь на минуточку свои записи, прогресс науки от этого почти не замедлится.

Рада внимательно посмотрела на него, закрыла журнал и встала. Белый халат сидел на ней с изяществом бального платья, и Каммерер невольно залюбовался её ладной фигурой. Да ведь она просто красавица, подумал он, и как я этого раньше не замечал. Как там сказал Сикорски? Она у тебя замечательная женщина, из таких получались истинные королевы. А ведь он прав, чёрт глазастый…

– Что случилось? – спросила Рада, когда они устроились в закутке между стендами, подальше от любопытных глаз (появление Святого Мака не прошло незамеченным, и кое-кто из работавших в лаборатории проявил к этому событию повышенный интерес).

– Всё, – преувеличено бодро сказал Максим. – Я возвращаюсь домой, на Землю: меня отзывают. Собирайся, малыш, – тебя ждёт новый мир, мой, то есть наш мир, мир без войны, грязи, злобы и крови. Тебе будет хорошо, Рада, – там мы с тобой будем счастливы.

Рада молчала, и молчание её показалось Каммереру странным.

– Что с тобой? – обеспокоено спросил он. – Тебе нехорошо?

– Я не поеду, – тихо сказала она, – я останусь здесь, на Саракше.

– Как? Почему? Не бойся, ты быстро привыкнешь, адаптация к новым условиям…

– Я не поеду, – повторила Рада.

– Но почему? Неужели ты хочешь, чтобы мы расстались? Ведь мы же с тобой любим друг друга!

– Любим, – согласилась она. – Но что будет через десять-двенадцать лет? Я старше тебя, Мак, – лет через пятнадцать я увяну, а ты по-прежнему будешь молод и полон сил. У нас с тобой разные сроки жизни – мы дети разных рас. Твоя жена станет старухой, и любовь твоя умрёт – она уступит место жалости. Я этого не хочу.

– Глупости! – возмутился Максим. – Медицина Земли творит чудеса, ты останешься молодой, и мы будем стариться вместе.

– Нет, Мак, – она коснулось ладонью его щеки, и он увидел её глаза: серые глаза, полные грусти. – Всё будет именно так, как я сказала – не надо обманывать ни себя, ни меня, пусть даже невольно. Ты добрый, Мак, и ты меня любишь, но нам пора расстаться: так будет лучше для нас обоих. Пусть останется память: воспоминания о счастье – это тоже счастье.

– Я тебя здесь не оставлю!

– Оставишь. Подумай сам, ну кем я буду в твоём мире? Просто твоей женой, мягкой домашней игрушкой? Твой мир прекрасен, ты рассказывал мне о нём, и показывал цветные картины, но это твой мир, а не мой – я буду в нём чужой, и он будет для меня чужим. Мой мир здесь, я его часть, а на твоей Земле я в лучшем случае стану подопытным образцом для ваших учёных, изучающих обитателей других планет. Ты хочешь, что бы я стала экспонатом какого-нибудь вашего музея?

– Что за чушь, Рада! Никто тебя…

– Ты не понял, Мак. Здесь я помогаю моему миру сделаться лучше, я нужна ему, а на Земле я буду нужна только тебе, и то до поры до времени. Мы дети разных рас, – повторила она. – У богов и у людей разные дороги, и не надо, чтобы они пересекались.

Саракшианка говорила негромко, но серые глаза её обрели матовый оттенок металла – того самого, из которого куют броню и клинки. Пружина распрямилась, с горечью подумал Максим, глядя на Раду – на незнакомую ему Раду, совсем не похожую на Раду прежнюю, – и её уже не согнуть.

– Ты твёрдо решила? – спросил он, не узнавая собственный голос.

– Да. Прощай, Мак, – пока живу, я буду тебя помнить.