Ушелец

Штурмовые колонизаторы не носили обычных воинских званий. Им присуждались категории, напоминающие спектральную классификацию звезд.

— Вы так это говорите, будто я какой-то преступник-рецидивист с блатной кличкой и десятком статей на совести, — в свою очередь прервал полковника Раскин.

Конрад Шнайдер неожиданно улыбнулся. От улыбки, родившейся под темными рыбьими глазами, шел мороз по коже.

— Я знаю вас, Федор. Мы встречались на Александрии, дай бог памяти, в середине девяностых прошлого века.

Раскин нахмурил брови, стараясь вспомнить. На Александрии он прослужил недолго. Год или полтора. Александрия не входила в число «строптивых» планет, как, например, Хамелеон или Бастион. Александрию они «отработали» быстро.

— В те годы я еще не обзавелся этим… — Шнайдер растопырил пальцы, демонстрируя унизанные капиллярными нитями перепонки. — Да и вы тогда покучерявее были…

Раскин потер ладонью лысину и усмехнулся:

— Звучит как начало сказки.

Хрустнул пластик, комнату наполнил густой запах кофе. Конрад Шнайдер распечатал свой стакан. Ответил:

— Сказка — это мирное освоение Солнечных окрестностей. Зеленый заповедник на Земле. Дружба и сотрудничество с кухаракуту. С ххта. И с Треугольником. То, о чем передают в новостях каждый день.

— То, чем мы жили каждый день, — вновь улыбнулся Раскин.

— Нет, Федор, живем. Живем! — поправил его полковник. — Вспоминайте: Александрия, Центр генетических модификаций. Туда доставили десяток десантников с Барнарда-1. У них, как теперь говорят, Грибницей мозги поросли. Пацаны казались смирными полудурками, пока в один прекрасный лень не порезали своих докторов докторскими же пинцетами.

— Я помню.

Раскин вздохнул. Это была не самая геройская страница в истории его карьеры. Нет, он не совершил ничего постыдного. Он даже мог собой гордиться, если бы был немного другим человеком. Более тщеславным, более склонным к агрессии или же — более молодым. На протяжении всей своей карьеры он сталкивался с личностями, которые были не прочь потаскать каштаны из огня руками боевых мутантов. По принципу «нелюди стерпят». И это всегда выводило его из душевного равновесия.

— Наша группа была рядом, — продолжил ушелец, — мы выполнили миссию и ждали, когда нас погрузят на транспорт. А тут говорят: всем, у кого коэффициент выше пяти, — шаг вперед из строя. Мы им — мол, не наше это дело — со спятившими десантниками воевать. Для нас неприятель — агрессивная окружающая среда, флора и фауна… Нам же сказали, что «зомбаки» держат в заложниках послеоперационных ребят. Что, если не отбить Центр, на долгое время придется забыть о программе освоения дальних планет. Ведь там мастерили новых штурмовых колонизаторов и десантников, разрабатывали имплантаты.

— Одним из послеоперационных был я, — сказал Шнайдер. — Вы, Федор, на своей спине вытащили меня из горящего корпуса.

— И вы угощаете меня просто кофе? — рассмеялся ушелец.

Действительно, было дело. Он выволок какого-то заблеванного парнишку с кровавыми бинтами на глазах…

«…Бросил его у входа в корпус и вновь полез внутрь здания. С порога окутали клубы дыма — пожар, начавшийся в серверной, распространился по всему подвальному уровню, и теперь пламя пробивалось на первый этаж. Аварийные системы не работали, „зомбаки“ отключили их в первую очередь. Кто теперь будет сомневаться, что это — не спланированная диверсия? Раскин автоматически перевел носоглотку в режим фильтра и принялся шарить руками по полу: где-то здесь он уронил винтовку. Со стороны административного крыла слышались выстрелы: „зомбаки“ все еще сопротивлялись, и нужно было помочь своим…

Дымовая завеса выплюнула полуголого увальня, с ног до головы перепачканного сажей и кровью. Из катетеров на сгибах локтей обеих рук торчали оборванные трубки, из уголков рта свисали толстые нити слюны. Глаза „зомбака“ бегали по сторонам и вращались независимо друг от друга. А на правом ухе примостилось нечто смахивающее на белесую морскую звезду.

