Страница 49 из 131
Разумное лицемерие есть политическая добродетель. Без лжи и лицемерия человек не вылез бы из пещеры и не слез с дерева. К чему это притворство, если уж по правде?
А что такое правда в политике? Подчас она оборачивается опасной бестактностью, иногда становится причиной великих бед, а чаще всего правдолюб через некоторое время пересматривает свои взгляды. Вот такой ненадёжный компас эта правда, только что вывеска у неё эффектная. А продуманное лицемерие отличает человеческое общество от стада и стаи. Правда, бездельники всё это называют цинизмом. Державин оказался в ложном положении.
29 ноября Храповицкий запишет в дневнике: «По докладу сената приказано Державина отдать под суд. Он стихотворец, и легко воображение его может быть управляемо женою». Вот она, главная причина того, что императрица не защитила тогда своего певца! Бастидоны — ненавистная для неё фамилия… До Петербурга докатился слух о рукоприкладстве, которое допустила Катерина Яковлевна, — и, надо думать, императрица с раздражением вспомнила про кормилицу Павла, про её дочь… Самое странное, что императрица, при всей её мнительности, в чём-то была права. Именно в те годы Пленира всё чаще пыталась управлять мужем, вразумляла его, позабыв о женских добродетелях — скромности и смирении. Она то и дело просила его уделить внимание нужным, влиятельным персонам, пыталась выбирать для супруга друзей и покровителей. Но он редко позволял собой управлять! И — главное — все тамбовские выходки, за которые возненавидел Державина Гудович, не имели никакого отношения к влиянию Катерины Яковлевны и её мамаши.
Что касается дамской потасовки — это история тёмная. Известно, что жена председателя гражданской палаты Василия Чичерина отличалась сварливым нравом и злым языком. Державин не мог оставаться безучастным к её клеветническим речам, которые звучали во всех благородных домах Тамбова. Вина Чичериных усугублялась тем, что Державин в первый год губернаторства помог председателю палаты поправить свои дела, считал его «своим человеком». Только уверившись в слабости Державина, Чичерин перебежал в стан противников губернатора. Державин вызвал его на разговор, потребовал укротить злоречивую супругу, но та не унималась. Катерина Яковлевна (характер!) как ни в чём не бывало всё ещё посещала гостиные. И в доме помещика Арапова две дамы столкнулись. Чичерина изрекла нечто презрительное по адресу Державина, наговорила колкостей и лично Катерине Яковлевне — и Пленира вступила в перепалку. Разговор выдался нервный — поговаривали, что губернаторша задела Чичерину опахалом. Молва тут же окрестила этот жест избиением несчастной Чичериной, и недруги Державина не помедлили с новым доносом. На сей раз — по поводу разгулявшейся губернаторши.
Между тем в губернии настало время выбора судей. Державин явился к Гудовичу «и с должною учтивостью спрашивал его, что он ему по сему случаю прикажет. Он с презрением ему отвечал: „Ничего“. — В обряде выборов и на него возложена должность. — „Мне вы ни на что не надобны“». Педантичный Державин через час прислал к нему рапорт — письменное свидетельство беспричинного удаления Державина от выборов… Правда, на сей раз перепуганные советники не стали заверять губернаторских справок: Державин уже был им не указ. Тем не менее Гудович пришёл в бешенство — и отомстил незамедлительно. Он написал письмо Безбородко, в котором, кроме бурных оскорблений губернатора, содержалось тяжёлое, хотя и необоснованное обвинение: Державин срывает выборы, баламутит дворян! Нарушает спокойствие в губернии, замышляет чуть ли не бунт.
Безбородко не сумел или не захотел снова выручить Державина: ему ни к чему было портить отношения с Завадовским. Вяземский, потирая руки, ожидал императорского решения.
Только одного вельможу невозможно было впечатлить россказнями о том, как Державин в Тамбове злостно нарушал субординацию. Одного, но зато — Потёмкина. Он, как обычно, колесил по империи и почти не участвовал в столичных дрязгах. Ох, как повеселился Григорий Александрович, когда ему пересказывали слухи о петушиных боях Гудовича и Державина. Подумаешь, субординацию не почитают! Подумаешь, характер неуживчивый! Когда речь идёт о создании могущественной империи — не до крючкотворства. Державин ещё пригодится.
