Страница 55 из 131
КАБИНЕТ-СЕКРЕТАРЬ
Приятный, острый Храповицкий уже несколько лет служил статс-секретарём императрицы. Он был младше Державина на шесть лет, но давненько достиг высокого положения. Ещё в 1781 году занял заметный пост в Сенате, стал управляющим экспедицией о государственных расходах и доходах. Эрудиция Храповицкого в щекотливых бюджетных вопросах не вызывала сомнений у первых лиц государства. Натренированная память позволяла ему оперировать точными данными, в случае необходимости он толково мог ответить на самый неожиданный вопрос. При дворе ценился и литературный дар Храповицкого. И — особенно — его красноречие. Почти из каждого спора он выходил победителем, при этом не наживая врагов! Не удивительно, что в 1783 году он стал секретарём Екатерины. Правда, одним из многих. А в первого среди равных он превратился в 1787-м, во время легендарного (скажем без лести: триумфального) путешествия императрицы по Новороссии и Крыму.
Превыше всех орденов было доверие монархини: она «удостаивала его даже очень любезных шуток и большой откровенности во многих совершенно интимных делах».
Храповицкий дружил с Гаврилой Романовичем, они даже в стихах общались на «ты». Он осознавал значение поэзии Державина, но, конечно, и не думал становиться клакером поэта. Ему удавалось не только уживаться, но и приятельствовать со многими недругами певца Фелицы. Он и для них оставался приятным и острым. Храповицкий начинал свою блистательную карьеру как человек Вяземского — того самого державинского покровителя и мучителя.
Всем известна немаловажная дипломатическая доблесть: умение крепко выпить. Храповицкий никому не уступал в застолье, но в конце концов это увлечение подмяло его под себя. Он стал первейшим пьяницей при дворе Фелицы. Даже бывалые генералы уступали ему на этом поприще. После обеда или под вечер императрица отпускала его, их рабочий день был окончен — и Храповицкий немедленно направлялся в кабак. Ему удавалось напиваться вечерами и ночами почти без ущерба для службы. Этому тучному, потливому вельможе приходилось ежеутренне героически преодолевать мучения. Куда сдержаннее в этом смысле был Державин! Гаврила Романович в кабаках любил предаваться картёжному азарту, а не Бахусу. Державин не сторонился весёлых компаний, не исключал вино и из обыденного рациона, но почти никогда не напивался. Нужно ли предаваться алкоголю, если у вас и без того горячий, вспыльчивый нрав? Лучше поостеречься. К тому же пьянство — это крест и серьёзное занятие, которое требует свободного времени. А Державин ревностно служил и пылко творил. Снова и снова — творил и служил. «Умеренность есть лучший пир».
Рабочий день императрицы начинался на рассвете. Она выпивала крепчайшего кофию, быстро приходила в себя и была готова выслушивать доклады и жалобы. Словом, работала с документами. Секретарь для утренних дел — первый помощник. Кому ещё будет Великая диктовать свои мудрые записки или письма, в которых необходимо продемонстрировать мудрость и непринуждённость стиля? Конечно, Храповицкому — талантливому литератору, а значит, и редактору. А наш молодец очухаться не в силах после вчерашнего! Ему спать бы и спать. Часто бывало: до пяти утра он кутил в кабаке, а к шести нужно во дворец. В те времена лекарям был известен один способ быстрого отрезвления: пациенту пускали кровь. После этого, сказывали, и похмеляться не надо: хлебнул воды — и хорош. Почти хорош. Однажды императрица решила проверить своего любимца: вызвала его вечерком, после рабочего дня… Александр Васильевич, по обыкновению, был пьян мертвецки. Но ему пустили кровь — и секретарь явился к императрице на своих двоих.
О слабости Храповицкого хорошо знали его помощники; не оставался без работы и лекарь, ставший доверенным лицом статс-секретаря государыни. По два-три стакана крови выпускали ему по утрам после кабацких заседаний. Бодрость возвращалась, но подготовить документы к работе он, конечно, не успевал. Выручала уникально цепкая память. Он для виду держал в дрожащих руках лист чистой бумаги — и по памяти, по наитию вслух прочитывал нужный документ. Императрица, конечно, примечала страдания секретаря, но трюк с бумагой долго не могла разгадать.