Раскин попятился. Тогда внешние проявления Грибницы еще не были описаны и классифицированы. Никто не знал, каких сюрпризов ожидать от зараженного, и, самое главное, не было информации, может ли эта гадость передаться тебе. На Раскине был надет штурмовой комбинезон средней плотности — одна из первых моделей. Защита, что и говорить, не самая надежная. Из оружия — ничего, если не считать собственное тело. В его случае это было немало, но Раскина скручивало от приступа тошноты, едва он думал о том, что придется работать в „фул контакте“ с этим ходячим сонмищем заразы.

„Зомбак“ метнулся вперед. Еще миг назад его глаза пялились в разные стороны, а губы бормотали какую-то околесицу, но в следующее мгновение крупное тело оказалось в воздухе. Наверное, Грибница дала своему носителю способность, в чем-то тождественную форсированному метаболизму штурмовых колонизаторов.

Раскин согнулся от удара и вместе с обезумевшим десантником пролетел сквозь пламя; врезался спиной в стену. По голове и плечам забарабанили осколки мраморной облицовки. Попытался сбросить с себя тушу (чем, интересно, кормили этих бойцов?), но „зомбак“ весьма профессионально достал его коленом в солнечное, сплетение. Прижал к полу и вцепился толстенными розовыми пальцами в горло. Шейные мышцы колонизатора сошлись в „рыцарский ворот“; шипы-имплантанты, все это время стремящиеся наружу, наконец-то вырвались из наручных пазух на свободу.

Раскин, не глядя, резанул „зомбака“ по идиотскому лицу, по широкой груди; вывернулся с ловкостью, не доступной ни одному акробату или гимнасту, и так же снизу, с пола, ударил ногой, используя дополнительную мощь кольцевых мышц. Перекатился, вскочил, готовый продолжать…

„Зомбак“ опять забормотал. Насколько это ему позволяла разрубленная челюсть. Затряс головой. Его правый глаз повис на розовом стебельке; кости черепной коробки разошлись…

Раскин поморщился и сплюнул: на мозгах этого типа сидело нечто белесое, лениво шевелящееся. Поразительно смахивающее на тривиальных глистов…»

— Моя вина, — признал Конрад Шнайдер. — Мне стыдно. Но вопрос в том — насколько я могу нам, Федор, теперь доверять. И могу ли вообще.

Раскин поперхнулся.

— Что заставило вас прийти к такому выводу?

— Вы ведь были на Земле, Федор. Как вам Земля?

Раскин прищурился. Он понял, что внутри него созревает зерно симпатии к этому человеку: коллеге, мутанту, говорящему короткими, почти что парцеллированными фразами. Но вместе с тем росло ощущение, что его вновь хотят поймать на крючок. Для чего на этот раз? Ведь он — списанный материал. Он не годен ни на что, кроме как пускать ветры после сытного обеда. Нужно было держать ухо востро.

— Земля для землян, — ответил Раскин осторожно. — Нашему брату там делать нечего. Рефлексы не дают покоя. Хочется выть, как волку в зоопарке.

— Интересно. Вот, значит, что ждет меня после выхода на пенсию.

— Вы строите планы? — Раскин приподнял бровь. — Землю вот-вот закроют. Собираются же сделать из нее заповедник, а всех людей расселить по колониям…

— Заповедник? Для кого, Федор? Для людей? Или для Обигуровских спор? Для Грибницы?

— Ха-ха, полковник! — Раскин показал Шнайдеру свои мелкие, потемневшие у десен зубы. — Вам что, нужен собеседник для разговоров по душам? Чтобы за кофе, — он потряс в воздухе стаканом, — обсудить будущее Земли и человечества? Что-то типа: «Нужно ли нам освоение системы Альтаира, если на собственной планете такая чертовщина творится?»

Полковник поморщился.

— Восьмая станция относится к независимой ветви Колониального командования. Мы не взаимодействуем ни с Фондом Обигура, ни с Треугольником. Я понимаю ваше недоверие и опасения. Но в данном случае мне нужен не собеседник, а опытный человек, готовый дать профессиональную оценку обстановки.

Раскин заинтересовался.

— Вот как? На «верхушке» остался кто-то не зараженный Грибницей?