Ушелец

Раскин поспешил к иллюминатору. Серо-белый шар буферной планеты неспешно проворачивался, без стеснения выставляя напоказ свои полушария. Но смотреть особенно было не на что. Ни океанов, ни рек. Рельеф без гор и ущелий. Бесплодная поверхность, великая равнина, похороненная под километровым слоем водяного льда. Вдоль южного тропика протянулась черная полоса — то вырывались из-под ледникового панциря вулканические газы, обозначая стык тектонических плит. В северном полушарии сквозь накидку из перистых облаков просматривались редкие цирки метеоритных кратеров. Возле них лед был более светлым, чем на нетронутых равнинах. От некоторых кратеров в разные стороны по поверхности планеты расходились тусклые серебристые лучи — по-видимому, это были «дорожки», состоящие из мелкораздробленного вещества, когда-то выброшенного взрывом, теперь же — навсегда вмерзшего в ледник.

Десантный корабль покинул низкую орбиту. Раскин увидел, как в ископаемых льдах блеснули всполохи света — это отразился плазменный выброс из дюз маршевых двигателей. Примерно над Южным полюсом они нагнали гиперпространственный модуль. Сложный комплекс, раз в пять превышающий размеры десантного корабля, дрейфовал в пространстве, подмигивая бортовыми огнями и оглашая окрестности сигналами радиомаяка. Эта беспилотная рабочая лошадка сначала потащит их прочь от буферной планеты и цепкого притяжения газового гиганта, а затем сломает пространство и вынырнет вместе с десантным кораблем уже у другой звезды.

В командной рубке на мониторе астрогаторского компьютера траектории двух кораблей совместились в одну линию. «Десантник» состыковался с приемным узлом, расположенным между черными конусами маршевых двигателей модуля. Два корабля стали единым целым. Управление модулем перешло в руки астрогаторов «десантника».

Через несколько минут (после положенной диагностики модуля, понял Раскин) гигантские дюзы лизнули пламенем космос. Диск буферной планеты поплыл вдаль.

Кроме генератора, формирующего на пути корабля «черную дыру» гиперперехода, модуль был оснащен прекрасной гравитроникой. Сейчас десантный корабль шел с ускорением, во много раз превышающим то, что ему понадобилось для отрыва от планеты; тем не менее не ощущалось ни намека на перегрузку.

Раскин продолжал свои наблюдения. Буферная планета исчезла из поля зрения. Теперь в иллюминаторе господствовал газовый гигант — звездный бастард, не сложившееся светило. Умопомрачительные ветры загоняли в вечном беге облака ядовитого газа; закручивались в пенные спирали циклоны, способные поглотить десятки таких планет, как Земля; вдоль линии экватора сверкали грозы. Словно жемчужины из разорвавшегося ожерелья, вокруг грязно-зеленого кипящего исполина разметались сияющие луны.

Свет ударил по глазам с такой силой, что Раскину пришлось отпрянуть от стекла. Через миг иллюминатор потемнел, но на шокированной сетчатке все еще плясали разноцветные пятна. Из-за тела газового гиганта показалась звезда — белая, яростная, разящая своим светом, словно рапирой. С этого расстояния ее диск был вполовину меньше, чем у Солнца, видимого с Земли. Раскин улыбнулся старому знакомцу:

— Сириус… а я и не догадывался, что у тебя, кроме Хамунаптры, есть еще планеты, пригодные для людей.

Они до сих пор мерили космос своими мерками. Типичная человеческая черта — ко всему лепить ярлыки, а стереотипы называть аксиомами. В Солнечной системе благоприятные условия для жизни сложились лишь на одной планете (ну, на двух, если считать нуждающийся в небольшом «разогреве» Марс). Принято было полагать, что это правило действует и в других звездных системах.

Но нет. Сириус — массивная, яркая звезда. В его системе восемнадцать планет. Зона жизни — так называется условная область, в которой вода может находиться в жидком состоянии, — обширна, как нигде. Но, как нигде, и сурова. Орбиты планет Сириуса сильно эксцентричны, в периастре и афелии они подходят к границам зоны жизни, а то и выходят за них — сказываются гравитационные возмущения, виновник которых — второй компонент звезды, белый карлик по прозвищу Щенок. Поэтому людям удалось колонизировать лишь один безлунный мир, впоследствии названый Хамунаптрой.

