Страница 53 из 131
Яков Иванович Булгаков — один из наиболее толковых выдвиженцев Потёмкина. Подчас ему удавалось совершать невозможное на полях сражений «тайной войны». Это он даже из заточения, из Семибашенного замка, ухитрялся посылать в Россию секретные сведения о турецких военных операциях… В Россию он возвратился героем, его щедро наградили и снова направили туда, где трудно, — посланником в Варшаву. С Державиным он приятельствовал, сам ловко писал стихи…
В отличие от Державина он знал, что 81-й псалом Давидов не так давно переложили и на французский язык… И это переложение, в котором проклинались злонравные монархи, стало одним из гимнов революции.
В тот же вечер к Державину заявился Иван Дмитриев — офицер Семёновского полка, который оказался в курсе интриги… «Вас велено спросить г. Шешковскому (Тайной канцелярии секретарь), почему пишете вы такие дерзкие стихи, которые вы поднесли императрице». Это звучало ох как серьёзно! В Державине обнаружили якобинца. Гаврила Романович вскричал, что не будет ждать ничьих вопросов, что сам намерен выяснить, почему за Давидов псалом его считают якобинцем!
В смятении Державин всё-таки нашёл спасительный выход: написал анекдот с обстоятельными объяснениями недоразумения:
«Александр Великий, будучи болен, получил известие, что придворный доктор отравить его намерен. В то же время вступил к нему и медик, принесший кубок, наполненный крепкого зелья. Придворные от ужаса побледнели. Но великодушный монарх, презря низкие чувствования ласкателей, бросил проницательный свой взор на очи врача и, увидав в них непорочность души его, без робости выпил питие, ему принесённое, и получил здравие. Так и мои стихи, примолвил пиит, ежели кому кажутся крепкими, как пасынковое вино, то они однако так же здравы и спасительны. Сверх того, ничто столько не делает государей и вельмож любезными народу и не прославляет их в потомстве, как то, когда они позволяют говорить себе правду и принимают оную великодушно. Сплетение приятных только речений, без аттической соли и нравоучения, бывает вяло, подозрительно и непрочно. Похвала укрепляет, а лесть искореняет добродетель. Истина одна только творит героев бессмертными, и зеркало красавице не может быть противно.
Подобно, ежели бы спросили меня: с каким намерением переложил я псалом 81-й? я бы ответствовал: не с иным каким, а точно с тем же, как и г. Ломоносов — следующий:
Словом, наше намерение было с ним одно и то же: чтоб небесную истину в стихах и в чистом употребительном слоге сделать понятнее и удобнее ко впечатлению в разуме и сердце».
Этот ответ Державин направил Платону Зубову, Безбородко и статс-секретарю Трощинскому. Императрица прочитала «анекдот» с благосклонной улыбкой, и в очередное воскресенье Державин «увидел императрицу, весьма к нему милостивую и господ придворных, весьма ласковых». Просвещённую Фелицу (слава её мудрой отходчивости!) можно было переубедить литературными средствами…
Державин считал «Властителям и судиям» своей удачей, стремился опубликовать эти стихи, знал, что они производят сильное впечатление.
О французских событиях Державин по горячим следам написал два стихотворения — «Колесницу» и «На панихиду Людовика XVI». Он не ограничился проклятиями революционной толпе, некоторые строфы «Колесницы» звучали крамольно, и перед публикацией Державин их подправил:
Многих посещали подобные мысли, но мало кто отваживался их открыто высказывать… Революция — это, оказывается, не просто стихийное бедствие, а наказание за беспечность и злоупотребления властителей…
Появилось в бумагах Державина и такое странное стихотворение:
Он несколько раз переписывал эту безделицу — создал не меньше пяти вариантов. Даже название менял не раз: «На смерть Милушки, постельной собачки, во время полученного известия о несчастной кончине французского короля Людовика 16», «На смерть Людовика XVI, короля французского, при получении о которой известия маленькая собачка упала с колен хозяйки и убилась до смерти, 1792 года»… Дату Державин перепутал: Людовик XVI был казнен 21 января 1793 года. Это был скорее вздох о бренности мира, чем плач по убиенному королю…
А ведь Радищев ещё за десять лет до этого грезил о суде над монархами:
Революции не приходят без буревестников, как не случаются они и без вины правителей. Многие в Европе накликали мятеж, бравировали правом нации на восстание. Ибо, как изрекал Дидро, «всякая власть, основанная только на насилии, насилием же свергается». В России Радищев был едва ли не первым и одним из немногих таких буревестников. Только не нужно воспринимать его как желчного отщепенца (каковых немало было и среди аристократии, и среди интеллигенции). «Твёрдость в предприятиях, неутомимость в исполнении суть качества, отличающие народ российский».
Державин остался невысокого мнения о литературных достоинствах радищевского «Путешествия». Много лет впечатляла умы легенда, что именно Державин «донёс» на Радищева императрице. Александр Николаевич действительно именно ему прислал один из экземпляров повести. Но, судя по запискам Храповицкого, императрица не сразу установила автора крамольной книги, которую читала. Если бы Державин ей преподнёс эту книгу — вероятно, он назвал бы автора. Установлено, что о книге Фелица узнала от Шешковского. Кстати, свой экземпляр «Путешествия» имелся и у Козодавлева. А Державин вполне простодушно в разговоре с Дашковой упрекал автора «Путешествия» в незнании русского языка.
Очень возможно, что именно Державин написал самую насмешливую эпиграмму на Радищева:
По крайней мере, насмешки над первым русским революционером Державину пришлись по душе.