Однажды знойным летним днём Державин и Храповицкий гуляли по Летнему саду. Беседовали о поэзии — и даже не заметили, что надвигается гроза. Храповицкий рассыпался в похвалах: «Ты не поэт, ты — Зевс-громовержец в поэзии!» «В эту минуту блеснула ослепительная молния и раздался такой удар грома, что Державин, при всей своей смелости и привычке к военной жизни, бросился под навес беседки; туда же побежал и Храповицкий. Оба, оглушённые ужасным раскатом грома, несколько времени стояли безмолвно. Наконец Державин прервал молчание. Вот видишь ли, какой я громовержец!»
Дома в тот же вечер Державин написал стихи:
Только монархам, всесильным фаворитам и полководцам Державин чаще посвящал стихи, чем Храповицкому. С ним он приятельски пикировался даже из-за комплиментов, так уж было заведено в их дружбе. Храповицкий всегда опережал Державина в служебном кроссе: сперва — любимец Вяземского, потом — секретарь императрицы. Порой в мечтах Державин примеривался к его положению… В муторные дни склок с тамбовскими хитрецами служба Храповицкого казалась Державину блистательной и необременительной.
…Отражая атаки Гудовича, Державин принялся налаживать отношения с новым фаворитом императрицы. Платон Зубов! — это имя звучало тогда в Петербурге повсюду. Никто не считал его ценителем искусств, он ровным счётом ничего не понимал в поэзии, но Державин завоевал его расположение, о чём напрямки поведал нам в «Записках»:
«Но что делать? надобно было сыскивать случаю с ним познакомиться. Как трудно доступить до фаворита! Сколько ни заходил к нему в комнаты, всегда придворные лакеи, бывшие у него на дежурстве, отказывали, сказывая, что или почивает, или ушёл прогуливаться, или у Императрицы. Таким образом, ходя несколько (раз), не мог удостоиться ни одного раза застать его у себя. Не осталось другаго средства, как прибегнуть к своему таланту. Вследствие чего написал он оду Изображение Фелицы, и к 22-му числу сентября, то есть ко дню коронования Императрицы, передал чрез Эмина, который в Олонецкой губернии был при нём экзекутором и был как-то Зубову знаком. Государыня, прочетши оную, приказала любимцу своему на другой день пригласить автора к нему ужинать и всегда принимать его в свою беседу».
Державин понадобился Екатерине не только из-за лестного для неё продолжения «фелицианского» цикла. Она доверяла ему, хотела приблизить — и для государственных дел, и для блеску.
Императрица приказала — фаворит исполнил. По-видимому, ему было нетрудно «принять Державина в свою беседу»: остроумный пиит умел поразвлечь Зубова анекдотцем, умел вооружить против недругов. Они сошлись, но до поры до времени всесильный Платон никакой поддержки Державину не оказывал. Разве что однажды испытал Державина, поручив ему составить записку о том, как увеличить государственный доход, не ущемляя обывателя. Задание из разряда «где роза без шипов растёт?». Державин предложил, кроме прочего, основать патриотический банк, который выдавал бы ссуды дворянам под залог имений без грабительских поборов. Зубов сочувственно кивнул, но не приложил усилий для воплощения проекта. Как известно, до сих пор патриотических банков не существует.
В меценаты Платон не годился по скупости, а в политических интригах обнаруживал нерешительность, ждал указаний от матушки-императрицы… И всё-таки польза от этих «бесед» неоспоримая: весть о том, что Державин приятельствует с Зубовым, без стука проникала во все кабинеты. Отныне его уважали и побаивались, что не исключало, впрочем, и досадных недоразумений. Иногда рушились и старые дружбы. «Императрица приказала приглашать его в эрмитаж и прочие домашние игры, как-то на святки, когда они наступали, и прочие собрания. В доме Вяземскаго был также принят хорошо; но как брат фаворитов, то есть Дмитрий Александрович Зубов, сговорил на меньшой дочери Вяземскаго, и Державин приехал его поздравить, то княгиня, приняв холодно, показала ему спину. Сие значило то, что как они сделались, чрез сговор дочери, с любимцем Императрицы в свойстве, то и не опасались уже, чтоб Державин у него мог чем их повредить. Чрез сей низкий поступок княгини так ему дом их омерзел, что он в сердце своём положил никогда к ним не ездить, что и в самом деле исполнил по самую князя кончину». А ведь в прежние дни княгиня покровительствовала поэту.