Раскин прищурил глаза, посмотрел на звезду сквозь ресницы. Щенка видно не было. Вырожденную звезду вообще трудно разглядеть на фоне своей сияющей сестры, к тому же она могла находиться и по другую сторону Сириуса А.

— Любуетесь? Улыбаетесь?

Это был Конрад Шнайдер. После перегрузок его лицо все еще сохраняло помятый вид; Раскин с неожиданным отвращением заметил, что у полковника пульсируют глаза. Он устыдился этого чувства, — кому бы говорить о брезгливости? — но ничего с собой поделать не смог. Чтобы Шнайдер ничего не заподозрил, поспешно отвернулся к иллюминатору.

— Сириус. До Солнца рукой подать. Это — почти что дома… — пробормотал он.

Полковник кивнул.

— Пора бы поговорить о деле.

— О деле… — протянул Раскин. — Если о деле, то мне нужна «скорлупка» Х-100…

— Я знаю размеры. Я же говорил, что скачал ваши тактико-технические характеристики. Скафандр приготовили еще вчера.

«Вчера? Интересно, по какому времени?» — подумал Раскин.

— Вы были настолько уверены, что я полечу?

— Федор, в русском языке очень интересная фразеология. Если я скажу, что рыбак рыбака… и так далее, — вы перестанете мучиться сомнениями?

Ушелец не ответил.

— Федор, эксперту не подобает любоваться звездами через «щель» из кубрика. Пойдемте, я вас кое с кем познакомлю.

Случаи, когда ему приходилось бывать в командной рубке космического корабля, Раскин мог пересчитать по пальцам на одной руке. А пальцев у него было столько, сколько и у обычного человека. Раскин всегда испытывал внутренний трепет, общаясь с пилотами и астрогаторами. Ведь все трюки, которыми обладал он, были лишь результатом работы хирургов и генетиков. А эти парни и девушки уверенно вели громады кораблей через лед и пламя космоса, оставаясь самими собой. Пилотов не модифицировали — они были слишком ценными, чтобы их подвергать каким-либо экспериментам. Они были талантливыми от рождения, а затем уже — великолепно обученными.

Раскин пожал руку командиру корабля, — седовласому русскому, — капитану второго ранга Алексею Козловскому. В ответ на просьбу полковника Шнайдера капитан позволил им остаться на мостике, указав на два свободных кресла у резервного пульта.

— Я о вас слышал, — сказал он Раскину. — Ваше прозвище — Ти-Рекс, или я что-то путаю?

Ти-Рекс — королевский ящер, Федор Раскин — мутант из мутантов. Это прозвище прилипло к нему сразу после бойни в Центре генетических модификаций на Александрии. Кто-то в госпитале — на койках оказалась вся его команда — сказал: мол, Раскин располосовал «зомбака» словно тираннозавр — когтями. С тех пор к нему и приклеилось: Ти-Рекс, Федя Ти-Рекс… Уже позже они выяснили, что оружие тираннозавра — это челюсти, а когтями действовали другие ящеры, размерами поменьше. Но решили, что менять прозвище поздно и не актуально.

Все одно к одному.

Раскин потер лысину. Стоило потревожить пласт прошлого, как он, срываясь, влечет за собой остальные пласты, и так рождается лавина.

— Вы правы, так называли меня… давным-давно.

— А знаете, как вас прозвали сейчас? — усмехнулся в усы Козловский.

Вот это да! Не успел он стряхнуть с себя нафталин, как ему уже присвоили прозвище! В Колониальном командовании — народ быстрый.

— Нет. Как?

— Ушелец.

Раскин хмыкнул.

— Да я и сам себя так постоянно называю…

Капитан присоединился к остальным астрогаторам — корабль начинал маневрировать; в ближайшие минуты предстояло обогнуть протяженные радиационные пояса газового гиганта. На панорамном экране, куда выводились данные с носовых сенсоров гипермодуля, Раскин видел лишь черноту, сдобренную звездной россыпью. Скоро они отойдут от массы — планеты и ее лун — на достаточное расстояние и смогут активировать модуль: сомнут пространство, а затем прогрызут дыру между его складками.