В худшие дни утешением для Гаврилы Романовича стало письмо Грибовского:
«Его светлость не переменил к вам своего благорасположения, но отлагал защитить вас в Петербурге самолично, не желая писать к князю Александру Алексеевичу Вяземскому и что приехавши туда, конечно, сделает в вашу пользу всё возможное».
Промельк надежды согревал душу.
Тогда ещё не в ходу было понятие «хромая утка». Но тамбовские чиновники и дворяне — даже те, которые многим обязаны были Державину, — как по команде, отвернулись от губернатора. Они пренебрегали его распоряжениями, общались с ним дерзко и презрительно. Это непреложное правило любой большой корпорации и не в последнюю очередь — государственного аппарата: если имярек в чести у начальника, каждый считает его лучшим другом и стремится это продемонстрировать. Как только тот же самый имярек попадает в опалу — от него отворачиваются. Что за птица? Знать не знаем такого! Это не преувеличение, не юмор и тем более не сатира, это самая респектабельная реальность. На Державина смотрели как на неуместного, назойливого неудачника. Он уже перестал отдавать распоряжения — даже самые ничтожные, — потому что опасался открытой дерзости.
Он лихорадочно бросался к перу и бумаге, но не для стихов. Хотелось поговорить с друзьями и покровителями, среди которых нашлось немало критиков и советчиков. Главным адресатом был, конечно, Потёмкин. Державин жаловался ему на Гудовича и просил предоставить краткий отпуск для поездки в Петербург. В столице он надеялся со справками в руках доказать свою невиновность, но «если найдуся виновным — да подвергнуся строгости законов».
«Не токмо без суда, но и без рассмотрения моих (обстоятельств? — А. З.) отрешен я от должности и препровожден в 6-й сената департамент; следовательно, лишаясь тем монаршего благоволения, сделался я вечно несчастливым», — ужасался Державин в письме Потёмкину. На него да на Безбородко надеялся Гаврила Романович. А ещё — на поэзию, к которой лежала душа императрицы.
Державин, конечно, понимал, что любой дружественный жест Потёмкина разоружит врагов. Но князю Таврическому было не до переписки, он то метался по империи, то хворал, а в столицах не бывал.
Львов, не забывая об осторожности, пытался настроить в пользу Державина хитроумного Безбородко.
Козодавлев сочинил целый трактат о субординации и политкорректности: «Позвольте, любезный друг, попенять вам, что вы не во всём следовали правилам честного, позволительного или, лучше сказать, должного благоразумия. Например, когда от вас требует ответа вышнее правительство, тогда приказываете вы отвечать месту, в коем вы председательствуете. Когда вам велят проситься в отпуск по команде, тогда вы относитесь к тому же месту, где вы законами посажены командовать, ибо советники ваши суть вам совершенно подчинены. Сие и сему подобное можно толковать на разные образы; а в том-то и состоит быть мудру яко змия, чтоб из ответов ваших и из исполнения поведения вышние власти ничего иного извлечь было не можно, как ваше оправдание».
Всё это резонно, и не поспоришь. Нет у Державина змеиной мудрости, нет и, пожалуй, не будет.
А императрица держала паузу, тянула с отставкой. Вроде бы Завадовский всё сформулировал с убийственной для Державина убедительностью — а Фелица тянула. Ей запомнилось, что Державин в Тамбове энергично взялся за дело, что-то строил, кого-то приструнял, открыл училище. На открытии с великолепной и политически грамотной речью выступил этот… ну, однодворец. И Гудович вроде бы ещё недавно недурно с Державиным уживался. Стоит ли рубить сплеча? Хотя… Начальников следует почитать. Не уберёшь Державина — обидишь Гудовича. А это опасное нарушение иерархии!
Тяжела губернаторская ноша! Мало того что нужно угодить Петербургу, приходится ещё и ублажать вышестоящих царьков. И кто придумал должность наместника на горе всем губернаторам? Уж лучше служить при дворе, на скользких паркетах. Да и там можно расшибить голову, но провинция связывает по рукам и ногам.